Наваждение

Володя и смотрел на экран, и продолжал тараторить. При сцене задержания милицией героев фильма – фронтовиков – он подпрыгнул в кресле, как будто его шилом кольнули, и вскрикнул, обращаясь сразу ко всем: «Напомните мне потом обязательно! Расскажу потрясающую историю…»
- О чем? - спросила его тетя Римма, по недовольной мине которой можно было понять, что и она устала от непрерываемой трескотни говорливого мужа.
- О том!.. О том, как меня тоже задерживали. Помнишь?.. С этим… С Володькой?..
  Тетя Римма неопределенно пожала плечами и опять повернула голову к телевизору.
- Ужас какой был! Вспоминать даже жутко!.. – дядя Володя закатил под лоб свои глазки.
  Он пытался переключить внимание всех на себя, но никто не проявил интереса к его какой-то жутковатой истории. Наоборот, мы с подчеркнутым любопытством уставились на экран телевизора.
- Обя-за-тель-но напомните мне! – застонал дядя Володя. – Очень поучительный случай!

  Кузьмич посмотрел на часы и сказал:
- Давай еще перекусим, а то от этих воспоминаний у меня горло совсем пересохло.
  Мы на какое-то время отвлеклись на еду, но после я потребовал продолжения рассказа: я пока что не понял, что могло помешать моему приятелю принять предложение о переезде в Москву. Разве что несимпатичный москвич? Но мало ли чью не симпатию нам приходилось терпеть. Тем более при служении частникам. И терпели мы у них за копейки, а Кузьмичу было ради чего потерпеть.

- После кино, - продолжил он исповедь, – мы стали чаевничать. На кухне. Там удобства для разговора похуже: не кресла, как в комнатах, а табуретки, но дядя Володя был готов говорить где угодно и кому угодно. Лишь бы только болтать. И хотя ему никто не напомнил об его обещании рассказать нечто жуткое, лишь только мы сели за стол, он начал:
- Был с этой милицией и у меня однажды конфликт, - дядя Володя обвел нас круглыми от драматизма глазами. – Встречаюсь я однажды с приятелем, с журналистом Луковым Вовкой. Он известный. Фамилия эта ничего не значит – он пишет под псевдонимом… Так вот. Он в этот день получил гонорар за какую-то свою статеёнку и приглашает меня это отметить. Идем мы, значит, в кафе на Смоленской. Зашли, заняли столик. Он заказал триста грамм водки, на закуску немного черной икры, колбаски, но дело не в этом…

  Кузьмич меня больше не спрашивал, интересно ли мне: дескать, слушай - сам напросился. А со мной тут что-то случилось. Я вдруг увидел ситуацию своими глазами. Как будто я слился в одно целое с каким-то, не понятно каким, таинственным наблюдателем, и этот не понятно какой наблюдатель, и в то же время, чувствую – я, созерцает откуда-то сверху все то, что происходит в квартире секретаря обкома КПСС.
  Подо мной просторная кухня. В ней четверо: Кузьмич, перед ним – подвижный мужичок - это, как я догадался, дядя Володя, москвич, на которого сделаны крупные ставки. Чуть в отдалении от них вижу двух женщин. Но смутно. Все внимание на говорящих мужчинах.
  Сверху мне видна лысина дяди Володи, кусочек его продолговатого носа и, кончик красного языка, который появлялся то справа, то слева под носом и облизывал пересыхавшие губы. И этот язык изрекал:
- Выпили мы, значит, по стопке, а столик наш – неподалеку от гардероба… Сидим. Вижу: входит в кафе молодая пара. Оба длинноволосые. Он наклонился к ней и что-то сказал, она отвечает, и вдруг он ей хлоп, хлоп по морде…
  При этих словах дядя Володя беспокойно заерзал на табуретке.
- Пей чай, остынет, - попробовала остепенить его женщина, что постарше, тетя Римма, наверное.
  Дядя Володя отмахнулся с досадой:
- Успею… Сейчас самое интересное будет… Вскакиваю я, значит, со стула и хватаю парня за обе руки. Ты чего, говорю, такой-сякой, распускаешься? Это я сейчас не все говорю. Там-то я ему по всем правилам выложил… Сопляки, говорю, а уже шляетесь по ресторанам… Воспитываю, значит, его таким образом, а он мне: «Иди-ка ты, дядя подальше со своими нудными проповедями. Пожить не даете по-человечески…»

