ЕСТЬ ХОЧЕТСЯ!

как её схоронили.
– Жаль, праведная женщина была. Я бы сказал, святая! Таких сегодня днём с огнём не сыщешь, всё отстой какой-то трёхгрошовый.
Злобин похлопал Степана Игнатьевича по плечу и заспешил к ресторану. А старик побрёл дальше. Очень хотелось есть. После последней фразы Злобина злость на него поутихла, даже какая-то теплинка промелькнула. Если уж такое конченое чмо, как Злобин, разглядел Наташу! А ведь всего-то и виделись несколько раз на стройке, когда Наташа приносила обед мужу и всегда подкармливала постоянно голодных студентов.
– Разглядел он душу Наташеньки, разглядел, а вот я его гнилое нутро только сегодня учуял. Эх! Век живи, век приглядывайся!
Так, вспоминая прошлое, Степан Игнатьевич доплёлся до Театральной площади, которая когда-то носила гордое имя Революции. Здесь шёл митинг. Народу было немного. Одна половина забралась на огромную трибуну и что-то, по очереди подходя к микрофону, пыталась объяснить другой половине, что на трибуну забраться не успела.
– На Театральной – очередной спектакль. Жалко, зрителей маловато, да и буфет отсутствует, – попытался пошутить Степан Игнатьевич, толкнув рядом стоящего старика в каракулевой шапке. Тот сумрачно оглядел Потапова.
– Стрелять всех надо, стрелять всех, чтоб остальным была наука.
– Кому остальным, если всех стрелять собрался?
Старик задумался, покачивая каракулем, затем плюнул в сторону митингующих и зло прошипел:
– А тем, на кого патронов не хватит.
Неожиданно к Степану Игнатьевичу подошёл журналист с микрофоном в руках. Лицо показалось Потапову до боли знакомым.
– Постой, постой, неужели Борис Тихонов!
– Я, Степан Игнатьевич, я. Не забыли ещё своих горе-студентов?
– Забудешь вас, только что одного встретил, оказывается, в казино с рестораном бывшую партшколу перестроил. А ты чем занимаешься, отличник архитектурного отделения?
– Да вот репортёром на местном телевидении.
– Что, лучше, чем строить?
– Сейчас время такое, больше разрушают, чем созидают.
– На то и перестройка, чтобы одно рушить, другое возводить.
– Нет, Игнатьевич, когда перестраивают, например, в доме, худшее меняют на лучшее. А у нас, увы, по-разному. До сих пор разбираемся, что такое хорошо, а что плохо. При этом половину Советского Союза уже потеряли, а другую — не сегодня, так завтра распродадут и не… эх!
– Да ну её, эту политику, Борис, ты здесь-то как, по службе?
– Да! А Вы?
– Меня уже год как списали, состарился, вот и брожу по городу от пенсии до пенсии. А про неё уже три месяца ни слуху, ни духу. Вот иду узнать, куда делась, к почтарю главному.
– Слышал, слышал про афёры пенсионные! Вся редакция жалобами завалена. Мы разбирались, даже в прокуратуру обращались, но, похоже, только через месяц начнут пенсию выдавать. Одна высокопоставленная скотина весь трёхмесячный фонд под проценты в собственный банк распорядилась положить.
И без того бледное лицо Потапова стало серее выгоревшего асфальта.
– Как месяц? Как на депозит!? Какие проценты, а мы? Да, я уже четыре дня – на одной воде, да я… да меня...
Потапов резко отвернулся, чтобы скрыть слёзы. Голова закружилась. Чувствуя, что сейчас упадёт, пошатываясь, стараясь на что-то опереться, старик, растопырив руки, попытался дойти и прислониться к памятнику Ленина, стоящему на площади. Но не дошёл… Рухнул у подножия рядом с почерневшим букетиком гвоздик.
***
  В больнице, заполняя акт о смерти, молоденький врач-практикант спросил  заведующего:
– Какой диагноз ставить Потапову в графе "причина смерти" – истинный – алиментарная дистрофия?
Заведующий, тщательно выбритый толстячок в отутюженном халате, с бриллиантовым перстнем на пальце, брезгливо поморщился.
– Алиментарная дистрофия – это последняя стадия истощения! Ты рехнулся? Такой диагноз только в войну заключённым в тюрьмах да концлагерях  ставили. Хочешь без куска хлеба меня и себя оставить? Что, у старика мало болячек за жизнь накопилось? Вот и сочиняй нечто в духе времени, типа недостатка сердечности…тьфу ты, совсем голову заморочил глупостями. Пиши: от сердечной недостаточности… и не кривись. Конечно, жаль старцев, раньше в год «актировали» столько, сколько сейчас за неделю. Господи! И за что их? А нам за что?
Заведующий отвернулся, торопливо перекрестился, погрозил пальцем  практиканту:
–  Когда заполнишь документы, принесёшь мне на проверку! Знаю я вас…молодых  демонкрантиков…