(постмодернизмъ)
"... Она не спускала глаз с колес подходящего вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон…
Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» — проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула ярким… светом,… стала меркнуть и навсегда потухла"... (Лев Толстой "Анна Каренина")
И вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и она увидела людей, столпившихся вокруг, и не дававших ей вдохнуть свежего воздуха. «Где я? Что я делаю? Зачем?»
Прозвучал удар колокола, это кончился заезд. Анна вспомнила, что находится на ипподроме и что Вронский упал вместе с лошадью и, возможно, убился. Ей было страшно за любимого и одновременно стыдно своего обморока, конечно, они всё поняли, эти злые люди.
Вдруг волна чего-то горячего подкатила к самому горлу. «Ну, вот, доигралась, допрыгалась, голубушка, - укорила себя Анна. – Говорила же я Вронскому, что не доведут до добра эти скачки. И вот, пожалуйста, я беременна».
Где-то лихо заиграли на гармошке и запели пошлым голосом:
«Когда он упал на своём ипподроме
И лошадь с горячки убил,
За этот бы случай при нашем месткоме
Он суток пятнадцать схватил...»
Анна содрогнулась от отвращения, когда увидела, как пялился на ее кружева мужчина с бабьим лицом и крупной бородавкой на щеке. «Какой мерзкий тип», - подумала она, оправляя юбку, и тотчас вспомнила прекрасное мужественное лицо Вронского, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями.
Петр в своей ливрее и штиблетах, с тупым животным лицом подошел к ней, чтобы проводить ее до открытой коляски.
— Куда прикажете? — спросил Петр, пред тем как садиться на козлы.
— На Знаменку, к Облонским.
Покачиваясь на упругих рессорах, коляска катила под сенью деревьев, кроны их сплелись и являли собой вид зеленого тоннеля, стенки которого пробивали острые лучи солнца.
У крыльца беломраморного дворца ее встретил сам граф Алексей Кириллович Вронский - блестящий представитель петербургской «золотой молодежи». Легко одетый, в одной белой рубахе, как тогда, а Италии. «Ах, так ведь это и вправду Италия», - вспомнила Анна, подбирая юбки и слезая с качнувшейся ступеньки коляски.
Алексей Кириллович шагнул вперед, подавая руку. Анна почувствовала вдруг на себе его поцелуи и, содрогаясь в рыдании, она двинула плечами.
«Не надо плакать, -- сказал ее возлюбленный. - Все уже позади» Он прижимал к сердцу ее руку, подносил ладонь к губам и целовал ее пальцы.
Они взошли по мраморным ступеням, швейцар в ливрее отворил пред ними тяжелые высокие двери. Пройдя сквозь мрачноватый зал, взявшись за руки, как в церкви перед венчанием, о котором все время грезила Анна, подошли к алтарю. Возле алтаря стоял, облаченный в одежды священника и озаренный небывалым светом, Алексей Александрович Каренин, с его кроткими, безжизненными, потухшими глазами, синими жилами на белых руках.
Старый Каренин треснул пальцами и скрипучим голосом с характерными интонациями огласил:
«Моим благословением объявляю вас, Анна Аркадьевна и Алексей Кириллович, мужем и женой. Любите друг друга, а мы посмотрим».
Вронский повернулся на каблуках военных сапог, повел невесту к широкому ложу с балдахином, которое служители выдвинули на колесиках и оставили посреди залы.
За колонами слышалось какое-то шевеление и шепотки. Анне показалось, что там прячется кто-то. Но Вронский уже начал раздевать ее. Он путался в завязках и застежках, и Анна помогала ему, снимая юбки, корсет и все прочие предметы дамского туалета, которые мешали ею телу соприкоснуться с обнаженным телом Вронского.
Наконец они нагие, как Адам и Ева, возлегли на ложе с белыми шелковыми простынями. Губы влюбленных слились, и Анна на мгновение снова потеряла сознание. А когда очнулась, сотрясаемая страстными движениями любовника, увидела, как из-за колон выходили люди и, тесня друг друга, подбирались все ближе. Дамы разглядывали любовное действо в лорнетки и что-то шептали своим кавалерам.
Казалось, у любовного ложа собрался весь Свет. И что самое неприятное – в первых рядах находились Кити, Долли и Стива Облонский, ее родной брат. Кити по-девичьи краснела и пряталась за плечами старшей сестры, но Долли, с каким-то зверским выражением лица, взяв младшую за подбородок, заставляла смотреть. И только Стива Аркадьевич ободряюще улыбался и показывал большой палец кверху.
Анна умоляюще посмотрела на брата, и тот все поняв, увел стыдливую свояченицу и упирающуюся жену. Больше Анну Аркадьевну ничто не сдерживало.
«Я развратна, я развратна, - думала она, двигаясь навстречу Вронскому. Мне стыдно, стыдно», - однако прервать действие ей вовсе не хотелось.
«Наконец-то мы вместе, - шептал ей в горячее ухо Вронский. - И так будет вечно. Вот эти движения, это страсть».
«Вечно?» - спросила Анна, прерывисто дыша.
«Да, - ответил Вронский, - потому что мы в раю».
«Это прекрасно!»
«Прекрасно. – согласился любовник, тяжело дыша, -- только одно плохо -- мы никогда не сможем кончить. И так будет целую вечность».
И тогда все люди, тесно обступившие кровать, вокруг разразились демоническим смехом, громче всех хохотал старый Каренин, он прямо сгибался пополам от смеха и бил себя по тощим ляжкам. И тогда Анна тоже засмеялась, и Вронский стал хохотать, как безумный.
У Анны текли слезы, она велела Вронскому остановиться, но он ответил, что не властен что-либо изменить. Механизм запущен и ничто не в силах его остановить.
20 марта 2013.