Пашка, поджав колени к самому подбородку, курил в кулак, чтоб не было видно огонька в этот ночной час. Промозглый дождь молотил по жестяной крыше песочницы, под которой он сидел, пробирал ноябрьским морозцем и ледяными брызгами залетал за шиворот куртки, на три размера больше мальчика. Летние сандалии не защищали от холода, а лишь создавали видимость обутых ног. Совсем окостенев от сырости и неподвижности, Пашка покосился на окна своего дома. Они были ярко освещены, и мелькающие силуэты говорили о том, что материны хахали уже напились настолько, что устроили драку, кто первый к ней полезет под юбку.
«Сейчас подерутся. Потом по очереди перепихнутся и уснут. Скорей бы уже.» - с некоторой злобой думал он, сплёвывая сквозь зубы и аккуратно трогая свежий фингал под глазом, «подаренный» матерью на просьбу о еде. - «Сегодня ещё не ел... Может что пожрать оставят. Хотя вряд ли.»
За десять лет своей жизни Пашка уяснил для себя многое. Например, то что нельзя быть в квартире, когда мать устраивает попойку. Или побьют, или заставят пить из уважения. Возвращаться надо, когда «праздник жизни» кончится, и если красть деньги у спящих, то очень осторожно. Или вот ещё, еду, если уж она перепала, надо есть подальше от посторонних глаз, чтоб не отняли или не побили. А если угостили чем-то, то надо есть тут же, не неся домой. Ложиться спать лучше всего полностью одетым, так и теплее, и времени на поиск одежды, когда надо убегать, не тратится. Ещё Пашка понял, что почти столько же, сколько он уже прожил, надо продержаться, чтоб стать взрослым и покинуть этот гадюшник, который вынужден называть домом.
В такие дни, как сегодня, когда очень стыло и страшно хочется есть, он закрывал глаза и начинал мечтать, чтоб уйти от жестокой действительности.
Пашка мечтал быть матросом и ходить на больших теплоходах. Белых морских судах, с красной ватерлинией и флагом на мачте. И слышать, как капитан командует:
- Отдать швартовы!
А над головой в теплом синем небе парят белые чайки и слышен шум моря, и горячее солнце целует загорелые руки, ласково как мама...
Пашка вздрогнул и проснулся. Среди косых стрел дождя в неясном освещении он увидел кошку. Худая, облезлая, с взлохмаченной шерстью, жалобно мяукая, она перебежала детскую площадку по диагонали, в направлении мусорника, и скрылась в голых ветках кустарника.
«Куда её черт понес?» - удивился он и направился за кошкой, ориентируясь на её мяуканье.
Кошка добежала до баков и стала кричать ещё больше. Но, вдруг замолкла и прислушалась. Прислушался и Пашка. В монотонном стуке дождя трудно было различить более тонкие звуки. И мальчик, постояв ещё некоторое время рядом с мяукающей и прислушивающейся кошкой, пошел обратно под крышу песочницы.
Порывшись в карманах, выудил подобранный до дождя бычок, чиркнул спичкой и затянулся глубоко, до тошноты. Потому что тошнота перебивает голод. Бычка хватило на три затяжки. Пашка отшвырнул его щелчком и услышал злобное шипение гаснущего в луже огонька. А ещё он различил надрывное мяуканье кошки. Чертыхнувшись, он вернулся к бакам. Кошка всё так же кричала и замолкала, а потом кричала опять. Пашка понял, что её внимание привлек определенный бак и подойдя ближе, отчетливо услышал какой-то писк. Одним движением отшвырнув кошку в сторону и резким рывком опрокинув бак, он начал судорожно выгребать наваленные пакеты с мусором, стремясь добраться до того, откуда слышался слабеющий писк. Вот какой-то слишком мягкий и теплый пакет. Пашка схватил его одной рукой. Ощутив слабое шевеление, подхватив кошку другой рукой, побежал в подъезд дома. Дрожащими непослушными пальцами разрывая плотный полиэтилен, он молился, чтоб успеть, чтоб дать шанс. Кошка всем телом падая на его руки, продолжала кричать. Из образовавшейся дыры под ноги вывалились два котенка. Один уже не подавал признаки жизни, второй ещё продолжал пищать, но всё тише и глуше. Кошка обезумев от счастья, спешно вылизывала то одного, то другого, не различая живого и мертвого, ложилась рядом и вставала, не понимая, почему ни один из них не пьет молоко. Пашка смотрел и плакал. Он ненавидел того, кто так поступил с её детьми и хотел быть котенком у такой мамы-кошки. Которая по одному зову сердца нашла их, любила даже после смерти, согревала своим теплом.
