Ни машин, ни огней на пустынном шоссе,
В пол утоплена газа педаль,
В галогеновых фар световой полосе
Распласталась знакомая даль.
По откосам — всё те же громады камней,
Те же знаки блестят в темноте...
Придорожных крестов стало больше на ней —
На проклятой двухсотой версте.
По прямой да по ровной — полёт, не езда!
Усыпляет... и, словно мираж,
Прошлой жизни видений, картин череда
Развалила полночный пейзаж:
Вот рекламы проспекта и, маленький я,
Хныча, за руку с мамой иду...
Вот сиреневый вечер, резная скамья
В том далёком июньском саду...
В шумном зале оставлены эти и те,
И на них нам с тобой наплевать —
В белом свадебном платье ты, в смятой фате
Мною вдавлена, вжата в кровать...
Вот родильной палаты прожекторный свет,
Что там было? – тревога ли, страх?..
В медицинском тазу синеватый послед
И дрожащее тельце в руках...
Незнакомый кабак. Пропита́я толпа
Вытекает, судача и ржа...
В небе — россыпи звёзд, а пониже пупа –
Рукоятка тупого ножа...
Молоточка судьи судьбоносное "тук".
И вся жизнь — под откос... под откос...
"На двухсотой версте размыкается круг", –
Чей-то шёпот до слуха донёс.
Под откос! Вон, по курсу маячит уже
Указатель, поставленный для...
Лишь бы скорость не сбросить на том рубеже,
Дать бы вовремя вправо руля.
Хоть бы вмиг перерезать ненужную нить!
Только б разом её разорвать!
Есть на свете места, где неправильно — жить,
Но зато хорошо умирать.
Безразличная ночь половинкой Луны
Подмигнёт на прощание мне,
И осколки обиды, тоски и вины
Растворятся в густой пелене.
Стихнут скрежет и лязг, порассеется дым,
Смолкнут вои сирен, а потом
На двухсотой версте станет больше одним
Придорожным железным крестом...
|
