Так уж совпало, что этот стих про войну, а впереди праздник - "День Победы". Этот стих написан про молодого солдата, (всего 18 -19 лет) по его 30-ти письмам, которые мне дала его мама в 1965 г., для того, чтобы я написал стих (к 20-ти летию) Победы в ВОВ. Я тогда работал инженером на авиационном заводе. В стихе я попытался сохранить стиль, настроение и дух 18-ти летнего парня, воюющего под Сталинградом в 1943 г.
ТРИДЦАТЬ ПИСЕМ
Письма погибшего солдата.
Тридцать весточек с фронта
в каждой шепот и вопль,
да еще похоронка,
не надеялись, чтоб.
Каждый слог в горле комом,
все с печатью "ВЦ",
словно c меткой саркомы
на родимом лице.
И дохнуло могилой,
опалило огнем,
и страданьем и силой,
но сейчас не о том…
Наш солдат – в сорок третьем,
Сталинградский овраг,
роковое столетье
и смертельный наш враг.
1/1 – 43 года.
«С Новым годом и счастьем».
(а сердце уже на части,
дрожь, не выдерживают нервы)
так начиналось письмо первое,
перед атакой – с титром и штампом:
«Выше черты не пишите!»
«Смерть немецким оккупантам»…
«Три дня мы стояли на отдыхе
от пропахших кровью атак,
небо было нам крышей и окнами,
стены – снег и глубокий овраг.
Отдыхать не приходится долго,
хоть поспал и тому уже рад,
сзади черная дыбится Волга,
и приказ нам: «Ни шагу назад».
«Быть…» - Гамлета –
вопрос не для солдат,
Они живыми уходили в Ад,
земля горела, и дымился лед –
жить оставались, если повезет.
Лишь пятый выходил, не умирал,
и случай был – их Ангел-генерал.
Говорят, снег все лечит –
в сорок третьем – он был по плечи,
был по плечи и, вдруг, не стало,
по горло земля из металла…
А потом:
«Извините, что долго молчал,
чуть задело, в бинтах голова,
отбивали окоп и причал» …
и зачеркнуты дальше слова…
«Мам, за то, что пришлось пережить,
и если пуля меня не сыщет,
отрежет война кусище
от крохи, с названием жизнь».
Тридцать писем, но если любое
перед собой положить,
после – «Здравствуйте, родные, любимые»,
следует: - «Я пока жив».
В словах, обращенных к матери,
ждущей его и во сне,
слово «Мама» выводятся так старательно,
будто к Ангелу на этой войне.
«Мы победим, только время вот дайте,
мама не плачь, помолись за меня.
Вы там, наверное, голодаете,
вещи мои не жалей, меняй»…
В строчках, без точек, запятых и кавычек,
написанных карандашом химическим,
ожидание смерти стало привычным,
как не война, а тоска ученическая.
И о боях – ни строчки, ни фразы,
чтоб не накликать пулю иль взрыв,
не написал: «До свидания» ни разу,
а заканчивал: «Если останусь жив».
И только во всей переписке однажды,
как робкий отчаянья знак:
«Мама, сегодня у Вас праздник,
а я целый день хожу, как дурак.
Представил семью, как на экране,
а здесь, хоть волком завыть –
не знаем, где ляжем, не знаем где встанем,
и сколько осталось жить».
А вот и последнее – посмертное,
наверное, писарь писал,
более подробное, но газетное –
скольких уничтожил и геройски пал,
что вечная память ему отныне,
что многих от смерти спас,
что подорвался на вражеской мине,
когда нес к пушке боезапас,
что схоронили с почестью в братской
под троекратный салют,
и что по доле солдатской
в роте его помянут.
Видно врал офицер по привычке,
что обрел прах в «братской» покой –
«Ни петлички, ни лычки» -
после смерти такой.
И «Извещение» - голосом Родины:
о том, что геройски и где похоронен:
Сталинской обл. село Богородичное,
и точно указано место: -
«В двухстах метрах восточнее высоты – «200».
Совпадение или шифр вести –
Двухсотметровый – павших приют,
ведь у вояк грузом – «200»
гроб с убитым зовут.
