Долго ли, коротко ли шли, но пришли всё–таки. Между двух, ну просто огромных елей, стояла самая обыкновенная изба, почти такая же в которой Старик жил. Вся разница была лишь в том, что ни сараев, ни заборов, да и вообще ничего, что подсказало бы случайному путнику, мол, здесь живут люди хозяйственные, домовитые, а значит, попить–поесть дадут и в случае чего на ночь приютят, не было. Кстати, бани тоже не было, во всяком случае не видно было никакой бани. Но это мелочи.
Гвидон обратил внимание совсем на другое. Изба, в которой без сомнения проживала Анна Ивановна, стояла про меж двух огромных елей. Выглядело все это, ну, просто глаз не оторвешь, прямо как в сказке. Вот царевич и смотрел, любовался и до того ему такое месторасположение избы понравилось, что он даже не обратил внимания на то, что любой более–менее нормальный человек заметил бы в первую очередь. Оно вроде бы мелочь, но это кому как. Для большинства путников, случайно оказавшихся около дома Анны Ивановны, такая мелочь сразу сказала бы:
«Что–то нечисто здесь. Иди–ка ты, мил–человек, отсюда по–добру, по–здорову, покуда тебя хозяева не заметили».
Конечно же изба не стояла на куриных ногах, в кустах там каких–нибудь или в бурьяне, но всё равно. У крыльца не заканчивалась или наоборот, от крыльца не начиналась, ни дорога, ни тропинка, вообще ничего не было. Трава была, но сразу видно, по траве этой с весны никто не хаживал. Однако поскольку царевич Гвидон детство имел бочковое, в бочке его провёл, вырос там, то никакого внимания на отсутствие дорог–тропинок не обратил. Всё его внимание было обращено на два могучих дерева, на те самые ели. Конечно сравнивать их с другими деревьями он особо–то не мог, опыта не хватало, но всё равно, было видно и понятно, что других таких, во всяком случае, в этом лесу, не сыскать.
«Их бы на дрова пустить. – подумал царевич Гвидон. – Наверное Старику лет на десять хватило бы. Интересно, за день управился бы или нет?»
Оно часто бывает, когда видишь что–либо или очень и очень красивое, или наоборот, безобразное, почему–то сразу примеряешь на себя, в смысле, чтобы ты с этим сделал, если бы оно было твоё? Не знаю кому как, а мне интересно, почему? Конечно, чужая жизнь – потёмки, но о себе могу сказать точно: не от жадности это. А от чего, не знаю.
«Нет, что ты. – царевич и не заметил как, не иначе под впечатлением от увиденного, сам с собой начал разговаривать, хоть и не в голос. – Такую красоту, и на дрова. Они же живые! Не иначе, живые».
Разговор, хоть и с самим собой, был прерван Анной Ивановной. Она поклонилась елям: сначала левой, затем правой и будучи уверенной, что царевич Гвидон никуда не сбежал и не делся пошла к крыльцу. Не понимая зачем царевич тоже поклонился деревьям, точь-в-точь так, как это сделала Анна Ивановна, и пошёл вслед за ней. Как бы в ответ на приветствие царевича оба дерева закачали своими мохнатыми лапами. Даже нет, не закачали, скорее всего сейчас деревья были похожи на птиц разминающих крылья перед полётом. А ветра–то, кстати, никакого и не было.
– Проходи, гость, хоть и нежданный, но ожидаемый. – открыв дверь сказала Анна Ивановна. – В сенцах темновато, но ты не пужайся, никто страшный в них не живёт.
– А я и не пужаюсь. – обиделся или сделал вид, что обиделся царевич. – Не из пужливых.
– Да это я так, – примирительно сказала Анна Ивановна. – не обижайся.
Про бочковое детство, ну и в некотором роде воспитание царевича Гвидона я уже говорил, но ничего страшного, можно и повториться.
