У Василия повязка присохла, он, сжав зубы, оторвал бинт от раны, которая начала гноиться. Подошла Велта с аптечкой, промыла рану, смазала пахучей мазью, приложила какое-то растение, похожее на лопух, и снова перевязала рану чистым бинтом. Показала, как мокрые шинели лучше развесить над печкой. Пока они возились, споро накрыла на стол. Маленькая Юстина крутилась тут же, с интересом поглядывая на гостей, и не выпускала из рук своего Тигру.
– Надо же ж, – удивлялся сержант, – камин, печка в кафеле, салфеточки, коврики, как будто и нет войны-то. Кошки, собаки, куры-утки… – повернулся к Велте. – А что, немцев тута не было?
Велта снова отрицательно помотала головой. Вдруг дверь распахнулась и в дом вошла грузная женщина, с удивлением и неприязнью уставилась на гостей. Не сказав ни слова, повесила мокрый плащ над печкой рядом с шинелями. Даже ужинать не стала. Велта сказала что-то на незнакомом языке, женщина дёрнула плечом, забрала Юстину и ушла в глубь дома.
– Это Марта – моя мама, – Велта опустила глаза. – Она из посёлка вернулась, устала.
А стол манил запахами. Давненько солдатики не видели дымящейся картошки с маслом. А мясо-то как пахло… В центре стола красовалась круглобокая бутылка. Рядовой Кузнецов вопросительно взглянул на сержанта.
– Думаю, чуток можно с устатку-то, – крякнул сержант.
Лёнька поел, но пить не стал. Ещё до войны как-то по малолетству попробовал самогон, с тех пор ни капельки в рот не брал – уж очень плохо ему тогда было.
После ужина Велта постелила непрошенным гостям на полу рядом с печкой.
Сержант Перегудов и рядовой Кузнецов сразу отправились спать, а Лёнька долго разглядывал фотографии на стене. Он узнал Велту и её мать, маленькая Юстина сидела на коленях у молодого мужчины. Другой мужчина, постарше, обнимал мать Велты. И на их лицах было написано счастье.
Подошла Велта, с какой-то странной улыбкой посмотрела на фото.
– Это отец и муж, – однако в голосе сквозила тоска.
– Воюют? – поинтересовался Лёнька.
– Отвоевали своё. Отца арестовали, – речь Велты была по-русски правильной, но как-то странно она произносила слова, чувствовался акцент. – Он где-то в Сибири рубил деревья. На него упало большое дерево. Он не выжил.
– Враг народа? Почему арестовали? – Лёньке стало не по себе.
– Отец был хирургом. И коммунистом. Он приветствовал Советы. Мы так и не поняли, почему его арестовали. Он же не был врагом новой власти. А муж погиб в начале войны. Я до этого работала в школе, русский преподавала. Как муж погиб, забрала дочку и приехала сюда к маме. Она тяжело, очень тяжело переживала арест и смерть отца, поэтому русских не любит. Мы раньше хорошо жили. Теперь наша жизнь разрушена.
Лёнька вслушивался в её голос, мягкий и плавный, с растягиванием гласных букв. Только сейчас он заметил, какая красивая женщина – эта литовка. Волосы цвета спелой пшеницы, пухлые губы, глаза светло-серые смотрели на него как-то особенно, грудь вздымалась под тонкой блузкой. Он даже не сразу понял, как потянулся к ней губами. А потом сладкие мгновения, о чём он даже мечтать не мог. Куда-то далеко ушли война, нудный дождь, мокрая шинель и спящие товарищи. И заснул крепким сном в объятиях литовской красавицы.
Часто, очень часто в дальнейшей жизни Лёнька вспоминал то утро, когда за долгое время впервые проснулся счастливым. И как счастье превратилось в ужас, когда он из комнаты Велты пошёл будить товарищей, про себя удивляясь, что они ещё не проснулись. А он при полной амуниции, прижимая к себе автомат, представлял, как расскажет о сладкой волшебной ночи. Поделится мыслями о том, что после войны женится на Велте и удочерит Юстину.
Только рассказывать было некому. Оба солдата лежали в крови. Рядом с матрасом валялся хирургический скальпель. И у сержанта Перегудова, и у рядового Кузнецова было перерезано горло. А он даже ничего не слышал, предаваясь любовным утехам. Ужас буквально сковал его. В комнату ворвалась Марта с охотничьем ружьём, нацеленным Лёньке в голову, но он дал автоматную очередь быстрее. Велта подбежала к упавшей матери с криком: «Не-е-е!», стала на колени, плечи вздрагивали от громких рыданий.
Лопата нашлась тут же, рядом с камином. Он привык рыть окопы, поэтому две ямы в лесу выкопал без труда. Сложнее было с телами. Злость, стыд, ненависть – всё перемешалось внутри, когда он тащил к ямам мёртвых товарищей. В сарае нашёл молоток, гвозди, доски, сколотил два креста. С трудом вырезал фамилии и дату смерти. Дождь перестал, но это было уже не так важно.
Не глядя на причитающую что-то на своём языке Велту и Марту, распростёртую на полу, Лёнька надел подсохшую шинель, бросил в вещмешок краюху хлеба, налил воды во фляжку и ушёл. Не сказал ни слова. Остановился у свежих захоронений:
– Кончится война, я вас найду, ребята. Вас похоронят как героев. Простите… простите меня. Говорится, война всё спишет. Война, может, и спишет, а совесть… Сам себя не прощу.
Выглянуло солнце. Теперь Лёнька знал, в каком направлении идти к своим для завершения передислокации, чтобы хоть на минуту приблизить победу. И если потребуется от него совершить героический поступок, он его совершит, пусть даже ценой жизни.
И всех жалко... И у всех своя выстраданная правда.
Хорошо написано. И рассказ потрясающий.