чувство прикосновения к чему-то до дурноты скользкому от крови и скверно пахнущему человеческими трупными останками. Понятное дело, ощущения были неадекватными, и я решил преодолеть естественное отвращение. Тем более, что общение с Василисой и ощущение близости с ней мне было приятно. Сама она меня страшно волновала как некое неземное существо.
Что мне теперь делать? Жениться на Василисе и тем самым обречь себя на жизнь с суккубом? Или активно взяться, наконец, за поиски Насти? Или, может быть, вместе с Василисой, используя ее нечеловеческую силу симпатии вещей, заняться розыском следов моей былой возлюбленной? Но согласится ли на эти розыски своей соперницы сама Василиса?
Ответы на эти вопросы, которые так жестоко беспокоили меня, неожиданно пришли ко мне ночью во сне. К невольному изумлению и немалому страху мне явился сам фантом Василисы. Без предисловий он обратился прямо ко мне, расположившись в тевтонском кресле, приобретенном в Ганновере.
- А как ты думал? Я отвечаю за Василису. Она моя дочь. Ты же все вьешься вокруг нее. Что тебе от нее надо?
- Кто вы, дух или наваждение? И почему вы называете ее своей дочерью, когда князь Лопухин ее настоящий отец?
- У вас, мыслителей, как я вижу, заведено отвечать вопросом на вопрос. Ты владеешь не совсем точными сведенимия о происхождении Василисы. Ну, да ладно. Могу просветить на этот счет. Василиса является суккубом. Она рождена женщиной от демона, то есть, меня, принявшего облик ее мужа, которого ты упомянул.
- Славную сказку вы мне рассказали Как я могу удостовериться в том, что вы не плод моего прихотливого воображения или фантом души самой Василисы, а действительно демоническое существо?
- Неужели ты, княжич Алексей, не в своем уме, раз предполагаешь, что говоришь с самим собой и представляешь свои фантазии в виде существа вне себя?
- Интересно, оказывается, среди демонов есть и философы.
- Вот видишь, между нами есть много общего и нечего нам беседовать как каким-то врагам, - ответил мне фантом, обратив ко мне ссохшееся как пергамент лицо с тонкими чертами Авраамия Федоровича Лопухина.
И тут меня взяли сомнения в моей убежденности в том, что я имею дело с фантомом. Может быть, действительно ко мне явился сам демон? Когда он прямо передо мной появился, то его лицо было скрыто ночной тьмой. А вот теперь в неверном свете ночного светильника лицо отца Василисы смотрело мне прямо в глаза. Как будто нарочно, в углах его тонкогубого рта змеилась дьявольская улыбка. Неужели мне все это видится во сне? И тут колкая фраза фантома демона все поставила на свое место.
- А почему ты, Алеша, не подумал о том, что и Настя, как и Василиса, является моим порождением?
- Как вас понимать?
- Ведь ты уже хотел меня спросить про Настю. Где она?
- Да, где она? Вы причастны к ее исчезновению? И как вас величать?
- Зови меня «Атма». Как я могу быть причастен к исчезновению Насти, если ее похитил граф Вальдунген? Я не помешал ему это сделать, ибо люблю Василису больше Насти, - она на меня так похожа.
- Так вы заранее готовили нашу встречу с Василисой?
- Какой ты догадливый.
- Если вы прикинулись князем Лопухиным, то за кого вы себя выдали, когда сошлись с матушкой Насти? За простого кузнеца?
- Нет, не за кузнеца, а за его хозяина. Теперь понимаешь, почему я пекусь о вашем счастье с Василисой, а не с Настей.
То, что я услышал, было для меня не просто новостью, а убийственным приговором моей любви к Насте. Выходит, что я полюбил свою сводную сестру! Я был буквально раздавлен таким сообщением фантома. Но тут же меня взяли сомнения. Действительно ли фантом есть тот, за кого себя выдает. Может быть, все же он есть плод моего разгоряченного больного воображения. Я тоже хорош, - как такое непотребство вообще могло прийти мне в голову. Я не нашелся ничего сказать, как только довести наш разговор до абсурда.
- Может быть, и я твое порождение? Или, наоборот, ты мое порождение? Что ты на это скажешь, Атма? Кстати, почему тебя так зовут? Я слышал от Денбея, так индусы называют свою душу.
- Некогда мне с тобой играть в загадки. Предупреждаю тебя, что если ты не прекратишь искать Настю и не женишься на Василисе, то уже тебя будут искать твои близкие.
С этими словами фантом просто взял и растворился в воздухе. Точнее сказать, его слова заставили на него обратить внимание. Однако странное дело: сказанное им еще звучало в моих ушах, а глаза мои его уже не видели.
Тут же я пришел в себя, обратив внимание, что сижу на постели весь в поту и лихорадочно дрожу от холода в теплую летнюю ночь.
«Что это было за наваждение?», - пронеслось сразу у меня в голове. Но слова фантома меня не на шутку встревожили. А что, если это был действительно демон, а не призрак моего сознания? Но как это может быть, если является правдой?
Затем я стал думать о Насте. Итак, она сестра Василисы. Для меня Настя стала сама фантомом идеальной женщины, о которой я никак не могу забыть. Недавно она мне приснилась. Уже это для меня было счастьем. Хоть во сне она была со мной. Вот так я разрывался между Настей и Василисой.
В конце концов, я решил, что «Атман» есть такая духовная сущность, которая является не только мне, но и людям, к которым я испытываю нежные чувства. Это демон моей страсти, который меня мучает. Но этот «Атман» не есть то, что индусы понимают, когда произносят это имя, если я правильно понял Денбея. Атман Вед есть собственно сам я. Но не могу же я быть тем, что есть вне меня.
