Пеппи

штука, знаешь, выдумать тебя было проще. Есть идеи?
- Пока нет. Ты уже дал мне глаза, лицо, теперь и голос, - знаешь, наши вкусы вполне совпали. Благодаря тебе я научилась слушать. А имя придет в голову кому-нибудь из нас. Подождем еще немного, оно само появится.
Я заваривал чай, разливал его по чашкам, при этом не мог отделаться от мысли, что я плавно, но неумолимо схожу с ума. Мне так не хватало собеседника в моих ночных бдениях, - почему-то вспоминается лучше именно по ночам, - так не хватало друга, почти как Маленькому Принцу из слезоточивой песни Дольского: «мне нужен друг», это наивная фраза стала лейтмотивом всей моей жизни. Наконец я придумал себе друга.
- Теперь слушай дальше.
[/i]
Ранним утром я притащился на Варшавский вокзал, нагруженный двумя тяжеленными кофрами и огромным штативом. По дороге я успел проклясть свою сговорчивость, тяжкую долю незадачливого горе-фотографа и поселок с нелепым названием Сентоллово, где я ни разу в жизни не был, но который заранее ненавидел. Тем более, мне очень не нравятся искалеченные финские названия. В вагоне меня уже поджидала Пеппи.
- Представь, я ведь даже имени твоего не знаю. Забавно, да? - усевшись на лавочке напротив, я стал беспардонно ее разглядывать.
- И поэтому про себя окрестил меня Пеппи, - она смотрела на меня, чуть наклонив голову и прищурив один глаз, - но ты не знаешь, что на самом деле меня зовут Поля. То есть теперь знаешь. Но про себя все равно будешь называть Пеппи. Так ведь?
- Догадалась? Или ты ведьма, да?
- Есть немного. Так что будь со мной поосторожней.
Знал бы я тогда, насколько осторожней.
Мы обменялись парой ничего не значащих фраз, потом монотонный гул окружающих голосов погрузил меня в небытие, которое и сном-то назвать язык не повернется. Туманное небытие.
«Длинная череда лиц и событий проплывали, сменяя друг друга, напомнив мне все ошибки, досадные оплошности, маленькие обманы и незначительные, на первый взгляд, подлости, которыми была полна моя несуразная и суматошная жизнь. Люди смотрели внимательно, но без укора, они вернулись, значит, я им нужен. Попытка угадать, что же они ждут, оказалась тщетной. Значит, предстояло решать самому. В глубине, за чередой знакомых, дорогих или ненавистных лиц мелькнуло еще одно, я едва успел заметить рыжую шевелюру и пристальный взгляд темно-зеленых глаз, после чего видение отодвинулось и появилось окно. То самое, которое я встречал уже не однажды, оно появлялось каждый раз, когда жизнь вынуждала меня предпринимать что-то кардинальное, резко менять течение своей жизни».
Когда я открыл глаза, сидящая напротив Пеппи неотрывно смотрела на меня. Я улыбнулся и произнес:
- Мы едем в осень. Ты мне приснилась, и окно в осень тоже. И занавески в голубой горошек.
- И занавески, - эхом отозвалась Пеппи.
Кроме долгого сидения в электричке, в понятие «прогуляться» входили еще тряский автобус и многочасовой марш-бросок по разбитой проселочной дороге, вьющейся между осенними полями и прозрачными перелесками. Я смотрел в спину шагающей впереди Пеппи и размышлял: вот я смотрю ей в спину, мой взгляд упирается в аккурат между лопаток, интересно, чувствует ли она мой взгляд, ведь, стараясь придать ему осязаемость, я буквально сверлил полосатый свитер. Но она так ни разу и не обернулась.
Мы добрались до места, когда уже смеркалось. Мастерская оказалась обычным деревенским домом, совсем невзрачным снаружи, но внутри во всем чувствовалась рука рачительной хозяйки: чисто, уютно, на окнах занавески в горошек, по стенам висят картины. Стол из струганных досок, керосиновая лампа с надтреснутым, но чисто протертым стеклом.
Через полчаса дом приобрел обитаемый вид, уютно и жарко потрескивала печка, мы сидели за столом, пили чай и лениво переговаривались.
- Так что по поводу картин? Эта? - я кивнул на стену, на которой висел вполне реалистичный пейзаж.
- Да. Завтра нам предстоит еще одна прогулка. Смотри, придется отнести картину туда, где я ее писала. И там сфотографировать. Это и есть то самое непременное условие.
Мне сразу захотелось встать, учтиво поблагодарить за угощение и раскланяться, о чем я немедленно сообщил хозяйке.
- Зря. Тут не так плохо, тебе не кажется? Воздух, завтра по дороге грибов соберем, я суп сварю. А на ночь глядя тебе совсем не хочется никуда идти, правда? - в ее голосе проскользнуло беспокойство, впрочем, мне могло показаться.
- Я никуда и не иду. Не из-за грибного супа, конечно, ты ж понимаешь.
- Ага. Из-за воздуха.
- Расскажи что-нибудь про себя, - попросил я, - ведь я про тебя совсем ничего не знаю.
- Ну и я про тебя. Ничего, кроме нескольких твоих фотографий. Мне говорили только, что ты очень мрачный.
- Ну вот. Я просто задумчивый.
- И о чем ты думаешь?
- Я не знаю.
Мы засиделись до поздней ночи, у меня больше получалось рассказывать про себя, Пеппи была молчаливым, но очень внимательным и благодарным слушателем. Я рассказывал про свое детство, какие-то отдельные эпизоды, просто, чтобы она поняла, откуда я такой получился. Я вспоминал неожиданные подробности, почти уже забытые.


