Два Петра (75-летию великой Победы посвящается)

центра Вятские Поляны наше родовое гнездо –  старинное село Куршино. Испокон веков трудом праведным жили в нем потомственные земледельцы Муратовы. Жизнь была непроста – как-никак зона рискованного земледелия, как сейчас умно выражаются, нередко случались неурожаи, а крестьянские семьи в тех краях были многодетными. Родители трудились от зари до зари, старшие дети подтягивали младших – зачастую старших сестер те кто помладше всю жизнь кликали «няньками», немудреная одёжка переходила от подросших детей подрастающим. Народ тогда не особо рвался в города, никто не мучился поисками «смысла жизни». Точнее, смысл жизни был прост и понятен: труд в поте лица с Божьей молитвой, забота о семье и радение о земле-кормилице. Население росло, народ расселялся по уезду, распахивал новые земли, ставил «почи́нки» – так исстари на Вятке называли новые деревни. В начале 20-х годов ХХ века в Куршино насчитывалось более 200 дворов.
В 1924 году случилось большое несчастье: сильный пожар уничтожил половину Куршина. Погорели и Муратовы, пришлось перебраться за ручей – в небольшую деревушку Помяловку (впоследствии она слилась с Куршино, став улицей Помяловской). Но беда не приходит одна: в 1925 году умерла жена прадеда, моя родная прабабушка Мария Ефимовна, в девичестве Конькова. И остались сиротами 12-летний Петькя, 8-летний Андрейкя (так говорят на Вятке) и 4-летний Аркашка. Но Василий Федотович, постаравшись быстро справиться с горем, женился повторно – ну как мальцам без мамки, пусть и неродной? Впрочем заботилась она о пасынках, как о родных сыновьях – язык не повернется назвать ее «мачехой», пацаны ее так и звали – мамой.  Мария Степановна Гребнева была из дальнего села Батырево, что под удмуртским (в те времена говорили «вотянским») райцентром Кизнер. Но, к сожалению, совместных детей у нее с Василием Федотовичем не случилось: Мария Степановна была, как тогда говорили, «нерóдицей». Прабабушку Марью я немного помню – она умерла в 1969 году, когда мне было семь лет, правда, общаться мне с ней не разрешали: в конце жизни она страдала открытой формой туберкулеза. Кстати, ее родной брат служил в личной охране Николая II, мой папа видел его фотокарточку, сделанную в то время в Питере, на ней – молодой красавец с аксельбантами и в парадном кивере. Папа запомнил его высоким, статным, кряжистым стариком.
Так и обживались в Помяловке с новой хозяйкой на новом месте. В 1931 году старший сын Пётр женился на местной девушке Сашеньке Мараткановой. Муратовы тесно сблизились с новой родней – видным, справным родом Мараткановых. В их семье было одиннадцать детей, Саня последняя – как тогда выражались, «поскрёбыш».
К тому времени вовсю катился по стране тяжелый каток «социалистического преобразования деревни» под названием коллективизация. Мараткановы и Муратовы, будучи крепкими единоличниками, обобществлений не желали, поэтому решили ставить свой починок на противоположной нижней лесистой стороне Вятки – недалеко от устья ее притока Люги. Старший брат моей будущей бабушки Сани Иван Алексеевич к тому времени завербовался на Дальний Восток – на строительство авиазавода в Комсомольске-на-Амуре. В то время вербовка на строительство «флагманов социалистической индустрии» была одной из немногих возможностей для сельских жителей получить паспорт.
Для починка выбрали поляну около большого соснового леса, с северной стороны к деревне примыкали обильные пойменные луга, тянувшиеся вдоль речки Люга. Место живописнейшее. Сняться с насиженных мест и начать обустраиваться заново поначалу решились шесть семей: братья бабушки Александры Алексеевны – Григорий, Алексей (впоследствии крёстный моего отца), Федор и Василий Мараткановы с семьями, Шушпановы – семья сестры Марии и мы, Муратовы. Починок сперва назвали Красным Яром, но позднее возникло окончательное, ставшее официальным название – деревня Новое Куршино.
И закипела работа: валили лес, ставили избы, корчевали и распахивали на лошадях землю, в богатой покосной пойме Люги заготавливали сено. Понятно дело, по-родственному помогали друг другу – иначе никак. Мне всегда казалось, что рисковые первопроходцы, заселявшие и обживавшие новые места – далёкая история, а вот, глядишь ты, это было по историческим меркам совсем недавно! Способны ли мы, сегодняшние, на нечто подобное? Сомневаюсь… Все друг друга прекрасно знали, вкалывали на совесть, подгонять никого не надо – в этом принципиальнейшее отличие от колхозов: работали на себя, на свои семьи и род.
В 1932 году у Петра и Александры Муратовых родился первенец – «Генкя», мой дядя Геннадий Петрович. Они разбили при доме сад, огород, а Василий Федотович катал отличные валенки, вся округа в них ходила. Сразу за деревней – прекрасный лес, в нем полно всякой живности, ягод и грибов, прадед засаливал ядреные мохнатые белые грузди целыми кадками. В общем, живи радуйся.
Но… докатился-таки и до этих дальних лесных выселок неумолимый каток коллективизации. Районные власти потребовали организовать колхоз, обобществить средства и орудия производства, поскольку земля и так изначально принадлежала «народу», а не каким-то там ново-куршинцам, ее обрабатывающим. Иначе… Сами понимаете. Но это полбеды. В состав колхоза включили еще одну небольшую деревню – Новую Сосновку, она стояла на другом берегу Люги, недалеко от ее устья, километрах в двух от Нового Куршина, в ней насчитывалось 14 дворов. Как и Новое Куршино, Новая Сосновка тоже когда-то была починком, поставленным переселенцами из соседней с Куршино (старым) деревни Кулыги. Половина жителей Новой Сосновки носила фамилию Павловы. Правда, специфику возникновения включаемых в новый колхоз деревень решили отразить в его названии – «Начало». На мой вкус, это лучше, чем набившие оскомину названия колхозов имени каких-нибудь деятелей революции или гражданской войны, или «чего-нибудь» (пути или знамени) коммунизма».
