Пробуждение всегда связано с тревогой: как оно сейчас там, где днём ярко светит солнце. А ночью на тёмном бархате неба загадочно серебрится луна, и сверкают россыпи звёзд.
Прежде отсутствовали всякие эмоции, связанные с паникой. Так и тревога появилась недавно, пустила корни, они дали обильные всходы.
В комнате серый сумрак, через плотный занавес штор свету снаружи не пробиться; тьма поглотила разум, сковала невидимыми путами руки и ноги.
Висят на шее вериги запретов: туда не суйся, туда нос не кажи, туда не ходи, там не ступай, сюда не смотри, идёшь – не оборачивайся.
Остаётся одна отдушина, куда свои грязные лапы не в силах запустить вездесущая паучиха информация, всюду она плетёт сеть коварства и интриг. Блокаторы задерживают информационную грязь, отделяют зёрна истины от плевел лжи; отшелушивают нагнетающие страх и ужас, вербальные установки и чистый ручей достоверных познаний, – тонкий и светлый, - втекает по руслу знаний в моё сознание.
Сон никогда не прекращается: грежу ли днём наяву, дремлю ли ночью. Сон всегда один и тот же; пишущий сценарий не обладает богатой фантазией. Но на этот раз сценарий сновидения изменился.
Город пуст. Его виды явственно напоминают декорации к когда-то виденному фильму с постапокалипсическим сюжетом. Оборваны провода электролиний. Без стёкол уныло смотрят окна в никуда, в сохранившихся острых осколках солнце отражается неестественно-забытыми золотисто-слепящими бликами.
Руины кишат одичавшими домашними животными. Птицы улетели в разросшиеся леса, агрессивно вторгающиеся в границы города. Тёмно-зелёная трава и мелкие кустарники изуродовали асфальт дорог мелкими разломами, изгрызли своими корнями плитку тротуаров и подземных переходов.
Вечереет. Смеркается. Но ещё относительно светло. Удивительно синее небо расчерчено редкими перистыми сизо-молочными облаками.
Осторожно пробираюсь по изученному рельефу города. Аккуратно ступаю с места на место, с плитки на плитку; прежде, чем перенести вес с ноги на ногу, зондирую почву на прочность. Бордюры стараюсь обходить.
Не смотря на светлый вечер. Пробираюсь по городу с опаской, на ощупь. Привыкшие к сумраку помещений глаза болью и резью реагируют на солнечный свет.
Как и всегда в моём сне, я выхожу на центральную площадь города. Предо мной раскрывается прекрасная панорама, вид на ту часть города, куда не забредал прежде – сон непременно обрывался, едва я заходил на круглую клумбу, поросшую дикими цветами.
На этот раз что-то изменилось.
Едва ступаю на клумбу, как что-то легко подтолкнуло меня в спину. Немедленно спотыкаюсь, падаю лицом в цветы в яркие чашечки и бокалы и начинаю чихать от попавшей в нос пыльцы.
Впервые слышу свой смех. Открытый. Не спрятанный за лицевой маской из грубой материи.
Стою на четвереньках. Сотрясаюсь от смеха. Срываю с радостью маску с лица и жадно дышу забытыми естественными природными ароматами: цветов, травы, сыростью земли и песочной пыли.
Солнечные лучи ласкают обросшее щетиной бледно-землистое лицо; чувствую, как к щекам приливает кровь, они начинают забыто гореть и пылать.
Стою на четвереньках и не спешу подниматься. Мне так чертовски хорошо! Чертовски приятно чувствовать себя прежним, забытым, свободным! И снова некто несильно невидимой ступнёй пинает в зад: не тормози, иди вперёд!
Оглядываюсь в поисках увидеть смельчака-невидимку. Никого вокруг! Ни единой живой души! Я один почти на всём белом свете!
Становлюсь на колени. Руки опускаю вдоль тела. Закрываю глаза. Запрокидываю голову и …
Следует отдельно заметить, за этим «и» следует невообразимо не придуманное: я слышу музыку! Симфоническую! Незнакомую! В прежние докатастрофические времена увлекался классикой: мог с первых аккордов отличить сороковую симфонию Моцарта и пятую симфонию Бетховена, сонату «Лунную» от «Аппассионаты».
Эта же мелодия необычна.
В каждом такте слышится эпика и торжественность, воодушевление и восторг. Гулко звенят литавры. Ритмично рассыпают дробь барабаны. Ведут главную партию струнные.
И внезапно мелодия на подъёме обрывается. Издалека доносится пение – пианиссимо – хоровое; голоса выводят мелодию. Синкопы дробят слух. Давно забытые ощущения шевельнулись в груди, приятной негой заныло сердце, возникла нервозная, щемящая, ледяная пустота в желудке…
На крещендо пение, как и музыка, обрывается, складывается впечатление, будто порвалась плёнка в старой кассете.
После длинной ферматы снова полилась музыка: соло скрипок и альтов.
И тут я запеваю…
Я пел и шел, выпрямившись и раскинув руки через клумбу, сквозь густые заросли переплетшихся цветов и ветвей кустарников.
Я шёл по растрескавшемуся асфальту безбоязненно и пел.
Я был лёгок.
Я был почти невесом.
Я пел во всю мощь лёгких, и пение без затруднения лилось на руины и деревья, на осыпи камней и скрученные обрывки проводов живым исцеляющим словом.
Я пел и в своём сне удивлялся своему вокалу, этим певческим данным, коими обладаю в тревожных грёзах и завидовал самому себе; прежнее – докатастрофическое – моё искусство пения не иначе как художественный крик не называли.
Я шёл по городу дальше и дальше. Я шёл, ступая уверенно на острые куски асфальта и бетона, не боясь подвернуть ногу, оступиться, споткнуться, упасть, повредить ступни или руки.
Я шёл смело, отважно смотря вперёд и вверх, храбро продвигаясь по незнакомой местности.
Я шёл, впитывая глазами новые перспективы пространства, открывающиеся предо мной.
Я шёл в поисках чего-то и пел!.. Пел!.. Не просто пел, а исполнял незнакомую песню.
В тревожном пробуждении в ярком свете, залившем моё жилище, я не запомнил слов. Помню, что автоматически повторял слова припева, словно отпечатавшиеся на скрижали моей памяти.
Слов прекрасной песни с длинными целыми нотами, соединёнными легато в неимоверно долгое звучание.
Голос мой лился легко и непринуждённо, красиво и просторно, широко и протяжно над давно умершим городом, над его руинами и заросшими парками и город преображался, менялся, солнечный свет живительным золотом окроплял всё вокруг.
Я повторял лишь слова припева, они прочно впечатались в бронзу скрижалей моей памяти.
Слова, будто диктуемые мне извне опытным суфлёром, боящимся, что я невзначай забуду текст или собьюсь…
И я себе врачую раны
И я распрямляю крылья
И я тону в океане
Собственного бессилья…
Якутск. 20 апреля 2020г.
|