***
Мой папа
Когда умер мой папа, то Роман вместе со мной стоял около раскрытой могилы, которую только начали засыпать землёй. Я в потрясении рыдала. Подошла любимица моей матери, которую я терпеть не могла, и повелительно сказала: – Всё, хватит: надо успокаиваться!
Даже пишу о ней – и тошнота подкатывает к горлу. Как мне хотелось её ударить, обозвать, или толкнуть, да сил не было от горя. Роман видел, что со мной от этих неуместных поучений, и он меня просто обнял… На нём была чёрная куртка.
Смерть отца за всю мою жизнь осталась самой большой утратой. Я благодарна своему другу за то, что он меня в такой миг защитил.
***
«Ах, как хочется ворваться в городок!»
Да, да, после своей третьей аварии он писал мне письма в Алма-Ату. И я ему отвечала. И были его стихи, были песни, и все наши письма остались, кроме одного. Я его уничтожила, удалила, как сейчас говорят: «потёрла». И я второй раз пишу про то, что моё письмо тогда было – злое, такая отповедь, и снова начинаю – и никак не могу о нём рассказать!
Да, в письмах он был последователен – напоминал мне о доме, цитировал душевную и проникновенную песню: «Ах, как хочется ворваться в городок!». Писал о том, что слушает хорошую западную музыку, которую я всегда ценила, отвечал на мои рассказы о посещаемых концертах. Это было. Иной раз мог написать о том, что он одинок, и я ведь тоже одинока. Мне вспоминалась одна его фраза, мы говорили уже после аварии, конечно: – Ты будешь работать.
Сейчас – невероятно: неужели были какие-то планы совместной жизни? И вспоминаю одну хамскую его фразу, которой всё перечёркивалось напрочь: – А в постели я как медная статуя!
Я заметила, что пишу второй день. Уже 3:30 утра нового дня. Пора спать. Я знаю, что как только лягу и начну засыпать, при этом вспомнится что-то важное, то, о чём надо будет обязательно здесь сказать…
Или уж дописать сейчас же? Нет, всё: Оля – спать.
И вот с третьей попытки и через два дня Оля добралась-таки до продолжения. Уйти ли снова в сторону от сути того самого письма, или же быть смелой и самокритичной, и по-честному всё выдать? Да нету у меня никакой смелости, блин!
***
«Целую» и «ласкаю»
Он написал мне в двух письмах какие-то слишком интимные слова, которые под собой что-то подразумевали, или что-то с моей стороны предполагали. Если слова, конечно, могут предполагать. Ну, например, что я должна влюбиться, приехать и решить вопрос о брачном союзе, возможно. Нет, я не собиралась, но его слова, конечно, накалили обстановку. Не всякие слова можно писать одинокой женщине, знаете. Правда, какое-то одно лишь слово как-то просочилось и угодило в историю. Оно сохранилось в моём ответном письме, скажем, в одном из.
Чтобы написать о том, чем был вызван мой гнев, я должна снова погрузиться в свои довольно глубокие воспоминания. Я помню, что дело происходит летом. Вечер уже поздний, и мы после семейного застолья у нас дома идём прогуляться. Оба трезвые. И там есть такой момент, когда Роман меня поднимает на руки и переносит через лужу, он в кроссовках, ему нормально. А у меня туфельки и короткое небесно-голубое платье. И он просто ставит меня на землю. Ничего такого мне не говорит, помню какую-то грубую, несмешную шутку, которая всегда меня с толку сбивала, а он её часто повторял. Что-то про человека, который не моется, или от которого запах пота. Звучала она там совершенно не к месту – и прямо скажем, издевательски. Я была в полном порядке, и пахло от меня хорошими и самыми дорогими духами за 46 рублей, которые только можно было достать: о, как я их любила! Ну, короче. Если он был влюблён или хотел мне что-нибудь сказать, я была готова его услышать. Но он не сказал.
В том письме я написала ему одну фразу, помнит ли он тот случай, я – да.
И вторую: «Сначала мне было обидно, а теперь – всё равно.».
Что я имела в виду? Что дружить – можно, а влюбляться – нет, всё-всё, больше – никогда!
