Солнышко ещё не встало, но вот–вот… Старухины ругань с обидами остались дома, а здесь, на улице, царили тишина и покой. Так, с тишины и покоя, начинался каждый день. Старик прекрасно об этом знал, потому что вставал и отправлялся ловить рыбу ещё до зари. Это уже чуть позже: люди проснутся и начнут добавлять в изначально тихий и мирный день свою суету, свои радости, обиды, горе и веселье, праздники и скандалы. Вот ближе к вечеру, перед тем как и рано утром, отдаться во власть тишины и покоя, день превращался в некое подобие ярмарки, на которой сразу украли весь товар, а продавцы и покупатели, ворюг этих ловят.
Поодаль, ближе к морю, в небе «прошуршала» ступа с Бабой–Ягой. «Видать с работы возвращается. – глядя на неё подумал Старик. – Видать, тоже устала. Домой летит, отдыхать, значит».
Баба–Яга жила, ну и «работала» соответственно, в лесу что неподалёку от деревни. Лес большой, никто толком не знал где он заканчивался, так что раздолья для Бабы–Яги было, хоть отбавляй. Однако нет, мало ей места выходит, летает куда–то ещё. Видать дела какие–то неотложные, а может быть интереснее там, куда летала.
К людям, в деревню, Баба–Яга не лезла и в жизнь их не вмешивалась. Деревенские на этот счёт шутили, мол, нечего у нас ей делать. У нас своя баба–яга имеется, намекая на Старикову Старуху.
«А вот интересно, – подумал Старик. – а что если свести их вместе: Бабу–Ягу и Старуху мою, кто верх возьмёт?».
О том, что Баба–Яга и Старуха смогут найти меж собой общий язык, а возможно даже подружатся Старик и не думал, потому что знал, это невозможно.
«Наверное всё–таки Старуха моя верх возьмёт. – думал старик запрягая лошадь. – Надо будет при случае посоветовать ей, сходить в лес, с Бабой–Ягой познакомиться. Глядишь от нечистой силы избавимся. От одной нечистой. – усмехнулся про себя Старик. – Вторая–то останется».
От его дома до Самого Синего моря было недалеко, версты полторы, но если без лошади, то их ногами надо было идти. Опять же, если что взять с собой потребуется, то на себе тащить, а так, в телегу положил, а лошадь, лошадь довезёт, работа у неё такая, возить.
***
«…Так думал молодой повеса, летя на тройке почтовых…». Неправильно. Старик не был человеком молодым, хотя ещё и старым не был. И тем более не был он никаким повесой, ни в молодости, ни сейчас.
Сколько он себя помнил, жил Старик у Самого Синего моря и ловил рыбу. Когда был мальцом, то в море конечно не выходил, а весь день на берегу проводил, в игры свои детские играл и батюшку дожидался.
Отец Старика тоже был рыбаком и тоже всю свою жизнь ловил рыбу. Так что ремесло это Старик от него принял, так сказать, по наследству. Династия получается, потому что и дед его тоже рыбу ловил.
Но однажды, Старику лет десять тогда было, вышел батюшка в море, да и не вернулся. Деревенские говорили, мол, забрало море к себе его отца, платы за рыбу выловленную потребовало.
Бытовало среди деревенских жителей, да и не только среди них, такое мнение, что если что–то где–то берёшь благодари Хозяина того, кто этим всем владеет. И благодарили…
Если ходили в лес, ну там, по грибы–ягоды или за дровами, брали с собой хлеба краюху, яичек парочку и под каким–нибудь деревом всё это оставляли, благодарили Лесного Хозяина, значит. Точно так же благодарили и Хозяина Морского, не один же батюшка Старика, да, тогда ещё не Старика, рыбу в Самом Синем море ловил.
Точно также, только отправляясь в море на своих лодках ловить рыбу брали мужики с собой хлебушка, мяска, огурчиков, яблочек… Складывали всё это в холстинку и завязывали. Получался узелок такой, или торбочка. Её–то, эту торбочку, в воду и опускали. Не бросали, а именно опускали, уважали Хозяина Морского. А тот в свою очередь делился с рыбаками своими богатствами, которых у него было видимо–невидимо и которых ему было для людей не жалко.
