У Серёжки убили бабушку

                                              У Серёжки убили бабушку…
                                                                (повесть)
  У Серёжки убили бабулю. Так сказала деревня, и он не усомнился. Мальчишка привык верить деревне, точнее, тем женщинам, которые заходили иногда к ним в дом и чьё мнение мама ежедневно приносила от колонки или из магазина. Когда помер Серёжкин отец, люди, заполнившие в день похорон двор и комнаты, говорили одно и то же: «Если б ночь была лунной, Васька остался бы жив». Мальчишке хотелось уточнить: почему бы папке не прийти домой засветло или даже не пить, когда на улице мороз, вьюжит и никто не чистит дороги? Но, во-первых, Серёжка догадался, что в этот день ему, как пострадавшей стороне, на которую все поглядывают с разной степенью жалости, правильнее будет молчать и не лезть к взрослым с разговорами. Он даже на младших сестёр и брата цыкал, если те забывались и начинали играть и шуметь. А во-вторых, про лунную ночь говорили едва ли не все, кто пришёл увозить на кладбище очередной деревенский труп, и Серёжке пришлось поверить в мудрость простого народа. С тех пор – а прошло почти два года – он всякий раз, едва стемнеет, проверял на небе наличие луны и с упрёком посматривал вверх, если над развалинами клуба поблёскивал вечный спутник Земли, на первый взгляд, такой безобидный и равнодушный. Впрочем, один раз он засомневался в своих астрономических обвинениях. Как-то они вместе с младшим, Мишкой, возвращались с горки, ещё разгорячённые и расхристанные, и Серёжка как мог посолиднее примерил к себе чужие слова:
  - Если б не эта Луна, папка был бы живой…
  И тут более вдумчивый Мишка, даже не догадываясь, что озадачит брата, кивнул и прибавил:
  - Спасибо ей: теперь он мёртвый.
  Васька, конечно, гонял семью. Пока не умер. Так было принято в деревне. Дед Тимофей, рассказывала бабуля, гонял её до своих шестидесяти пяти. Гонял бы ещё лет двадцать, да подарил их водке и отправился на кладбище, даже не успев отдохнуть на пенсии. У соседей через стенку тоже гоняли, и после криков-стуков оттуда едва слышно просачивался жалобный плач. У Павленок, что жили напротив, несмотря на новый железный забор, две машины и трактор во дворе, тоже случались приключения.
                                                                      1
Дядя Витя целыми днями скупал молоко, ходил за собственным хозяйством, уезжал торговать, но раз в три-четыре месяца внутри него как будто перегорал какой-то предохранитель, он напивался и превращался в сильного, остервенелого зверя. Тут уж пряталась не только семья, но и все окрестности до самого перекрёстка, становившиеся зоной боевых действий. Тётя Лена отсылала детей к родственникам, уходила из дому сама, часто к ним, потому что когда-то была одноклассницей Серёжкиной мамы, тихо сидела, и, бойкая в обычной жизни, переговаривалась только шёпотом, будто её голос мог быть услышан буянящим мужем и воспринят как сопротивление. Серёжка знал: тётя Лена ждёт, когда её супруг нашумится вволю и закончит какой-нибудь жестокой выходкой. Только тогда он резко успокаивался, надолго заваливался спать, и бес необузданности, тщетно потолкав храпящего мужика, уходил прочь. В последний раз дядя Витя застрелил собаку, которая, очевидно, посмела перечить хозяину. До этого он разбил телевизор, а попутно и окно, куда телевизор с позором вылетел. Дважды Павленко лупил соседей, дважды дрался с вызванным кем-нибудь участковым, но любимым занятием в такие периоды было у него поджигание своей техники – почти новой, ухоженной, такой, что завидовали все хозяйственные мужики в деревне. Потом он быстро всё восстанавливал. Быстро и дорого, как поясняла соседям тётя Лена. Один раз, правда, семья замешкалась: грузовичок пришлось сдать на металлолом и построить новый гараж, но обычно тётя Лена чутко улавливала момент развязки и выходила из укрытия вовремя. Зато после «побоищ» Серёжкин сосед становился молчаливым трудягой, у которого руки никогда не были свободны от руля, молотка или вил. Тогда, лунным вечером, Серёжка понял, что его младший брат находится в оппозиции к деревенскому обычаю, по которому мужик должен периодически воспитывать семью. Спорить не стал: Мишка жил своими убеждениями, несмотря на возраст. Не доказывать же, что у них был хороший отец.