Председателем нового колхоза назначили одного из ново-сосновских Павловых, а другого Павлова, у которого был самый большой и красивый дом, раскулачили (дом отдали под школу). Там же в Новой Сосновке жил еще один Павлов, который упорно не хотел вступать в колхоз, оставаясь убежденным единоличником, что по тем временам было крайне рискованным.
Я не хочу сказать о жителях Новой Сосновки что-то плохое. Но представляю настроение Муратовых и Мараткановых: жить на непонятные трудодни, завися от результатов работы чужих, практически незнакомых тебе людей… Это было почти невыносимо для крестьянского самосознания. Особенно мучился Василий Федотович, всю жизнь полагавшийся только на себя, на тех кого он хорошо знал и кому доверял. А тут…
Где-то в 1934 году приехал в отпуск из Комсомольска-на-Амуре Иван Алексеевич Маратканов. Он пустил там корни, его рассказы о Дальнем Востоке «зацепили» затаившего обиду на колхозы Василия Федотовича. Посовещавшись, Муратовы решили опять двинуть на новое место, только уже несравнимо более далёкое. Мараткановы переезжать не отважились, решили подождать, посмотреть, что выйдет из этой затеи у Муратовых. К тому моменту у Петра и Александры было уже двое детей: на свет божий появилась дочка Нина.
Сказано – сделано. Шестеро Муратовых – глава семьи Василий Федотович с женой Марией Степановной, старший сын Пётр с женой Александрой и детьми Геной и Ниной собрались в дальний путь. Средний сын Василия Федотовича Андрей, закончив школу-семилетку, уже работал бухгалтером в Вятских Полянах, младший Аркадий заканчивал семилетку, его решили не сдергивать с места, оставив под присмотром Мараткановых. Опущу описание «патетики» сборов и долгого пути, догадываюсь, насколько было сложно оторваться от земли, скажу лишь главное: семьи моих прадеда и деда переехали в Комсомольск-на-Амуре году в 35-36-м.
Вспоминаю бабушку Александру Алексеевну, труженицу до мозга костей, всегда сдержанной и спокойной, не припомню, чтоб она спорила на какие-то политические темы. На мой вопрос «как получилось, что мой отец родился за тысячи километров от вятских мест» она, помолчав пару секунд, дала исчерпывающий ответ: «дык от колхозов-от побежали…» Это была единственная «политически окрашенная» фраза, которую я слышал от своей почти святой бабушки. Впрочем большего и не надо. В этой фразе – всё.
В Комсомольске их, как людей малообразованных (баба Саня, помнится, с трудом читала и писала: ее образование ограничилось двумя классами церковно-приходской школы), но привычных к крестьянскому труду, определили на работу в подсобное хозяйство авиазавода, находившееся неподалеку от города, около нанайской деревни Дзёмги. Рядом с домом Ивана Алексеевича Муратовы поставили небольшую насыпную избу. Именно там в 1938 году на свет божий появился мой отец Юрий, «Юрик», как его звали в детстве.
К тому моменту Муратовы уже осознали свою ошибку с переездом в Комсомольск. Причин было множество. Как говорится, «не заклиматило»: чаще болели, зимы дольше и холодней, земля намного скуднее, чем на родной Вятке. Потомственная крестьянская душа позвала на Родину. К тому же Василий Федотович уже смирился с мыслью, что от колхозов не скроешься нигде. А годом раньше случилось большое горе: заболела и умерла двухлетняя Нинушка, царство ей небесное. В довершение всего прадед, собирая шишку, упал с кедра и сломал два ребра. Приковыляв домой, он эмоционально выдал длинную словесную тираду, общий смысл которой сводился к тому, что пора покидать Дальний Восток и возвращаться домой.
В 1939 году Муратовы вернулись. За домом всё это время присматривали Мараткановы. Андрея призвали на срочную службу в РККА, Аркадий собирался поступать в Ульяновское танковое училище. Колхоз «Начало» выполнял планы, на трудодни кое-что выдавали. Муратовы стали колхозниками, украдкой вздыхая по единоличной вольнице и ясно осознавая, что возврата к прежней жизни уже не будет. К тому моменту в Новом Куршине стояло уже 12 дворов, правда, электричества в деревне еще не было (оно появится только в 1946 году). Василий Федотович возобновил катание валенок – это давало хорошее подспорье к трудодням. Кормило хозяйство и лес. В 1940 году у Петра Васильевича и Александры Алексеевны родилась дочка, которую тоже назвали Ниной. Сразу успокою мнительных приверженцев разных примет: в этом году моя тетя, Нина Петровна, отметит 80-летний юбилей, дай Бог ей здоровья. Словом, всё обстояло более-менее нормально, жить можно.
Но тут пришла война…

*  *  *
                                                                              Фронт горел, не стихая,
                                                                                Как на теле рубец.
                                                                                Я убит и не знаю,
                                                                                Наш ли Ржев наконец?

«Прощай, Юрик!» – последняя фраза отца, которую запомнил мой папа. Пётр Васильевич поцеловал сына, подняв его на вытянутых руках. Юрик радостно засмеялся, не понимая происходившего вокруг. Мальцу было всего три с небольшим года, но его память отчетливо сохранила проводы отца. Юрику нравилась общая суета вокруг, визиты гостей, песни, ему было приятно, что любимого отца все