(шизофреникам тела) Эти шорохи и шелесты его стихов, криминальные тени любовников, кофейная гуща ночи, сырая сухость, скисшее тряпьё, потёки вина, обволакивающее женское имя — Александрия.
(Игорь Померанцев)
музыка воспоминаний
Включаю
М у з ы к у. И комната плывёт
в обыденности
лёгкой бригантиной!
Наш безусловный призрачный полёт
продолжится
за областью рутинной…
И вто́рят с радостью руладе затяжной
бокалы дребезжанием стеклянным,
звучащие в тиши воспоминаньем
про наш вояж
под песни "Johnyboy".
Танцуя паппинг
возле газовой плиты,
добавлю в кофе сахарной надежды, –
глоток пригу́бишь —
озаришься ты,
забыв на время слово "неизбежность"…
В безрадостном пейзаже за окном
рассмотришь каравеллу с парусами,
скользящую,
как блюз, под небесами
в означенном
отрезке временном.
Всплывёт из памяти
экскурсия-круиз,
оставив позади уклад занудный, –
её ты помнишь? Ну-же, прикоснись!
Я буду, как мимоза,
ты — распутник…
И снова жадно меня в танце закружи,
как в первый день любовного свиданья, –
пусть в иллюзорность новую поманят
воспоминаний
сумасшедших миражи.
Припомнится
безлюдный дикий пляж...
космический загар атласной кожи, –
вина́ с ликёром
чувственный купаж,
под небом,
на песке, — злато́е ложе.
Как нежный бриз, баюкающий плеер,
шнуром наушников соединивший нас…
И тот неистовый, безудержный экстаз!
Нас та мелодия
теплом своим согреет.
Послесловие:
Zucchero (cover Chris Isaak) — Wicked Game (Злая Игра)
* * *
Золотистого мёда струя из бутылки текла
так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
— Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
мы совсем не скучаем, и... И через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
сторожа и собаки, — идёшь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
далеко в шалаше голоса — не поймёшь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
как ресницы, на окнах опущены тёмные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живёт,
где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
в каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, —
не Елена — другая —
как долго она вышивала?
Золотое руно, — где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжёлые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился,
пространством и временем полный.