  Два года семья прожила мирно, всё так же с большим трудом решая главную деревенскую проблему – отсутствия денег. Богатых в селе не было. Даже глава администрации ходила пешком и в старом советском пальто – с песцовым воротником. Местный предприниматель, владелец двух магазинов, видевший наплыв посетителей лишь на Новый год и Пасху; отходники, работавшие где-нибудь на стройках, то срывавшие куш, то снова бедневшие; торговцы молоком и мясом, рвущие жилы на приличную машину и ремонт дома; педагоги; нелегальный сборщик металлолома и последний ветеран войны с хорошей пенсией – вот и весь средний класс Серёжкиной деревни. Остальные люди жили за счёт пособий, пенсий, домашнего хозяйства, летнего
                                                                      2
сбора ягод и грибов и Святого Духа. В последнее время даже воровство сошло на нет: красть было уже нечего, и блатной мир перестал назначать в деревне смотрящего, хотя кандидатов хватало: половина местных мужиков в старые добрые времена отсидела за покушения на совхозную собственность или пьяные драки. Однако Серёжкина семья из самых бедных  была одной из беднейших. Бабушкина пенсия, детские и зарплата школьной технички, которую между родами получала мама, были в бюджете, как топор в пустом супе, - ни навара, ни гущи. Немного выручали с одеждой добрые люди – отцова сестра, живущая в городе, соседи и учителя, сослуживцы мамы, - которые отдавали то, что становилось маленьким для собственных детей. За всю свою пятнадцатилетнюю жизнь Серёжка помнил только две-три вещи, купленные конкретно для него. Всё остальное попадало в гардероб мальчишки после тщательных испытаний и проверок чужими плечами-ногами. Особенно выручало соседство. Та же тётя Лена, хорошо умевшая считать каждую копейку и с одержимостью предвыборного агитатора твердившая, что по рублику собирает дочкам на учёбу, Серёжкиной маме давать взаймы не отказывала, хотя хорошо знала, что у нас обещанного три года ждут. Действительно, иногда возврат долга затягивался и на полгода, и на год.
  Впрочем, тётя Лена и вся её семья удивляли Серёжку вовсе не периодическими заскоками дяди Вити, а своего рода бунтом против естественных законов природы. Мальчишка точно знал, что если потратишь деньги, их не будет. Но соседка занимала им, иногда, возвращаясь из магазина и застав Серёжку на улице, могла сунуть булку хлеба: «Передай маме», будто о чём-то с ней договаривалась. Тётьленина Юлька, одноклассница Серёжки, требовавшая, чтобы сосед сопровождал её в школу и обратно – даром, что идти было километра полтора – то и дело совала мальчишке конфету или жевачку и, похоже, в её воспитание слово жадность вовсе не закладывалось. Сам дядя Витя, семейными деньгами и продуктами не распоряжавшийся, увидел прошлым летом, как Серёжкины малые восторженно гоняют по дороге старое колесо, достал с чердака сломанный велосипед и передал Сергею вместе с двумя порванными цепями, объяснив, как отремонтировать. Пацану оставалось только найти по друзьям пару клееных камер, и на речку пешком он уже не ходил. Старшая из сестёр, Валька, катается на том велике до сих пор. Однако при всех этих щедростях Павленки не беднели. Скорее наоборот. Этого Серёжка понять не мог. Когда очередной раз утекали денежные средства их семьи и бабуле больше нечего былоим дать, кроме пакетика крупы или сахара, жить приходилось на картошке и капусте, а нелюбимые малышнёй лепёшки на неделю-другую заменяли
                                                                      3
магазинный хлеб.
