Когда я была маленькой девочкой, моя семья жила в центре города Воронежа в пятиэтажной «сталинке», пристроенной к дореволюционному особняку местного архитектора. Особняк носил название « Дом с совой» из-за лепнины в виде совы на его главном фасаде. Место было крутое - старинный центр города. Напротив уличного фасада дома, находилось дореволюционное здание магазинчика, а чуть правее стоял самый главный городской православный собор - Покровский, вполне работающий. А между нашим домом с одной стороны и магазинчиком и собором с другой, был рынок, он тогда назывался «мясным». То есть, между собором и домом была площадь, выложенная старинной брусчаткой, на ней рынок и располагался. Работал он не каждый день и не долго: часов до двух дня, так как холодильников не имел, а представлял собой группу открытых деревянных столов с крышей-навесом для тени, столы были расположены рядами, на них выкладывался товар. Грязи от рынка было море, и хотя на рынке существовал туалет, но все равно в П-образный двор забегали торгаши по малой нужде. И справляли ее не только у мусорных контейнеров, но часто в подъездах на первых этажах. От чего жители ругались по поводу рынка и его торговок, но ставить замки на двери подъездов, тогда было не принято.
Я была совсем маленькая и сам рынок помню смутно. Помню, как ходила в садик, сама закрывая входную дверь, и с ключом на шее шла в садик, который был рядом через один дом. Мама убегала на работу в 6 утра, папа в 7, а брат уходил в 7.30. Я же шла к 8, к завтраку, и была очень самостоятельным ребенком. На рынок мне ходить не разрешали.
Покровский собор находился в нижнем краю рыночной площади, а за ним резко начинался спуск на жилые улицы, расположенные на холмах. Не к каждому дому на тех улицах можно было подъехать на машине в связи с резким спуском, зато вниз для пешеходов шла каменно-бетонная лестница, ступени в которой часто были бывшими кладбищенскими плитами. Спуск по лестнице приводил к реке, там располагалась лодочная пристань и пляж. На пристани стояла папина лодка «казанка». Родители были народ активный, любили выезжать на природу, на рыбалку. Чаще ездил папа с моим старшим братом. Если была возможность оставить меня с бабушкой, то с ними ездила мама, а меня, малявку, пока не брали. И вдруг, решили взять!
Мне было года 3,5, но этот день я помню очень ярко. Суббота тогда у мамы была рабочая, и рабочее время заканчивалось часа в два дня, поэтому весь вечер пятницы мама собирала рюкзак, складывала в него спальники, котелки, тушенку и писала список необходимых завтрашних покупок. Я крутилась рядом и мешала ей, засовывала в рюкзак своих кукол. В субботний день мама отпросилась чуть раньше с работы, быстро забежала в магазин за молоком и хлебом. Папа ушел приводить в порядок «казанку», ставить на лодку мотор. Он взял рюкзак, а мы втроем: я, брат и мама пошли к лодочной стоянке несколько позже. Я несла в руках бидончик с вишнями, брат-подросток нес снасти для рыбалки, мама же держала одной рукой меня за руку, а другой несла «авоську», в которой была серая буханка хлеба, два батона, две литровые стеклянные бутылки молока, две бутылки чистой воды из-под крана. Месяц был, скорее, июль, так как фрукты (вишни) продавались только в согласии с местным созреванием. Рынок работу заканчивал. Народ расходился, возницы развозили остатки товара. Машин тогда было мало и товар развозили возчики на телегах и лошадях.
Запах крови и мяса плотно вился вокруг рынка. Когда наша семья шли мимо дверей собора, возница подбил мамину руку с продуктами, авоська вместе с едой упала в грязь, серебряная крышечка с бутылки соскочила, и молоко полилось на грязное месиво. Возница не остановился, он матерно выругался и стеганул плеткой лошадь. Я и брат бросились поднимать продукты. Мамины нервы сдали, она чуть не заплакала. Но, в эмоциях, стоя как раз напротив дверей храма, над которыми был нарисован бородатый печальный дядя, она вдруг резко сказала, обращаясь к нарисованному лику: « Господи! Ну, зачем ты терпишь около себя этот рынок и эту грязь?! Да, сделай ты так, чтоб он сгорел!!!»
Некоторое время мы постояли у дверей храма, мама успокоилась, решили , что хлеб можно обрезать и пожарить на костре, молоко закрыли крышечкой, обмыв ее водой. И пошли вниз к реке. А там сели в лодку и поехали по водной глади.
Я очень хорошо помню этот день. Дребезжанье лодки, так что стучали зубы. Брызги воды, от которых мама закрыла меня пледом. Берег с белым-белым песком, в который было жалко бросать косточки от вишен и их складывали в бумажный пакет, который потом сожгли в костре, Вкусно хрустящие обжаренные на костре кусочки батона и хлеба. Река с солнечными или лунными бликами и быстрым течением. Маленькая удочка, которой я ловила подлещиков и селявок вечером в день приезда и утром другого дня. Шикарный вечер у костра и макароны с консервами. Я помню собственное ощущение какого-то безграничного счастья от того как вокруг красиво, от того, что меня взяли, от прекрасного теплого лета и тихих разговоров у костра, когда никто никуда не спешит. Меня уложили спать в палатку пораньше, а я все прислушивалась к разговору родителей и брата, боролась со сном, но все-таки заснула. Зато проснулась рано и видела, как встает солнце на горизонте, помню свой восторг от первого летнего рассвета.
Помню, как визжала от эмоций, а папа говорил: « Тише, рыбу распугаешь!» Рыбалка утром была тоже удачной, Папа и брат притащили щуку и леща.