* * *

На полную катушку включил «Последнюю осень» шевчуковскую, почти плачу. Тоска, жалость к себе, злость от невозможности чего-нибудь изменить. Милая девочка, ну что мне с тобой теперь делать, скажи! Уже не забудешь, уже слишком близко. Надо же, так стремился, наконец, получил именно то, что и мечталось, - и нате вам, нюни распустил. Ты рассказываешь про свою несостоявшуюся любовь, тебя слушают, тебе сочувствуют, ну что тебе еще? Слушатель ненастоящий? Так настоящий и слушать не стал бы. Прикоснуться хочешь, тепло ощутить, один быть устал? Вот оно, где корни-то кроются. Мало тебе просто слушателя, мало. Тебе живую душу подавай.


На следующее утро мы отправились в лес. Собирать грибы (про обещанный грибной суп я все же вспомнил), было очень неудобно. Увидев очередной подосиновик, или подберезовик, или белый, приходилось сгружать с себя кофр и штатив, срезать найденный гриб, класть его в корзинку, нагружаться опять и идти дальше. Перед выходом я попытался было воспротивиться корзинке, но был охлажден пеппиным недоумением:
- Ты грибного супа хочешь? Тогда тащи!
По дороге меня мучил вопрос: зачем обязательно класть грибы в корзинку, а не в полиэтиленовый пакет, например?
Наконец мы добрались до места. Картина, тот самый пейзаж, написанный маслом, очень тщательно и подробно, был поставлен на этюдник. Теперь я в полной мере смог оценить реалистичность картины. Отойдя на несколько шагов, я попытался сравнить изображение с реальным лесом. Разница была заметна только в том, что сейчас деревья были уже желты и наполовину облетели, а на картине еще царила буйная летняя зелень. Когда я прищурил один глаз, а второй зажмурил совсем, мне показалось, что в подрамник просто вставлен кусок леса.
Пеппи стояла в отдалении и командовала: выше, левее, правее. Я послушно двигал треногу этюдника, поворачивал картину, не очень понимая, что все это означает. Когда, после бесконечных передвижений, картина была, наконец, окончательно установлена, Пеппи позвала меня:
- А теперь иди сюда, посмотри, что получилось.
Я подошел, взглянул туда, где только что возился, устанавливая картину в нужном ракурсе, и остолбенел: посередине полянки сиротливо стоял мольберт. Совершенно пустой. Картины на нем не было.
- Вот такая петрушка. Понимаешь, они исчезают, просто исчезают. Главное, надо точно совместить нарисованное и натуру. Теперь понимаешь, зачем я хочу сделать слайды?
Я был готов ко всякой мистике, вроде полетов в лунном свете верхом на помеле, но только если бы это касалась ведьминских способностей самой Пеппи, но исчезающие картины - это было уже слишком.
Весь оставшийся день мы провозились с упрямо исчезающей картиной. Двигали, фотографировали, опять передвигали, поочередно отходили посмотреть со стороны, снова фотографировали. Спохватились, только когда небо затянуло серой хмарью, и стал накрапывать дождик.


