крепкий родительский дом). Городскую квартиру сдала молодой актерской семье. Плату назначила мизерную, но взяла с ребят слово аккуратно платить коммуналку и навещать могилку Амалии, которую сама продолжала по праздникам убирать и «обихаживать», как говорили в деревне, на эти «квартирные» деньги. Про себя решила, что если родится в этой актёрской семье ребёнок, напишет дарственную. Нельзя было, как ей казалось, продавать то, что досталось в подарок.
Первое время её тревожили звонками из газет, с которыми она сотрудничала, но скоро и эта связь с прошлым оборвалась. Пытался с ней поговорить по телефону Иван, потом Маша, потом Лена… Она отвечала всем одинаково, что Радоника с её театром умерла, и выключала телефон.
Когда в библиотеку заглядывали юные создания и спрашивали, что нужно читать, чтобы поступить учиться на артистку, она грустно улыбалась и советовала роман Сомерсета Моэма «Театр».
Первое время в деревне гуляла по дворам сплетня, что убежала Ника-хромоножка из города от несчастной любви. «Кому в городе нужна калека?!» - не то жалея, не то осуждая, судачили на завалинках. Все понимали, что и в деревне шансов на замужество у такой «изрядно перезревшей невесты» не было. В конце концов приветливой и какой-то всегда уж очень спокойной Веронике даже стали сочувствовать и присматривать для неё в округе достойного непьющего вдовца.
А она долгими одинокими вечерами садилась к компьютеру с приблудившейся кошкой Муркой на коленях и смотрела старые театральные постановки, которые давно знала наизусть. Когда становилось совсем плохо, она пела, раскачиваясь в такт и поглаживая подпевавшую пушистую подружку:
То не ветер ветку клонит,
Ни дубравушка шумит,
То моё сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