Помню, как мама чистила пойманную рыбу на уху, а я грызла мелкую морковку, как залезала в воду и лежала на мели головой на руках на песке, а телом в воде. И это ощущение безграничного блаженства от тех двух летних дней осталось во мне навсегда. И когда мне хочется притащить в свою жизнь немного счастья, я просто закрываю глаза и вижу тот белый песок и всех-всех-всех, кто был тогда со мной.
Часов в пять воскресного дня, мы собрались домой. Добрались без приключений. Но, вылезая у лодочной станции, мама вдруг сказала:«Горелым пахнет». У реки дыма не было, но горьковатый запах присутствовал. Когда мы: я, брат и мама, поднялись наверх, мы остановились в ступоре.
Рынок сгорел. К тому времени пламени не было, и пожар был практически потушен, но мы все-таки застали последнюю пожарную машину. Она тогда была алого цвета и на ней пожарники в блестящих золотых шлемах, похожих на шлемы гладиаторов, собирали и паковали пожарные рукава. Вместо рынка торчали черные обгорелые скелеты остатков торговых рядов, по булыжникам текли грязные струи воды, и сильно пахло гарью. Мы стояли и смотрели на пожарников до тех пор, пока они не уехали. Я всегда смотрела на пожарников, когда они проезжали мимо в своей алой машине, и мечтала вырасти и стать пожарником или моряком (у тех тоже нравилась форма). Но мне взрослые говорили, что девочки не могут стать, ни моряками, ни пожарниками. И тогда я отвечала, что когда я вырасту, то, «захочу буду тетей, захочу буду дядей». Родители, услышав мои речи, странно переглядывались.
Первый из ступора вышел брат. Он сказал, с восторгом обращаясь к матери: «Мать, а ты ведьма!» Я возмутилась, я всегда представляла ведьму в виде сгорбленной старухи, а мама моя была красавицей, самой настоящей красавицей, все ей говорили, что она похожа на Аллу Ларионову, тогдашнюю известную артистку. Но мне она казалась красивей. Я начала спорить : «Мама – фея! Она волшебница!» Мама вдруг резко засмеялась и повернувшись к храму поклонилась в пояс лику над дверью и сказала:
« Спасибо»! И мы пошли домой.
Дома историю про мамину просьбу и почти мгновенное исполнение ее, пересказали отцу. Он посмеялся и сказал: « Чего только в жизни не бывает!». Я же несколько дней пересказывала ее в детском саду всем: друзьям и воспитателям и добавляла в конце свое восторженное открытие:« Моя мама волшебница!» Одна воспитательница ответила мне, что это случайность, я возмутилась и не поверила ей. Я рассказала бабушке, которая часто приходила в гости, маминой маме, и она как-то очень спокойно приняла историю и совсем не удивилась. Скорее, наоборот, она мне сказала, что если пожелать что-то в сердцах, с эмоцией, с выбросом негатива, то может сбыться. Верующей бабушка не была, и икон в ее доме не было, Она окончила гимназию до революции, там изучала закон божий, и иногда пересказывала нам жуткие истории из ветхого завета, про злобного бога и смеялась. Рассказывала, как гимназистки издевались над попом. Но, тем не менее, она не исключала существование могучей силы, правящей этим миром. Она была донской казачкой, дочерью казачьего есаула, свободолюбивая, противоречивая, эмоциональная.
Мне очень понравилась верить в то, что мама волшебница и, внутренне споря с воспитательницей детского сада, я стала искать подобные истории в собственной детской памяти. И мы вместе с мамой вспомнили, как в прошлом году, мы шли по улице в красивых платьях из одной материи( мама хорошо шила, и сшив себе платье, из остатков ткани шила наряд мне). И, как мимо ехал грузовик с солдатами в кузове. Недавно прошел дождь, и подпрыгнув на какой-то яме, грузовик обрызгал нас грязной водой. Мама с быстротой реакции подхватила меня, и меня не сильно обрызгало, а мама беззлобно сказала след грузовику: « Чтоб вас перевернуло». И тут же на наших глазах грузовик стал падать на бок, солдаты выскочили, со смехом поставили грузовик на место и поехали дальше. Маме нравилось, что в моих глазах она волшебница, она и сама удивилась происшедшему с рынком. Надо сказать, что я подумала, что если мама волшебница, то может и я тоже?! Я же дочка! И, я начала в садике проводить эксперименты на друзьях и воспитателях, но доказательства моей волшебности не было. Правда, через некоторое время случилась история, что весь наш двор признал вескость маминого слова.
На первом этаже нашей «сталинки» был магазин, там торговали кукурузой, луком, морковкой и картошкой, консервами и алкоголем. Загрузка в магазин была со стороны двора, как раз рядом с нашим подъездом, и там, у загрузки, всегда стояли ящики. А в ящиках мы играли в войну!!!. Это была самая частая игра, в ящиках у нас был лазарет, где девчонки мазали мальчишек зеленкой и заматывали им руки бинтами. Это был редут, прячась за которым отстреливались гнилой картошкой от «немцев». У всех детей были либо отцы участники войны, либо дедушки.
Естественно ящики падали, мы их растаскивали по двору. Из магазинной двери выходили работники и ругались, собирая ящики. Мы заглядывали в магазин с черного входа, справа была комнатка, и там раскладушка, где ночами спал сторож. Сторожей было двое, и дежурили они по неделям: пожилой мужчина и пожилая женщина. Про мужчину особо рассказывать нечего, детей он сильно не гонял. А сторожихой была очень озлобленная старуха, которая материлась по поводу и без повода. Она гоняла детей от ящиков, могла ударить. Она постоянно с кем-то скандалила во дворе, и от нее пахло алкоголем.
Мама вставала рано, ей было на работу к семи утра и еще ехать до работы час на дребезжащем трамвае, поэтому, поднималась она около пяти утра. У соседей Ланецких на балконе висел коврик, тогда было принято
