Как-то, не то в шестом, не то в седьмом классе, накануне девятого мая учительница литературы задала на дом сочинение о Великой Отечественной войне.
- Поговорите, - сказала она, - с родителями или какими-нибудь другими родственниками. Порасспросите их о том времени. Они должны его хорошо помнить. Испытания, через которые они прошли в те годы, никогда не забудутся ими, а вы постарайтесь изложить услышанное в тетради.
Не знаю, как другие одноклассники, но я раздумывал недолго. Отец был боевым офицером, и кто, как не он, мог поведать нечто такое, от чего у всех захватит дух.
Вообще-то, мне по сей день не до конца понятно, почему мой родитель при его четырех орденах и множестве медалей, никогда не хвастал своими ратными приключениями, а вел себя так, словно в его жизни никаких сражений не было вовсе.
Как бы то ни было, но в этом случае деваться ему было некуда, и, ненадолго задумавшись, он поделился со мной историей, которую я в тот же день переложил на бумагу. Текст за давностью лет выветрился из головы, но суть отцовского рассказа до сих пор сохранилась в памяти.
Однажды, будучи вполне взрослым человеком, я собрался даже поместить заметку в заводскую многотиражку об этом эпизоде фронтовых будней, но над страной уже во всю веяли ветры перемен. О политработниках принято было говорить не иначе как с уничижительными интонациями. Изменять же в угоду чьим-то, пусть очень прогрессивным, мнениям должность главного героя, а тем более его фамилию, которая тоже, возможно, вызвала бы кое у кого неудовольствие - она далеко не русская, мне показалось кощунством.
Впрочем, это все предисловие, которое к тому же порядком затянулось. Вот, собственно, что рассказал мне отец.
Во время штурмовки немецкого аэродрома самолет комиссара полка Давида Гольдмана был подбит огнем зениток. Когда горящий Пе-2 перетянул за линию фронта высота уже не позволила прыгать с парашютом. Пришлось сажать машину на брюхо на лесной прогалине, и все бы ничего, но ствол дерева, на который юзом занесло «петлякова», намертво припечатал ногу комиссара к креслу пилота. Штурман и стрелок радист безуспешно пытались высвободить своего командира из неожиданного плена. Тем временем пламя стремительно подбиралось к топливным бакам.
- Уходите, - скороговоркой проговаривал комиссар, - ни за копейку тут все пропадем.
Но как двум членам экипажа было бросить его, и Гольдман понял это. Он торопливо расстегнул нагрудный карман гимнастерки и, вынув оттуда документы, передал их штурману. В следующую секунду в руке у него оказался пистолет. Передернув затвор он крикнул:
- За Родину! За Сталина! – и выстрелил себе в сердце.
Штурман с бортстрелком едва успели перебежать поляну и укрыться за деревьями, как раздался взрыв, и без того поврежденная пешка в мгновение ока превратилось в груду бесформенных пылающих обломков.
Таковы вкратце обстоятельства гибели комиссара полка пикирующих бомбардировщиков Давида Гольдмана. Да и какие еще нужны тут слова.