  Но теперь, когда бабулю убили, будет ещё хуже. Деревенские, вскладчину похоронившие бывшую заслуженную доярку, увезли на кладбище не только её, но и пенсию, которая позволяла малым двигаться, улыбаться и подрастать. Не зная, чем утешить Серёжкину мать, женщины по нескольку раз повторяли ей, чтоб съездила в город за деньгами «на погребение», но по их тону Серёжка догадался: сумма такая, что мёртвому проще дойти до кладбища пешком и самому вырыть себе могилу. Вскользь упоминали ещё пенсию по потере кормильца, но оба папки в этой семье были случайные, неузаконенные.
  Мелкий, противный ноябрьский дождик не сочувствовал мальчишке, бредущему по обесцвеченным улицам города. Серёжка понимал, что ещё полчаса, и его куртка промокнет. Придётся возвращаться в общагу. Он мог бы задержаться дома после похорон,  но там сменилась хозяйка: вместо напившейся с горя матери, все комнаты заполнила холодная, прозрачная тоска, и Серёжка решил вернуться в училище. Валька пообещала накормить малых ужином, присмотреть за спящей мамой, и он уехал. Сестра вообще держалась очень храбро, будто решила, что теперь она бабуля семьи и берёт на себя половину всех забот, но Серёжку это не убедило: она была двенадцатилетней девчонкой, которая могла, засмотревшись в телевизор, не заметить, например, как самая младшая, Светка, открыла дверь и выползла во двор. Тётя Оля, главная в селе, прямо на кладбище сунула Серёжке тысячу – «от администрации и депутатов» - на учёбу, чтобы «не бросал и получал профессию», но он, давая Вальке прощальные наставления, не выдержал и прибавил к наставлениям деньги.
  Как красиво тётя Оля, Ольга Семёновна Мовчун, говорила о бабуле! Серёжка даже улыбнулся сквозь дождик, вспоминая, и спрятал улыбку от редких прохожих в сырой воротник. Ничего нового он не услышал: что-то упоминала прежде сама бабуля, что-то рассказывала мама, которой совхозная пора вспоминалась золотым временем. Просто в этом пятиминутном траурном митинге собрались воедино все осколки прошлого и прозвучали торжественным итогом жизни: орден Трудовой Славы, две поездки на ВДНХ, соцсоревнования… Некоторых тётьлениных слов Серёжка не понимал, но он ясно увидел на лицах хоронивших удивление. Удивление не от незнакомой информации. Другое. Будто все деревенские разом подумали: «Вот какими достойными людьми мы были, не стыдно помереть. И куда всё ушло?..» А через пару минут циничные копачи, для которых
                                                                      4
похороны интересны не процессом, а результатом – выпивкой и хорошей едой – начали большими глыбами сталкивать в яму раскисшую осеннюю глину, закапывая и гроб, и бабушкину пенсию, и советское прошлое.
  Теперь и у Серёжки появилось прошлое. То, что отец не всегда пьёт, иногда находит работу и приносит кое-какие деньги, а в свободное время снабжает семью рыбой, пацан понял только после первых похорон. Теперь, после вторых, он боялся осознавать, что слабый, больной пожилой человек не только не допускал, чтобы внуки голодали или ходили раздетыми-разутыми, но всегда скапливал им денег на уголь и на подготовку к школе Серёжки, Вальки и Таньки. Будущее второй раз становилось хуже. Скоро будет третий. В училище…колледже, как говорили преподаватели, учёба у Серёжки не заладилась. Когда в июне мать сказала, что в десятом классе