Сирота

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ


ДОМ МАЛЮТКИ



Всеми делами приюта малютки управляла спокойная и уравновешенная фельдшер, сильно и скоротечно к сорока трём годам не по возрасту поседевшая Елена Алексеевна Круглова. У неё своих детей не было.
Отец её хотел выдать замуж за одного знатного человека, у которого рассказывали, кто хорошо знал жениха о том, что «куры денег не клюют в этой семье, как он богат и вся его семья».



А она, Ленка, возьми да и сбеги из родительского дома.
Время в тысяча девятьсот шестнадцатом году было смутное. Начались революционные события в России. К управлению пришли большевики во главе с революционером Ульяновым – Лениным. Рвали в клочья русскую землю интервенты. Гражданская война. В сельской местности мало знали, что происходило в Москве и Петрограде.
Только тарелка, как червивый гриб, висела на столбе и тявкала всё по-разному: то одно, то другое в противовес той или иной информации.
Ленка Круглова тоже выбрала путь, недолго думая, и примкнула к простому нищенскому народу. И потекла её жизнь, как Волга к устью реки к бушующему морю.
Установилась Советская власть. Елена Алексеевна Круглова была определена на должность, заведовать домом сирот в посёлке Зелёный Бор, который находился на Крайнем Севере.
В один из пасмурных мартовских дней неожиданно начался переполох. Привезли только что после родов семимесячную малютку. Отдали в руки Петру, дворнику, сказав, что у этого ребёнка нет ни отца ни матери. Попросили милостиво его принять.



Сам дворник так был растроган и напуган, что во всю мощь закричал:
- Прасковья! Поди-ка сюда! Смотри-ка, мне какой подарок принесли только что. Прася! Что ты там медлишь? Беги быстрей!
- Что ты орёшь, как жеребец, увидевший гулящую кобылу. Угомонись! Сейчас домою пол и приду.
- Торопись, Праша, он так мал, что не раздавить бы мне его. Страх-то какой?
- Господи, никогда нельзя до конца завершить одно дело, как внезапно наступает другое. Кричи Алексеевну.



-Праня, что-то свёрток этот закрутился, боюсь, выпадет с рук – не удержать! Несись же ко мне!
На перебранку и крики выкатилась из дверей грузная Круглова.
- Что вы раскричались с раннего утра? Что-то снова не поделили? Прекратите! Словно сами в детей превратились. Тише вы! Что там у тебя, Петя, в руках?
- Так вот, Елена Алексеевна, маленького ребёнка привезли, сказали, что только после родов. Вот и перепалка развязалась у нас, - так сказал, как отрезал Пётр.
- Прасковья, бросай своё мытьё. Бери свёрток, - и ко мне, в фельдшерскую, неси прямиком его. Да торопись!
Уборщица чертыхнулась, со злостью бросила тряпку в ведро, откуда хлынул фонтан грязной воды, залив саму Прашу до лица.
- Слушаюсь! Бегу! Второпях подошла к Петру и приняла грязный свёрток. Отнесла его, как и приказала Круглова, в лазарет, где уже заведующая интернатом ждала.
- Вот! Берите! Только осторожно, - прошепелявила беззубая Праша. Отдав драгоценность-человека, во всю силу, со свистом сморкнувшись, вышла из комнаты вон.
Круглова осторожно начала разворачивать маленькую «гостью». Осмотрев внимательно этот маленький свёрточек, она увидела всё то, во что был завёрнут ребёнок, и что он  настолько мал, что на него страшно смотреть, не то чтобы дотронуться…