* * *

Ну вот, кажется, теперь мы остались вдвоем. Сейчас Новый год, ты знаешь, что это такое? Это когда все делают вид, что им весело, я никак не могу понять, почему.
Знаешь, мне с тобой тепло, я не хочу никакого Нового года, никаких праздников. Я хочу просто смотреть в твои глаза, я могу смотреть в них бесконечно. Мне больше ничего не нужно. Стареешь, брат, скажешь ты, и будешь совершенно права. Со временем мне нужно все меньше и меньше, но это только на первый взгляд, для меня же так много просто смотреть в глубину зеленых глаз, и пытаться найти там свое отражение.

Дом был жарко натоплен, за окном лениво шуршал листьями бесконечный дождь. Второй день мы бездельничали, коротали время за долгими беседами обо всем понемногу. Я пытался выудить из Пеппи хоть какой-нибудь рассказ о себе, но тщетно, она всегда мягко, но решительно уводила разговор в сторону. Получалось, что я опять говорил больше про себя.
- Кстати, я все хотела тебя спросить, когда мы шли от остановки, ты нарочно мне спину хотел просверлить?
- Я думал, ты не замечаешь, вот и старался. Если бы ты обернулась...
- Знаешь, не всегда стоит замечать то, что очевидно. Твой взгляд нельзя было не заметить, он был даже щекотный.
Пеппи сидела за столом, спиной ко мне, и листала какую-то пожелтевшую от времени газету. Я подошел, обнял ее за плечи и уткнулся носом в шею, впервые почувствовав так близко запах ее кожи, немного пряный, с легкой миндальной горчинкой. Я тут же вспомнил своего любимого Георгия Иванова, и прошептал Пеппи в самое ухо:
- Вновь с тобою рядом лежа
Я вдыхаю нежный запах
Тела, пахнущего морем
И миндальным молоком.
Подумав, добавил:
- Это ведь про тебя, послушай:
И глаза мои ослепли
В темном золоте волос.
- Это про Одоевцеву, не выдумывай! А у тебя нос холодный. Чего-то боишься?
- Да. Боюсь, что сейчас все исчезнет. Этот дом, мы, дождь за окном. Я этого не хочу.
- Мы вместе, нам ничего не страшно. Что будет потом, не знает никто. А сейчас мы вместе.
- Я хочу, чтобы дождь шел всегда. Тогда мы всегда будем вместе.
Она обернулась, взъерошила мои волосы и рассмеялась:
- Глупый! Сейчас идет дождь. Мы вместе, пока идет дождь.


* * *

Знаешь, иногда мне кажется, что эту историю я выдумал. Даже не я, а кто-то другой, выдумал и мне подсунул. А я до сих пор переживаю. Выдумал, понимаешь, как и тебя. Просто красивая, романтическая и сентиментальная история. Но ведь это было на самом деле, иначе почему, когда я гляжу на висящий на стене пейзаж, у меня всегда болят глаза.
Мы уже подобрались к самому концу истории. Я устал рассказывать, а ты устала слушать. Пора закругляться.

Уже под вечер мы собрались уходить, Пеппи возилась возле картины, а я сидел около нашего скарба и глядел, мне доставляло удовольствие наблюдать за ее движениями, они были едва уловимо угловатыми, чуть-чуть неловкими, как у подростка, это придавало Пеппи особую прелесть. Невдалеке хрустнула ветка, я машинально оглянулся на звук, а когда спустя мгновение я посмотрел назад, она уже сделала шаг в нарисованный лес. Я не сразу понял, что произошло, я не мог предположить, что такое возможно. Я хотел было окликнуть ее, но издал только еле слышный беспомощный хрип, голос меня не послушался. Она ушла, не попрощавшись, словно на минуту вышла в соседнюю комнату. Она ушла, не