Он, конечно, на меня обижался, но моя отповедь возымела действие: больше никогда мне этих слов не писал, а там вскоре и женился. Жили они дружно, у них между собой всё было хорошо. Мы после этого ни разу не виделись, созванивались на дни рождения. Как-то в феврале мне позвонили и сказали: умер. Как – умер? Ну, так. Лёг и не проснулся. Написали, когда отпевание. Вечером его оставили в церкви ночевать. Пошла сразу же… Запомнила, что с ним была жена. Вдова! Я молилась и крестилась, и в церковной тишине было слышно, как громко у меня на руке клацают мои браслеты. Он в гробу лежал очень красивый, с белым лицом, совсем как живой. Было за него страшно, чтобы только не похоронили живым! Наутро пошла опять, мне казалось, а вдруг он воскреснет. За ночь в холодной, неотапливаемой церкви лицо его приобрело какой-то неживой оттенок, и поэтому не было того страха, как вечером.
Иногда я думаю, а с того света можно что-то высказать, когда тебя обидел кто-то из живущих, например? Роман мне ни разу не снился и не явился, как иные усопшие могут являться, даже докучать. Наверное, всё между нами было решено и завершено ещё при жизни. Я знаю, что у него и без меня было много общения, сколько людей его очень любили и с радостью навещали. Жена ему попалась очень хорошая, и они любили друг друга. И были оба такие церковные, всё время говорили Господь, Господь, не то, что я, грешница.
***
Вы друг другу понравитесь
Он только раз направил ко мне своего друга, с которым меня всё собирался познакомить. Если на день рождения мы созванивались, то он всегда про этого друга вспоминал: – Я вас с ним познакомлю, какой он парень! Вы друг другу понравитесь.
Итак, я под праздник 8 марта вышла из магазина и направлялась к себе восвояси. Ко мне приблизился встречный молодой человек, ну, хорошо, хорошо, мой ровесник, и заговорил ко мне:
– Девушка! Да вы ведь такая красавица! Скоро праздник, улыбнитесь, вы так прекрасны! И сбудется всё, о чём вы мечтаете!
Я сразу забыла про усталость и тяжёлую сумку, которую предстояло ещё допереть до места назначения и поднять на свой этаж без лифта. И с радостью расспросила чудесного парня с хвостиком длинных волос, кто он и откуда. Рассказал вкратце, чей он был муж и куда уехала жена с ребёнком, куда же ещё – в Россию. Я ему – про себя, школа моя, говорю, такая-то, центровая. И вдруг, ах да, ты ведь музыкант, а знаешь, ну конечно, знаешь, ведь умер наш друг, Роман. И у этого парня были такие глаза!.. Как?! Он не знал! Вышел из больницы, в травматологии что-то залечивал, ну и собирался на днях зайти к нему.
– Уже почти месяц прошёл! Ну, три недели, 20-й день, – и я вдруг глянула на этого парня:
– А ты понимаешь, что это нас с тобой Роман сейчас познакомил? Он всегда собирался это сделать!
Позднее я встретила этого человека всего лишь раз. Я ехала в автобусе, он вошёл и сел впереди, и всю дорогу до центра косился на меня, вероятно, пытаясь вспомнить, где же он меня видел два года назад. Я тоже не сразу поняла, кто он, тут салон заполнился народом, и мне было выходить раньше, чем ему. Такая короткая и безмолвная встреча. Вот пока и всё.
Да я не знаю, можно ли такие рассказы вообще писать. Ну, я тогда своего друга переназову. Что это было? Все эти годы, цепочки событий, череда встреч, телефонных звонков, электронных писем? Неудавшийся роман? Пусть Роман. А вы попробуйте догадаться, о ком речь. Да и нужно ли вам это?..
***
Послесловие:
Впрочем, один роман всё-таки удался, хотя, может, и не вполне. Это было ещё до всех аварий и больниц! Он сделал мне переплёт книги «Остров Крым» Василия Аксёнова, я его очень любила, просто боготворила. Роман печатался в журнале, и эти страницы из моей «Юности» он собрал и переплёл. Когда я принесла эту книгу к нему в больницу – почитать соседу по палате – он критически осмотрел свою работу:
– Эх! Неправильно это я! Надо было вот тут сделать не так.
– А как? Красивая книжка, и так нормально.
– Ну, видно же, в каком состоянии я это делал! Тут надо было на тряпочке, а я – на бумаге, вот – видишь? Ну, ничего, вот выйду из больницы, и – сделаем твой роман, как полагается! На трезвую голову.
Роман, любимый, в своём первозданном виде уедет со мной вскоре в Алма-Ату: незачем его тревожить, расшивать и переплетать! Не дам. Что – тряпочка? Да ну! Брось-ка ты! И на бумаге держится ведь! Держится все эти годы!
«Годы летят стрелою»…
1 июля 2020
