Он был невысок...

                                                      Глава 1

                                  Рождение Гомункулуса

Он был невысок, коренаст и рыж, с круглым веснушчатым лицом…
- нет, не то!
Он был не только решителен, но и умен…
- не то!
Его отличала страсть к наукам и интерес ко всему новому…
- снова не то!
Он был умным, властным и энергичным… воспитанным в строгих и пури-танских нравах, он был необычайно хорош собой и харизматичен, привлекал внимание женщин и имел репутацию повесы и бабника, был высокий темно-волосый красавец с голубыми глазами, его не манили военные завоевания, он был просто эксцентричный, живущий в мире грез!
-Нет, это не начало!
Имя его было Акакий Акакиевич!.. пришло же в голову такое начало… Го-голь, одним словом!

Акакия – мешочек с прахом, который носил в руке, напоказ своим под-данным, византийский император (смотрите, мол!), чтоб показать и его при-частность к тленности, бренности, преходящести (не синонимы ли?), чтоб показать и его причастность ко всему земному.
Имя не искали в календаре, не листали, как сказано страницы, и не вы-искивали в Святцах; не выбирали из Часослова, Псалтыря или, ещё смешнее, из Евангелия или Ветхого завета; не советовались или, как говорит кума (сейчас о ней будет),  «не справлялись» со знаками Зодиака или таинствен-ным влиянием на жизнь имярека драгоценных камней, ну, словом, никто и не думал о том, с каким-то именем ему будет легче, лучше, полезнее(й), а с ка-ким-то наоборот, бесполезнее(й) жить в этом «лучшем из миров».  Ах, фило-соф Лейбниц, ах доморощенный, как говорят про него, философ Франсуа Мари Аруэ Вольтер и ах, Гоголь, ах, Николай Васильевич: «Ребёнка, - как там у Вас, - окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как буд-то бы предчувствовал что будет…»

Мать его…
Кто из соседских хлопцев наградил её счастьем?
Соседских хлопцев всех звали Иванами.
«А раз так, то и он пусть будет Иван(ом)!»
Так и получилось, и получилось, совсем как Акакий Акакиевич, только Иван Иванович, в отца .
― Хорош парень! Слишком хорош!.. он уж и умен, он уже гримаснича-ет, - а парень-то был - только что родившийся Иван Иванович!
Парень скривился, скорчил гримаску, и только кума (помните, мы обе-щали, что сейчас появится): „Он не проживет у вас долго“, - могла сделать такое непросторечивое заключение из, казалось бы, такой просторечивой (не-винной) предпосылки.
- Он не проживет у вас долго, взгляните только ему в глаза (это ещё то-гда, когда младенец видел всё вверх ногами), - он думает уж гораздо больше, чем ему следует!.. (это из другого романа, о нём ещё будет, да и какая разни-ца?).
Детство! О-о-о, детство! О детстве ещё будет. Но, вы помните Акакия Акакиевича в детстве? Даже Николай Васильечу было не описать. Поэтому и начал он прямо с департамента. (ДЕПАРТАМЕНТ по Гоголю!) А департа-мент – это, в некоторой степени,  объемлющая слякоть, - хочешь ты или не-хочешь - проникает в тебя: как злоба, скажем, или невежество, дай только слабину и вот уже сам, как свинья под дубом или как «Моська, - которая, - знать она сильна».
«Но опасно даже звездным глазам слишком пристально всматривать-ся в  чужую злобу. Вытащишь ее на свет, а она уже не отстает: вцепится, въестся в тебя, вползет тебе под кожу. Прилипчиво зло» .
  У нас-то всё умещается в два или, может, если вспомнится, три эпизо-да, когда что-то случалось и падало в самую нашу глубь, в наш Dasein (пере-водится как бытие, существование) да так и оставалось на всю жизнь. Пом-ните, как у мастера Достоевского:  Про Шатова в начале романа еще было сказано так:
"Это было одно из тех идеальных русских существ, которых, вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, ино-гда даже навеки. Справиться, однако, с нею никак не в силах, они никогда не в силах, потому что уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит по-том, как бы в последних корчах, под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем" . 
Вот и Иван наш – хоть он и с корнями; у него же не только Гоголь в ро-ду, но и тот, из романа, который был крепостным, но, главное, был придав-лен камнем, как какой-то Сизиф, Сизиф Павлович Шатов  - вот и наш Иван, по прозвищу Бездомный…
В детстве Ваня скользил однажды на коньках по замёрзшей речке, Один конёк назывался «снегурок», а второй «ласточка». Одинаковых на чердаке не нашлось. И вот скользит он так, один «снегурок», а второй «ласточка», а ве-тер… он же ветер – ему что: Какой-то Иван скользит! - У него своя забота… у каждого своя забота. О-о-о! стишки!

Ропщу ли я? Я наделён судьбою
Не выше всех, но счастлив и любим.