Она всегда меня любила.
Жалела.
Баловала.
«Ма...» –
я утыкалась ей в затылок
и забывала все слова.
Сонливо занималось утро.
Вдвоём не тесно.
Счастье?
Да.
В блаженстве тихого уюта
я засыпала иногда.
А после...
дверь с размаху – грохот:
«Не стыдно? – пьяной-то к дитю...»
Она вставала
с шумным вздохом
(конец дневному забытью).
Потом – ругачка. Как обычно.
Я выбегала:
«Ба... не тронь...»
Всё это было так привычно.
Плита.
Кастрюля и огонь.
Овсянка.
«Внученьке болезной. Кто позаботится ещё?»
Приём, наверное, нечестный,
но мир как будто защищён.
Она мне виделась красивой:
сапожки, зонтик,
красный лак.
Меня об этом не просили,
но я сама решала так:
стакан воды у изголовья
(ей пить хотелось по утрам) –
нельзя пренебрегать любовью
пусть непростых, но всё же мам.
Домой являлась спозаранку,
кралась до детской как лиса.
Вот только шумные гулянки
совсем не думала бросать.
```
Я подвожу её к иконе.
Приобнимаю.
Нежно:
«Ма...»
Целую дряблые ладони.
И за неё молюсь сама.
|
Я видел женщину одну,
В глазах ее тоска…
И, я так понял почему
Она уж не она.
Наставила кресты судьба
И только время ждет,
А под глазами синева,
Спиртное, видно пьет
Рисунок полотна - как месть,
Осталось яд испить,
В руках иголка ещё есть,
Но коротка так нить…