В пелёнках нашла записку, написанную детским почерком, из которой узнала , откуда ребёнок, кто родители и как его нарекли, ещё будучи в утробе, и что величают дитя  Елизавета Николаевна Несчастная - дочь Николая и Агриппины Несчастных, что живут в ближайшем посёлке, куда многие семьи переселили, создав плотину, затопив многие мелкие посёлки и кладбища.
Создалось озеро, в центре которого так и маячила  макушка церкви и нескольких часовен. Никого из жителей не спрашивали. Сказали: "Надо!" Что де будет построена электростанция и МТС, и что это очень необходимо для электрификации республики Советов. А машинно-тракторная станция нужна для производства тракторов и другой техники, чтобы с промышленным размахом заготавливать лес.
Со временем на месте затопленных посёлков возникло огромное озеро, которое заселили всякой рыбой и, которая одновременно была пропитанием для народонаселения этих мест. Это Родина девочки, которая только что оказалась в руках Кругловой.   
Заведующая попеняла на себя, что своих детей нет.
У Кругловой непроизвольно, как запоздалая вечерняя роса, закапали слёзы из глаз. Всю свою зрелую жизнь она посвятила чужим детям.
Закутан был ребёнок в какое-то затасканное, синего, полинявшего цвета одеяльце. Местами высовывалась из прохудившихся дыр клочьями вата. Далее был завёрнут в коричнево-серую клетку шаль, которая полиняла на солнце, от долгого ношения. Потом шла ситцевая пелёнка. Она была, видимо, выкроена из какого-то поношенного платья. За этой пелёнкой снова шла пелёнка из лоскута, какого-то детского платьица, а между ножек трепетал подгузник, мягкий и красноватой по цвету. Подгузник был изготовлен из женских старых трусов. Всё это местами было окровавленным, сырым от детского мочеиспускания и пота.



Круглова обратила внимание на то, что ребёнок не испражнялся.
Ребёнок был голоден.
Голова ребёночка была укутана в платочек, белый, с точками гороха и чёрной каймой. А поверх платочка была одета не по размеру пуховая, из кролика, вязаная шапочка. Голова в этой шапочке ходила ходуном, так как тоже была не по размеру, видимо, доставшиеся этой малютке по наследству от старших дочерей.
Всё это увидев, у фельдшерицы заходили мурашки по телу. Всё тело зачесалось на нервной почве, как будто по нему бегали муравьи. Нервы дали себе волю, - и она заплакала, прижимая этого приёмного ребёнка. Ей по-матерински, может, и более жаль эту девочку, только что родившуюся. Жалость была такой силы, что хотелось рвать на себе волосы от обиды и боли и сострадания к родителям. Малышка была так беспомощна.
Жалость была небесная. Это такое чувство, когда ты бессилен в помощи. И чувствуешь себя виноватым перед всеми людьми, но помочь, - не всегда можешь своевременно. Это великое чувство дано, может быть, не каждому из людей. Жалость – это, как любовь. И беречь её надо! А если не сбережёшь, она так, как и любовь, переходит в ненависть. А далее жди дьявольскую жестокость! Вот почему живут любовь и жалость ко всему земному.
Знай! Растёт цветок, ну, и растёт себе! А поглядишь на него внимательно и увидишь, как он живёт, чем дышит, и что, может быть, срывать его не захочется – духом своим пожалеешь. А отсюда и вывод таков: любишь цветы и жалеешь их, не хочешь лишать жизни – не рви!
Такой подарок человеку дала бесплатно природа. Природа она всегда взаимосвязана. И никак нельзя отделить одно от другого. Всё предусмотрено в ней. Нельзя нарушить и спутать кредит с дебитом, иначе не будет баланса и гармонии.
Взяв на руки тельце, Круглова переложила его в чистые пелёнки. Пелёнки издавали аромат чистоты и крахмала, и так ярко горели, как цветы на лугу, своим розово-оранжевым утренним заревом, начинающийся новой ранней жизни.
Малышка была необыкновенно красива. Её пушистые волосики были жгуче-чёрного цвета. Они вились из кольца в кольцо, как у молодого барашка каракульчи. Глаза её, чёрноволосой, были зелёные, как у некоторых кошачьих представителей.



