Форт Верный

- Вначале – всего и надо-то было – а, да что там говорить!..

Они шли по Комсомольской, на запад, в сторону Ауэзова, и Галька пыталась ему что-то рассказывать. Он сам спросил. Тут же отследила, что если продолжать – неизбежно придётся сказать негативную вещь. А ей так хотелось поберечь его от какого бы то ни было негатива вообще. Даже если это совершенно не касалось его: рассказ о давней своей неудаче. Но позитив никак что-то не вспоминался. Он, к тому же, её не слушал: «Опять – не обо мне! Не хочу…» Но, как только она оборвалась с рассказом, ему стало словно чего-то не хватать. Шли мимо кафе.

- Зайдём?
- Это ж «Форт «Верный»!

Оба они способны были зайти в кафе исключительно из-за названия, вне зависимости от  обслуживания, кухни и цен. Поэтому неважно, кто первый сказал «зайдём». Внутри там было как-то всё очень обычно. Пожалуй, только название было необычным. Галька проворчала:

- «Верный», «Быстрый», «Стремительный». Как будто военный корабль, а не кафе...
- Форт «Верный»! А то ты не знаешь! Это была казачья крепость на месте Алма-Аты. Её смыл сель сто лет назад…

Люди в кафе ели, пили, общались, смеялись. На большой стол в центре зала подавали полные блюда шашлыков, несли бутылки с минеральной водой, водку, вино. Гости радостно вопили «Хэппи-бёсдэй!», шуршали блестящие свертки с подарками. За маленькими столиками сидели пары. Допивали кофе усталые служащие при галстуках. Бесшумно помешивали свой чай ночные бабочки с тёмными кругами под глазами, ревниво оглядывая вошедших с ног до головы.

Он захотел сесть за столик у стены. Галька сняла куртку, такую объёмную, что это портило весь её вид. Как же так, ах, какая женщина! – и носит этакую громаду. Зато легко, удобно и тепло. Тем более, что ему – Галька избегала его звать по имени – ему было всё равно, в чём она. Аккуратно выбравшись из синтепоновых громад, она предстала ладной дамочкой в кофточке с богатейшей вышивкой – и загадочным глубоким декольте. «Фабричный Китай!» – воззрились на неё заскучавшие было ночные бабочки, но через мгновение снова сонно уставились в свои чашки с остывающим чаем. Галька, наконец, уселась. Низ фигуры, облачённый в джинсы, скрылся под скатертью.

Только не слушайте сейчас их разговор, ладно? Ну, так не обращайте внимания! Это они – так просто. Это всё ничего не значит. Игра. Выражение взаимных чувств в не очень приличных выражениях. Но именно с этого всё и началось в тот вечер.
Он ей: «Жо-опа!» - радостно так, с улыбочкой.
Она: «Да, хотя бы! Есть у меня такая часть тела!»

Ему сразу захотелось курить. Принесли пепельницу. Что заказать? Ей – да ничего, чай, ну, может быть, шоколадку, да лишь бы посидеть в тепле. Он же спросил себе выпить чего-то крепкого. Правда – немного. Галька хотела на него накинуться: с таким диагнозом уж не надо бы ни пить, ни курить вообще! Он по взгляду понял – недовольна, и решил отвести от себя гнев праведный:

- И что же ты, кофейная душа, себе изменяешь? А, Галька?
- Это не измена, а проявление верности! У них – растворимый напиток с молоком – «три-в-одном», а разве это кофе? Да и вечер уже. Лучше чай.

Пока несли заказ, она прочувствовала, что в кафе довольно прохладно, и надела на плечи огромный русский платок тонкой шерсти, с розами и кисточками. Ночные бабочки оценивающе покосились и переглянулись. Он облегчённо вздохнул и погасил сигарету. Казаться-то она казалась – доступной, с этим глубочайшим вырезом. Но вот и вас бы столько раз обломали, как его, он бы на вас посмотрел!.. Слава Богу – спрятала красоту свою небесную. Хороша, зараза! Он промолчал.

Принесли чай. Горячий, крепкий. Галька положила в чашку лимон, раздушила его ложечкой. Сахар был кусочками, чай – в чайнике, из которого свисали две ниточки от пакетиков с заваркой Липтон.