Разумеется никакого упрёка ему насчёт этого и в помине нет. Человек, он жизнь себе выбирает, а детство он себе выбрать не в состоянии, мал ещё. Тут уж ничего не поделаешь. Кому какое родителями детство было определено, такое и досталось. Царевичу, например, бочка досталась, где он детство–то и провёл, зато вырос быстро. Не в этом дело. Кому–то для детства изба деревенская достаётся, кому–то палаты чуть ли не царские, какая разница? Гораздо интереснее, что дальше происходит.
У кого–то детство – избушка избушкой, а жизнь – совсем наоборот, палаты царские. А у кого–то, тоже всё наоборот, детство – палаты царские, а жизнь, да какая там жизнь, даже на избушку не тянет, так, ерунда одним словом.
– Понравился ты Хозяевам. – открывая дверь в горницу сказала Анна Ивановна. – Проходи, гостем будь.
– Каким таким хозяевам? – не понял царевич.
– Не твоего ума дело. – как ни в чем ни бывало сказала Анна Ивановна. – Молод ещё.
Оно как бывает: сначала вроде бы и похвалят, а как только начинаешь уточнять, за что, мол, похвала, чуть ли не дураком называют. Вот и понимай, как знаешь.
***
Так вот, на самом деле Баба–Яга, она же Анна Ивановна, не была в том лесу хозяйкой всевластной. Вот за пределами леса, ну хотя бы в деревне, где Старик жил, там да. Там она была над людьми старшей, хоть и старалась себя лишний раз не показывать. В лесу Хозяевами были как раз эти самые две могучих ели. А Баба–Яга, она была у Хозяев не то чтобы в прислугах, скорее в помощницах. Правда из людей об этом никто не знал и не догадывался, не зачем им это. Для них Баба–Яга в лесу, и не только в лесу, старшая. Так оно и для леса и для людей лучше. Людям, так тем вообще спокойнее, потому что неугомонные они какие–то, а тут ещё это лишнее знание. Давно известно, знание вообще, а лишнее, тем более, похуже шила в известном месте будет. Хозяева оберегали лес от всего, что могло помешать его, с виду хоть и шумной, но на самом деле спокойной и размеренной жизни. Благодаря им в лесу был, есть и будет мир да согласие, хоть неизвестно кем и когда установленные, зато принимаемые и уважаемые. Судите сами, вот взять людей. Они всю жизнь только и делают, что бегают с места на место. Вы хоть раз видели бегающие деревья? Я не видел. А ведь деревья, они как люди, живые, а значит и лес живой. Вот за этим и следили Хозяева, а Баба–Яга всего лишь помогала, потому что хоть и не была человеком, но деревом, тоже не была.
Анна Ивановна больше ничего царевичу Гвидону не сказала, потому что и так сказала ему очень и очень много, правда тот ничего не понял. Ладно, сами разберутся.
***
Если бы детство царевича Гвидона происходило не в бочке, а в каком–либо другом месте, вот тогда бы он сразу понял, что попал туда, где хоть и чисто, но это в смысле, мусор на полу не валяется, зато нечисто в другом отношении. То, что перед избой, около неё и за ней не было ни сараев, ни амбаров, ни загородок с крынками на колышки одетыми, говорю же, ерунда всё это.
Вот идёт тот же путник, видит, дом стоит. Ну стоит и стоит. А около дома, помимо сараев с амбарами, во дворе, обязательно куры в навозе или в пыли роются, кошак на завалинке греется – всё как обычно, нет, не всё.
Оно ведь как можно отличить избу где люди живут, неважно какие, добрые или не очень, от избы, в которой живут хоть и похожие на людей, но не люди? Правильно, по хлебному запаху. Все эти куры во дворе, кошки на заборах, да на завалинках – так, ерунда, для дураков. Такого «добра» около избы, можно столько напустить, не пройдёшь. А вот как зашёл в избу, так сразу и соображай, можешь даже нюхать. Если пахнет хлебом, значит люди живут, а если нет хлебушкиного запаха, беги без оглядки или что там у тебя есть из оружия к бою готовь.