Отец Старика же слыл на деревне этаким вольнодумцем и к традициям древним не прислушивался. Мало того, он смеялся как над самими традициями, так и над теми кто их чтит и соблюдает. Мужики сколько раз говорили ему, что ладно уж, ну не чтишь – дело твоё, хотя бы не смейся. Какое там! Бесшабашный был мужик, потому и смеялся наверное. И вот однажды досмеялся, вышел в море и не вернулся. Вот оно как!
***
Старик, когда подрос, тоже стал выходить на лодке в море и ловить неводом рыбу. Но в отличии от батюшки Хозяина Морского всегда благодарил. Видать запомнился ему урок батюшкин–то, запомнился. Но это так, само–собой вырвалось.
Не об этом сейчас думал Старик. Дорога до Самого Синего моря хоть и была недлинной, времени все равно требовала. Лошадь, что лошадь, ей управлять не надо, она сама дорогу знает: утром – к морю, вечером – в деревню, домой, не ошибёшься, а она и не ошибалась никогда. А покуда едешь, заняться–то и нечем, поэтому можно и подумать чуток, всё равно больше делать нечего.
Уж неизвестно почему, но сегодня Старик думал о Старухе, вернее, оно как–то само по себе думалось. Обычно он думал о совсем других вещах и делах: когда, например, лодку просмолить надо или надолго ли ещё невода хватит и что с ним делать – чинить или новый покупать? О Старухе он думал редко. Да и что о ней думать, если он каждый день только её, в основном её, и видит. Мало того что видит, так ещё и слышит. Ругается она, и ой как сильно ругается.
Почему она ругается, за столько лет совместной жизни Старик так и не смог понять. Поначалу было в свою защиту что–то сказать пытался, огрызался, Старуха это так называла, а потом махнул рукой. Хочет ругаться, ну и пусть себе ругается, видать занятие себе такое придумала, нравится ей. Старик, вон, он рыбу ловит – тоже занятие, и тоже каждый день, и с утра до вечера. Наверное это и было ответом на многочисленные вопросы и заклады односельчан насчёт ихнего житья–бытья.
Опять же, уж кто–кто, а Старик это прекрасно знал, потому что каждый день видел. Вечером, когда он возвращался домой, Старуха всегда его у ворот встречала, и всегда радовалась. На шею конечно же не бросалась и не голосила от счастья, спокойно себя вела. Вот только глаза Старуху выдавали, видно было, радуется она, от души радуется что Старик домой вернулся, а не потому что деньги привёз за рыбу вырученные.
Это потом уже, после того как встретит и поможет, она ругаться начинала, а до этого ни–ни, прямо шёлковая. Вот и удивляйся тут, прибивай за вредность и скандальность, или уплывай по Самому Синему морю неизвестно куда. Вот так вот думал не молодой повеса, а Старик, хоть ещё и не совсем старик, по дороге к Самому Синему морю.
***
Самое Синее море встретило старика тишиной и спокойствием. Тот кто видел море на картинке или слышал о нем от кого–то представляют его себе постоянно неспокойным и даже бушующим. А как же, море всё–таки, не пруд какой–то! Значит бушевать должно и волны должны выше избы быть, а иначе не море это вовсе, а так, лужа какая–то.
Ну что ж, коли думают так пусть думают, их дело. На самом деле море не всегда бывает неспокойным и бушующим. Бывает оно и тихим, ласковым. Вот таким вот ласковым оно было и сегодня. Сегодня море было не то чтобы спокойное, а вообще, ни рябинки, ни морщинки, как зеркало. Люди знающие называют такое море болотом. А что, очень похоже, разве что камыш не растёт.