Спутник Гальки сидел, не снимая куртки. Внутри был тёплый свитер и мохеровый шарф. Не то чтоб он боялся простуды, но – нежелательно ему было простывать, да. Особенно теперь. Ему хотелось говорить о том, как ему сейчас беспокойно за свою жизнь, состояние здоровья. Но заговорил он о другом. Потому что она спросила.

- Ты ведь был на войне. Почему до сих пор не написал книгу?
- Да иди ты! Ну, да, я был на войне. Не раз: нас вызывали и отправляли, даже не говорили – куда. Мы подписывали документ – в самолёт – и вперёд!
- Какой?
- Документ, что ли? А это такая хреновина – подпиши, что ты никогда никому не расскажешь о том, где ты был и против кого воевал, и что там видел.
- Страшно там было?
- На войне? Очень. Меня дома бабка с матерью водой отливали…-
- Почему??
- Потому что я орал. Вскакивал и орал ночью. Не понимал, где я. Казалось, война, стреляют. Они мне ведро воды на голову выльют, и я падаю и сплю. А наутро ничего не помню. Ну, а как вызовут – снова собрался, в самолёт, и полетел!..
- Ты знаешь, - Галька не спеша пила чай – кисленький приятный напиток, почти бесцветный от лимона, – Ведь прошло время. Там было что-то, заслуживающее внимания? Интересные события? То, что видел только ты?
- Ха! Конечно! Ты знаешь, кто я такой? Нет? Я – капля. Капелька. Капитан-лейтенант.
- Ну! Почему ты не пишешь! Книгу пиши!! Эх, если бы моя жизнь была такая интересная!.. Ну, хочешь – давай, я приду, сяду за твою машину, и ты мне будешь диктовать – а я всё запишу, - это она у американцев, значит, на бывшей работе научилась называть компьютер «машиной».
- Щасс!
- Ну, спасибо, что не обругал.
- Я тебе сказал – а ты, дура, чем слушала! Нельзя это никому рассказывать. Я подписал документ.
- Дура – не дура, а ты воевал на стороне СССР. Этого государства уже нет! Партии – нет. Какая может быть верность? И кому…
-А-а… - он махнул рюмку своего крепкого напитка и подумал – ну, о чём это она, такая молодая, красивая, лучше бы в гости позвала, чем воспитывать!

- А ты никогда не думал, - не унималась Галька, - что доживёшь до какого-то дня икс, когда откроешь ты газету, и прочитаешь чей-то рассказ об этих событиях – и всё там будет ложь. И ты будешь думать, ну што ж я, дурак, эту Гальку не послушал! – надо было хотя бы черновик заготовить, а там и в печать – опровержение. Ведь дождёшься – исказят.
- Запросто.
- Не обидно будет?

Он снова себе налил и посмотрел на неё. Поскольку графинчик был взят небольшой, то она не боялась, что он опьянеет.

- Самое важное для тебя про войну – что? Можешь сказать?
- Я виноват в гибели людей. Из-за меня ребята погибли. Наши.
- Что это? Как это – погибли из-за тебя?.. Не ты ж в них стрелял! Если хочешь – расскажи.
- Я был, знаешь, какой? «Я – герой! Я – смелый, ничего не боюсь!» Вот, эта бравада… А они – молодые, на меня смотрели, на своего командира. Выскочили прямо под пули и погибли. А я остался невредим.
- Слушай, ну кто же вообще виноват в том, что человек – смертен? У каждого ведь свой жизненный путь, кому-то всего 20 лет дано, кому-то сто, тебе уже за 60. Не ты ведь ему отмерил эти года? Бог – есть?

Гальке невыносимо видеть, как он страдает из-за того, в чём совершенно не виноват. Один из лучших людей, которых она знала за всю жизнь! Она снова спрашивает его, два вопроса следуют через небольшую паузу:

- И ты с тех пор так сильно куришь?.. И кашляешь?
- Курю – с армии, кашлять позже стал.
- Я читала, что люди, которые мучаются кашлем, астмой, в глубине души полагают, что у них нет права дышать. Это – про тебя? – она находит, что её голос неприлично звонок для такого вопроса, но что с ним поделать: какой есть…

- Галька, ну ты!

Он заволновался, не окончил фразы. Его и правда стал мучить кашель, жуткий! – она просто испугалась. Но сделала вид, что всё нормально. Наконец, он смог отдышаться.