Они были какого-то сочного изумрудного цвета. К тому же один глаз был не похож на другой. Глазки её были разного цвета. Иной раз, когда глядишь в глубину их, не мигающих, увидишь в них голубизну неба с разными оттенками, так они мгновенно менялись, как камень александрит на свету.
Такая книга в них написана - и ни одна, что оторопь берёт, и какое-то наступает смущение. Вроде малютка – человечек, а сколько в глазах горя, которое она перенесла в утробе матери и при родах. Глаза, сочные, как смарагды, просили еды.
Прямой носик, с винтиком, и пухлые губки вызывали такую неизбывную жалость к этому маленькому существу, что надрывали не человеческую боль, и хотелось плакать, не то, что плакать, а рыдать.
Как не пыталась Круглова представить ребёнка взрослым, она не могла. Надежда на то, что девочка вырастит до взрослости, была ничтожно малой. Настолько тельце было крохотным, что кажется, возьмёшь его на руки без одеяльца, оно так и растает в руках, как холодец или лёд.
Дитя нуждалось в помощи. Как определить и понять, сколько суток оно было голодным? Через тонкую кожу просвечивались темно-синие ручейки и тропинки вен.
Мало-помалу, предельно осторожно, Круглова продела одну за другой ручонки в распашонку. Очень осторожно закутала дитя в одеяло. Надо сказать, фельдшеру эта манипуляция далась нелегко.
Пока она раздевала ребёнка и выкидывала грязное одеяние в мусорную корзину,  и наряжала эту кроху во всё чистое, сошло семь потов.
Пока заведующая, как курица над цыплятами, хлопотала над дитятей, ребёнок пару-раз кашлянул. Фельдшерица насторожилась...  И почему-то подумалось медику, что, похоже, малышка больна. Не воспаление ли лёгких? На что указывала бледность щёчек и синева в уголках рта - явный признак воспаления дыхательных путей.



И вдруг… вновь кашель ребёнка. Алексеевна быстренько нашла трубку для прослушивания и приложила к своему уху, соединив другой конец с тельцем ребёнка.
- Ага! Сердце у тебя, дружочек, работает хорошо. Тут волноваться незачем. А вот, стоп! Лёгкие - с хрипом. Наверное, тут придётся тебя лечить. Что-то они у тебя скрипят, как не смазанные колёсики и, словно мыльные пузыри, лопаются. Что-то тут не так пошло. Хрипишь, дружочек, хрипишь! Будем лечить!
- Анна!- сколько есть мочи крикнула Круглова. Быстро, Анна! Молоко неси от бабки Маши!
И чтобы ребёнок не плакал, она перед его маленьким личиком начала бренчать ключами, отвлекая его от плача.
Та будто улыбнулась своей виноватой улыбкой, что много проблем создала для этих, совсем чужих, людей. А это была не улыбка, а сокращение мышц губ  младенца от бессилия.
Закутав дитя, Елена Алексеевна понесла его по коридору, обдумывая, где и в какую кроватку удобнее расположить.
- Может, сюда к старшим детям? Нет! Сюда нельзя! Слишком ещё маленькая, да, в придаток, больна.
И сама для себя решила: « Пусть живёт в фельдшерском кабинете. Так надёжнее! Прасковья! Неси кроватку ко мне в лазарет!»- крикнула она уборщице, которая намывала полы.
- Сейчас! Только просек протру.
- Некогда,- вновь крикнула Круглова, - позднее домоешь! Бросай всё и неси быстрёхонько кровать!
- Ладно. Повинуюсь. Уборщица, кинув в ведро тряпку, из которого фонтаном брызнула вода, замочив и саму Прасковью. И она почти галопом побежала в кладовую за кроваткой.
- Ну, вот я и парного молочка принесла, только из-под козы, - вбежала в лазарет, запыхавшись, Анна.
- Молодец, Аннушка! Правильно, что поспешила. Спасать девчонку-то надо. Пойди на кухню, разбавь его кипячёной водичкой – и в бутылку! Соски там, в кастрюльке, на плитке. Ложечку тоже прихвати – пригодится.
- Итак, через каждое полчаса начнём её кормить, авось выходим... - С глубокой горечью произнесла Круглова. – Глядишь, а там и замуж выдадим…
Анна всё, что просила заведующая приютом, принесла и поставила на стол.
Баночка молока, марля,  вата,  что-то наподобие соски, изготовленная из пипетки, которой пользуются для закапывания капель в глаза и уши, белая булочка, которая сохранилась ещё от вечерней