Кто мне поможет ответить на эти вопросы? До меня только теперь стало доходить, что на проклятые вопросы человеческой жизни может ответить только сам конкретный человек. Наконец, я понял, что перестал быть учеником философа. Сам Лейбниц мне не поможет. Я понял простую истину, открытую еще в древности Аристотелем, этим «князем философов». Как я мог проходить мимо нее и ничего не понимать? Эта истина выражена в сакраментальной фразе Аристотеля или приписывается ему: «Платон мне друг, но истина дороже»! Философия закачивается, точнее, еще и не начинается там, где есть ученичество. Для того, чтобы заниматься философией, достаточно самого и одного мыслителя, как говаривал новый философ Картезий. Это нисколько не мешает тому, чтобы иметь друзей среди философов. Если переиначить народную поговорку, то выйдет следующее: «Дружба дружбой, но философии врозь». Это как раз и есть проблемная ситуация самой философии, с которой она начинается. У философа понятие, но не мнение, как у простодушных и хитрых, и не знание, как у ученых, является общим, а вот понимание – отдельным. Всякий философ принимает его за свое. Почему? Вероятно потому, что философия является занятием не божественным, а человеческим. Предмет философии – всеобщее. Но сам человек есть не всеобщее, а особенное его выражение на свой, собственный, индивидуальный лад. Любой философ пробует «стирать» свое во имя всеобщего. Но, в лучшем случае, у него получается подмена своим всеобщего. Здесь, как нельзя кстати, пример с Аристотелем, принявшего свой собственный идеальный образ за бога-философа. Выдает Аристотеля с головой не он сам, но интерпретация его последователями в качестве собственно Философа.
Одно мне стало ясно, что путем размышления сердечных тайн мне не раскрыть. И все же необходимо было выработать стратегию поиска ключей если не к тайнам, то к загадкам происхождения моих возлюбленных. То, что у меня тоже, как и у Насти с Василисой, есть означенная родовая проблема, я отметал начисто «с самого порога».
Поисковая стратегия ответов н проклятые вопросы подвели меня к мысли о том, что я не там и не то ищу. Нет никаких сомнений в том, что я человек, а не суккуб. Настя пропала, но рядом Василиса. В ней ключ к разгадке моей странной привязанности к необычным феноменам. Я могу узнать то, что во мне отзывается на нечто вне меня, если только с этим нечто установлю полный контакт. Однако как с ним установить контакт, если обладательница этого нечто, как Василиса, не вполне со мной искренна или, того хуже, сама не ведает о нем.
Проще простого отделаться от таинственного утверждением, что оно непознаваемо, и никогда не будет познано. Но это не выход. Как все же отделаться от многозначности объяснения и понять главное, - истину случившегося? Это случай, явление или феномен, чудо? Одной веры для меня мало, чтобы выбрать чудо. Необходима еще осмысленность такого выбора. А она возможна только при условии своей повторяемости и, если не наличия свидетельств других очевидцев, то хотя бы разумности его истолкования, толковости случившегося.
Прошло несколько дней и я, наконец, решился сделать предложение руки и сердца моей любимой Василисе. Как говорят: «лучше синица в руке, чем журавль в небе». Да, я люблю Настю больше, чем Василису. Но ее не было со мной. К тому же Василиса была так хороша, что я давно в нее влюбился. Может быть, потом она еще послужит мне помощницей в моих поисках Насти. Я уже понимал, что эти мучительные поиски стали для меня сущим наваждением. Пора и честь знать. Сколько можно предаваться пустым ожиданиям и безрезультатным поискам. Жизнь продолжается.
Разумеется, мое решение о женитьбе было вызвано вовсе не угрозой Атмы, кто бы он ни был: демон или призрак. И все же, есть ли какая разница между этими созданиями мифа, народной и церковной фантазии? Можно сказать, что народная фантазия не возникает на пустом месте. И тем более имеет свои основания в истине церковная традиция. То, что бывает призрак как создание личного сознания, не могло вызвать у меня сомнения. Сомнительно было, что призрак или приведение существует в том же виде, как и вещь, независимо от восприятия. Приведение - это то, что привиделось. Демон существует уже не как приведение, а как агент зла. Конечно, он может тоже привидеться, как привидение. Но в таком качестве он не исчерпывает своего содержания. Можно предположить, что демон мне явился как наваждение, вызванное моей нравственной виной перед Настей, которую я не смог защитить от посягательства мерзавца Вальдунгена. Будучи не в состоянии спасти свою любимую, я стал искать утешение в любовных объятиях другой прелестницы, чем-то похожей на похищенную. Чем же Василиса походила на Настю? Тем только, что я ту и другую выбрал? Но что тогда послужило причиной такого рода выбора?
Есть нечто, что есть и в Настасьи Васильевне и в Василисе Петровне, и что меня влечет к ним. Что это? Да, это мои женщины. Мы созданы друг для друга. Но не только это. В них, как и во мне, есть что-то нездешнее, то, что тянет нас прочь с Матушки Земли на ее край и дальше в закраину. Это нечеловеческое. Значит и во мне оно есть. Иначе я не стал бы так убиваться по тому, что есть в Насте и так мне не хватает. Оно есть и во мне, и в Василисе, но в Насте оно является в собственном виде, а в нас скрывается. «Что это?», – спрошу опять себя. Это «свое иное», ставшее в моих глазах второй, альтернативной половиной моей природы.
Но если на мои предположения посмотреть со стороны трезвого рассудка, то выйдет одно наваждение, жертвой которого я стал по собственному желанию. Я устал от горьких