Старик оставил думы о Старухе на «когда–нибудь потом» и сейчас думал, вернее, представлял себе как распряжёт лошадь, заведёт её в сараюшку, насыплет в ясли овса и оставит в таком состоянии до вечера. Можно конечно было не тратиться на овёс, а просто стреножить её и пустить на луг, пусть травку щиплет. Можно конечно, но нельзя. Старик не боялся что его лошадь украдёт кто–то, окрест деревни не шалили. Были конечно разбойники, в лесу жили, но жили и промышляли они где–то далеко, не здесь, а где именно никто из деревенских толком не знал.
Волки, те пошаливали, а эти похуже разбойников будут. С ними не договоришься и не откупишься. Им обязательно лошадь подавай, а деньги, или ещё что ценное, им без надобности. Поэтому лошадь весь день в сарае-то и проводила. Похоже что такое времяпровождение её вполне устраивало, во всяком случае она никогда не сопротивлялась и не буянила, да и вообще, была спокойной.
Но сегодня, и что за день такой, ещё не доехав до берега морского, Старик понял, что рыбку ловить он вряд ли будет. Он ещё издалека увидел здоровенную бочку прибившуюся к берегу.
«Наверное ночью погода была свежая, – подумал Старик. – вот её волной стало быть и прибило. А после погода успокоилась, бочка на отмели–то и осталась. Опять же, отлив сейчас».
Бочка действительно была большой по размеру и что в ней оставалось только догадываться. Перво–наперво Старик, перед этим разулся конечно, выкатил её на берег, ну чтобы опять волной не утащило. Вытащил, выкатил, бочка тяжёлой оказалась, видать было в ней что–то, и много.
Старик не был жадным, он был таким как все. Не сказать чтобы часто, но случалось, море выбрасывало на берег всякие предметы для моря нехарактерные. В основном это был мусор: ветки, щепки и тому подобное. Бывало что и деревья целиком выбрасывало. Пару раз находил старик поросят, только мёртвых уже. А один раз собаку прибило, и тоже мёртвую. Видать где–то штормило сильно, вот их, бедняг, и затащило, и унесло. Жалко конечно, но что поделаешь, море, оно и есть море. А сегодня получилось, бочку принесло, причём, большую. Теперь её надо было открыть и посмотреть, что там внутри?
Старик даже лошадь забыл распрячь, повторюсь, не потому что жадный, а потому что интересно ему было, что в этой бочке находится? Он сходил в сарай, взял инструмент который держал там на всякий случай и не то чтобы легко и сразу, но бочку всё–таки открыл.
***
Открыл он бочку и, обалдел. Хоть и был Старик мужиком неробкого десятка, сами понимаете, ремесло такое, робкому в море делать нечего. Но всё равно, покуда возился с бочкой, слегка боязно было, потому как представить себе не мог, чего же такого в ней быть может? Раньше–то он никогда таких бочек не видел. Другие видел и много, но те поменьше были, а эта, ну прямо почти как изба, вот какая здоровая.
Открыл, значит, Старик бочку и аж обомлел весь, потому что из неё, из бочки этой, сначала вылез парень лет двадцати, видный из себя такой, а за ним женщина, та постарше будет, лет сорок наверное.
Вылезли они из бочки на свет белый и кланяться Старику начали:
– Спасибо тебе, добрый человек. – заговорила женщина.
«Говорят по нашему, значит недалеко где–то живут. – глядя на спасённых подумал Старик. – И кто ж он такой, изверг этот, что живых людей в бочку закатал, да в море бросил? Поймать бы его, да самого в эту бочку, пущай поплавает».
– Спас ты нас. – продолжала женщина. – Мы уж думали, всё, конец, так и встретим погибель свою в бочке этой.
Парень тоже поклонился, но сдержанно как–то и пока молчал, за себя и за него женщина говорила.
– И кто же вы такие будете? – спросил Старик. – И что за ирод такой в бочку вас закатал, и за что?
– Мы, добрый человек, – спасённые понемногу приходили в себя, к свету белому привыкали, руками шевелили. Ясно дело, в бочк, затекли все. А женщина тем временем продолжала. – я, Царица, царя Салтана жена, а это сынок мой – Гвидон Салтаныч, царевич.
А в бочку закатали нас завистники придворные. Царь Салтан на