- Ты это из-за моих слов так? Прости.
- Дура ты! Дело не в этом, - сигарета тлеет и обжигает его пальцы, он гасит окурок и продолжает: – Я не могу это забыть. Как этот парень выскочил под пули. Я ему показал пример. Смелый, ёлки-палки. И тут – эти чёрные, стали стрелять, и его убили. А я туда же, думал, чтоб и меня!.. Но – остался жив.
- Но – остался жив!

Галька вместе с ним эту фразу произносит – и думает: «Надо сказать правильные слова, попробовать все средства, чтобы он переключился на позитив и перестал казнить себя за то, в чём не виноват». Слова подобрать, как всегда, невозможно.

Они снова оказываются на улице, он – такой же трезвый, как и был, «двести-коньяка» - как будто и не было. Они идут куда-то, ни в её сторону, ни к его остановке. Просто разговор ведь не окончен. А тут – хорошо освещённая улица с нормальным тротуаром. Можно прогуляться, только немного. Он рассказывает, как был однажды призван то ли на какой-то корабль, то ли на подлодку, и на борту оказался адмирал флота. И вот какой-то встречный иностранец (судно то есть) не отдал положенные воинские почести. Что там началось! Он красиво, прямо-таки талантливо, матерится, чтобы в деталях описать ситуацию:

- Адмирал флота! И наш его – в рупор, ка-ак обложит!

Галька слушает, ей, к стыду, нравится талантливое выступление на чисто русском языке. Лишь бы беззлобно. Даже забавно! В ней лишь слабо шевельнулся протест – ведь эта терпимость к мату так же мало похожа на женственность, как и её объёмная куртка. Но бороться с матом она не пробовала: люди кругом слишком беззащитны перед лицом трудностей, что же им ещё остаётся? Пусть их, «выпустят пар». Так у неё всегда – сначала – человечность, а женственность – потом.

- Ну, там-то всё хорошо окончилось, в тот раз? Все живые?
- В тот раз – обошлось.
- Я бы всё же вернулась к тому случаю на войне в жарких странах. Как – ты?..
- А что – я? Вот я уже в два с половиной раза старше него. Которого погубил. Не сберёг.
- У тебя – вина, – то ли спрашивает, то ли констатирует Галька.
- А как ты думаешь… - грустно, без вызова говорит её спутник: - Его – нет, а я всё живу, живу.
- Если бы вдруг – волшебник, ангел, или сам Господь Бог – вот, Маке!

Галька нарочно назвала его кратким уважительным именем, принятым у него в родне. Поскольку это бывало нечасто, он вскинул на неё голубые глаза. Она продолжала:

- Сейчас ты можешь сказать слова извинения своему другу, которого ты погубил, и он тебя услышит. Услышит, что ты – сколько лет?! – горюешь о нём, не мог успокоиться всё это время, что ты прожил достойную жизнь, работал, женился, но помнил о нём всегда, каждый день. Что бы ты хотел ему сказать? Ну, очень жалеешь о том, что его нет рядом, о том, что ты показал неправильный пример. Я не знаю. Сам скажи.
- Нет мне прощенья.

Он снова закашливается. Ей снова страшно за него.

- Как ты думаешь, - начинает Галька новый подступ, без надежды переубедить упрямца:
- Почему говорят, что Бог всемогущ, Бог милостив, он всех прощает, кто к нему обращается? Врут люди?
- Это – особый случай. Это не воровство, не измена жене. Такие грехи можно простить! Пошёл к попу, покаялся…
- Знаешь, а давай будем разделять: вот, Бог дал жизнь тебе – и дал ему. Это твоя жизнь – а это – его! Научил вас обоих смелости и геройству. У тебя был выбор, и у этого парня был выбор.
- Не было! В том-то и дело, что – не было! За трусость были такие насмешки, бойкот, что и жить не захочешь. Позор на всю жизнь.
- Хорошо. Он мог выбрать позор – и жизнь, сохранить свою шкуру! Но он сделал свой выбор: «Я выбираю смелость – и смерть!»
- Он повторял за мной, рисовался. Это я…
- Мы все, ты, я, этот парень, эти африканцы – все! – исполнители воли Божьей. И всё же, когда ты  показал пример, у него