Никакие оправдания в виде двадцатидневного, оказавшегося двадцатилетним, нахождения в бочке или другие какие не принимаются. О таких вещах только молоко матери рассказать может и премудрости этой научить. Молоко материнское, оно так учит и воспитывает, что ещё никто не ослушался и не забыл, да и не ослушается и не забудет никогда, потому что иначе человеком быть перестанет. А всё потому, что только человек хлебушек выращивает, а значит только он – хозяин хлебушкиного запаха.
В избе Анны Ивановны никаким хлебом не пахло. Неважно, обратил на это внимание царевич Гвидон или не обратил, во всяком случае хозяйка перед ним кем–то другим и не представлялась, сразу сказала кто такая. А вот если бы наоборот, тогда да, тогда или ухо востро, или прощай головушка.
– Ты садись, садись, в ногах правды нет. – Анна Ивановна указала рукой на лавку. – Я тебе сейчас тебе попить принесу. - и вышла в сени.
Неизвестно почему, сразу же захотелось пить. Когда царевича собирали в лес, Старуха конечно же, помимо еды, снабдила его квасом. Но квас давным–давно был выпит, а где в лесу, ну хотя бы ручей течёт Гвидон не знал, да и спросить было не у кого. Так что испить той же водицы сейчас было очень кстати.
Анна Ивановна вернулась и протянула царевичу крынку, самую обыкновенную:
– Пей, устал поди.
Жажда, она своё дело знает, поэтому только глотке на третьем царевич Гвидон ощутил вкус того, что пил и ничего не понял. На вкус питьё было более чем странным. Трудно себе представить, да и вряд ли кому приспичит такое представлять, во всяком случае, при ясном рассудке. Питье одновременно было и горячим и холодным, ну это так себе, более–менее представить можно. А вот как представить то, что оно было одновременно: горьким, кислым, сладким, пряным и пресным? Странным оно было не только по вкусу, а ещё и тем, что царевич не смог остановиться, пока не выпил всё до дна.
Что стало с царевичем Гвидоном после этого представить не так уж и сложно. Представляйте: вы не мылись как минимум год и после этого сходили в баню. Сравните себя до посещения бани и после. Тоже самое почувствовал царевич.
– Ну а теперь рассказывай. – сказала Анна Ивановна, глядя ему в глаза…
***
Тут, наверное тайну великую надо слегка приоткрыть, а то некрасиво как–то получается, неуважительно. Тогда, у Черномора, разговор получился очень даже серьёзный. Черномор давно уже с Кощеем Бессмертным, если можно так сказать, не в ладах был. Уж что они там изначально не поделили, скорее всего они и сами не помнили. Оно и понятно, жизнь у волшебников долгая, не в пример человеческой, за эту жизнь много чего понаделать, понатворить можно, всего–то и не упомнишь. У них же, у волшебников этих, только в сказках промеж собой мир да согласие. Они друг с дружкой спорят да воюют только тогда, когда один добрый, а второй злой, а так, друг за друга горой. Но это в сказках, которые как известно – сплошное враньё и обман добрых, а потому наивных людей. Нет, правда–матка там конечно присутствует, но самую малость, чтобы интерес вызвать. А дальше понеслась, только успевай рот разевать, да затылок почёсывать. Да и какой уважающий себя волшебник допустит в свои дела глупых и никчёмных людишек, да ещё всё им расскажет? У них там высшие соображения и смыслы происходящему и планируемому нам совсем непонятные. Вот и приходится довольствоваться то ли слухами, то ли сплетнями, а проще говоря, враньём и небылицами, которые почему–то сказками называют, к настоящему волшебству не имеющими никакого отношения. Правда иногда случается и так, что нужен, и позарез как нужен простой человек, что без него ну просто никак. Вот только опять нестыковка и трудность для волшебников великая – человек тот нужен вовсе непростой.
Уж неизвестно, даже Черномору было неизвестно, чего такого собрался Кощей Бессмертный с царством Салтановым сделать, но оставаться в стороне от всего этого, разумеется безобразия, не мог, а потому должен был предпринять ответные меры. Само по себе