Голод становился невыносимым и гнал домой. Всхлипнув ещё пару раз, Пашка всё же решился идти. Поднявшись на свой этаж, потихоньку открыл дверь. В квартире перекатывался разнокалиберный храп, горели все лампочки и воняло перегаром дешевой водки. Мальчик на цыпочках прокрался в комнату. На столе, между разлитым пивом, пустыми бутылками от водки и разбросанными окурками, стояла пара тарелок. На одной был хлеб и прогорклое желтое сало, а на второй несколько кусочков завертевшегося плавленого сырка. Сыр и хлеб Пашка проглотил не жуя, комком, а вот сало... Сало он бережно собрал с тарелки и положил себе в карман. Это было для кошки. Конечно же он не наелся, даже не притупил острые волны голода. Но одинокое детское сердце желало излить свою нежность и тепло, на кого-то, кто оценит и будет благодарен. А может поделится и с ним свой любовью в ответ.
Пашка огляделся. Мать спала запрокинув голову, неприятно храпя завалившимся языком. Растрепанные волосы, расхристанная одежда, грязное лицо.
-Мама...- еле слышно прошептал Пашка, и сам испугался своего шёпота. - Мамочка...
Он знал, что она не проснется и не отзовется. Но острая потребность произносить это слово непобедимо рвалась из его сердца. Он присел на самый краешек дивана где спала мать и робко погладил её щиколотку. Мать отдернула ногу, приоткрыла пьяные сонные глаза, сматюкнулась, отрыгнула воздух и, перевернувшись на бок, уснула опять.
Рядом с ней спал какой-то мужчина неприятного вида. Небритый, с длинными патлами редких седых волос, огромным пузом, которое надувалось до отказа при вдохе и почти не спадало при выдохе, в грязной одежде и вонючих носках. Рядом с диваном лежали его брюки. Пашка, как волчок повинуясь каким-то звериным инстинктам, потянулся к этим брюкам, чуя добычу. В карманах позвякивала мелочь, но и шелестели купюры. Нырнув рукой в карман он нащупал деньги и очень обрадовался. Ведь в магазине можно было купить целую буханку белого мягкого хлеба и наесться ею до отказа. А если повезет, то можно купить себе ещё и...
Додумать мысль Пашка не успел. Тяжелая боль взорвала его голову, кровь залила глаза и к горлу подступила липкая тошнота.
- Ах, ты, сучий подонок, воровать задумал, ублюдок! - услышал Пашка хриплый голос. Превозмогая себя, он повернулся и увидел ещё одного материного собутыльника, еле держащегося на ногах. В руке он сжимал бутылку, схватив её за горлышко. Собутыльник поднял руку и голова Пашки опять разорвалась от боли.
Бросив брюки, Пашка попытался встать, но мир кружился и переворачивался так, что невозможно было устоять ровно, и он упал на четвереньки. Держась руками за пол и вкладывая в каждое движение остаток сил, Пашка пополз в коридор, потом на лестничную клетку, и лишь оказавшись там, он заплакал. Тихо. Чтоб никто не слышал. Он привык плакать, чтоб никто не слышал.
Но кошка его услышала и позвала. Так, как звала своих котят, громко, резко, чтоб они услышали её через пакеты с мусором, через пластик бака, через шум дождя. Цепляясь за перила, Пашка спустился к ней. Она сидела над двумя маленькими неподвижными телами, замершими навсегда, и кричала. Пашка взял в руки одного и прижал к себе. Он знал, он понимал, но отказывался принимать и их смерть, и свое отчаяние, и что есть сил продолжал прижимать холодеющее тельце к груди. Липкий холодный пот проступал на промерзшем Пашкином теле, голова наливалась тупой болью, сознание путалось, глазам стало больно смотреть на свет. Мальчик сел на пол, прислонившись к стене подъезда и закрыл глаза.....
...Было тепло и тихо, как если бы он спал в вате или в пушистом мехе. Пахло молоком и чем-то родным и любимым. Совсем не хотелось просыпаться, и он не открывал глаза, а наслаждался умиротворением и счастьем.
- Сыночек! Родной мой, слышишь? Я отлучусь на секундочку! - послышался ласковый голос мамы, в котором слышалась нежность и покой. - Ничего не бойся! Я сейчас вернусь.
Не веря во все происходящее, Пашка радовался минутам и желал всем сердцем продлить их в часы, дни, а может быть и годы.
- Моя ты пушистая макушечка! Сыночек мой! Я тебя люблю! - Он почувствовал, как мама целует его прямо туда, куда дважды падала бутылка в руке пьяницы. И от поцелуев сердце наполнялось теплом. - Уж очень вкусно пахнет сало из кармана. Пойду его съем. Ему оно уже не пригодится, а у меня будет молочко для тебя.
Пашка медленно открыл глаза и увидел кошку, подходящую к мальчику, сидящему на полу. Лицо мальчика было залито кровью, открытые глаза, застывшие в одной точке, смотрели невидящим взглядом, а руки, скрещенные на груди, казалось, что-то пытались удержать. Кошка ловкой мягкой лапкой доставала из кармана куртки мальчика желтые кусочки прогорклого сала и с аппетитом ела кусочек за кусочком...