  Дядя Володя замолчал, поводил головой, ожидая реакции. Но все тоже молчали. Другой, даже не такой образованный человек, да любой человек давно бы понял, что надо свернуть болтовню, но только не этот дядя Володя. Он продолжал:
- Я еще не сообразил, что ответить ему на эту наглую дерзость, слышу крик: «Ах ты, говнюк!», и парень падает на пол. Рухнул, как подкосили. А это Вовка: обиделся он на такие слова и врезал ему от души.
  Тут дядя Володя переключился на Вовку. Повторил уже сказанное о нем: что Вовка – журналист Московской газеты, и нечто новое: что он – мастер спорта по боксу и чемпион какого-то округа.

  Я отчетливо вижу, что Кузьмич сидит с измученным видом, и что по лысине дяди Володи ползают бурые полосы, наверное, от переизбытка эмоций.
  Охарактеризовав драчливого Вовку, он вернулся к ситуации, возникшей в кафе. Опять заговорил с трагическим напряжением:
- Девка, значит, которая с ним пришла, как заорет: «Милиция! Милиция! Убивают!». И тут появляется милицейский сержант, с ним еще какой-то солдатик… Сержант куда-то звонит, вызывает машину, и нас забирают… Я пробую выяснить: нас-то за что? Мы - люди порядочные. Это они – длиннохвостые… А сержант долдонит свое: «Собирайтесь, граждане, собирайтесь, там разберемся…»

  Красный язычок дяди Володи поелозил по верхней губе и продолжил с той же энергией:
- Вовка, он горячий, черт, оказался – журналист же, начал спорить. Тогда его и меня, чуть не силой… Даже одеться толком не дали… Вовка прямо тут же, у гардероба, расплатился с официанткой… Народ столпился вокруг… Я - им: «Скажите же ему, этому охламону сержанту, как все здесь было!» А вокруг все молчат…

  Женщины допили чай в своих чашках, поднялись и вышли из кухни. Остались Кузьмич и дядя Володя. Я продолжаю смотреть на них все также откуда-то сверху. Все вижу и слышу. Вижу и слышу, как дядя Володя взахлеб говорит:
- Скрутили нас, значит, и – в «воронок», чтобы везти в отделение.
- Как скрутили?! Связали что ли? Надели наручники?.. – оживился Кузьмич.
- Нет, это я так… - поморщился дядя Володя. - Вовку, правда, за руку тянули – он топыриться начал… А так – ничего, без насилия… Велели в их газик садиться…

  Он опять крутит голову по сторонам, ожидая реакции слушателей. Их уже почти не было, но это ничуть не смущало его. Так бывает при выступлении артиста в зале без зрителей. Зрителей нет, а выступить надо – ему уже заплатили за выступление, и он выступает. Дядя Володя был чем-то похож на такого артиста, хотя ему здесь, и это было понятно, готовы были платить только за то, чтобы он помолчал.
  Но он не собирался молчать, он говорил:
- Привезли нас, значит, в свое заведение, а там – лейтенантик. Я сразу к нему: за что, говорю, неповинных людей хватаете?.. Сейчас на дворе не тридцать седьмой год!.. Вовка тоже кричит: «Я на вас фельетон напишу! На целый год материала хватает!»
  Лейтенантик на нас и не смотрит, сержанту: что, мол, произошло? А тот по-своему передает ситуацию: дебош, говорит, в кафе учинили, человека ударили. Врет, сукин сын! Я так и сказал: чего же ты врешь, негодяй! Вовка тоже что-то кричит. А они – как глухие! Только друг друга и слышат. Сержант говорит, а лейтенант ему вопросы кидает и что-то пишет и пишет. Потом – ко мне: ваши документы, пожалуйста. Я ему отвечаю с улыбкой: зачем это я буду с собой документы носить? Я у себя дома. Родился и вырос в Москве. Он к Вовке: а у вас при себе документы?.. Тот ему свое журналистское удостоверение подает. Лейтенант прочитал, покрутил головой, ухмыльнулся и спрашивает про меня: а этого, говорит, хорошо знаете? Вовка – хорошо, говорит, товарищ…
  Ну, записали нас и отпускают – идите. А я – как так «идите»?.. Теперь я вас записать должен!
  Лейтенант улыбается нагло, а сержант так же нагло хохочет. Иди, говорит, пока отпускают… Ну, ладно, говорю я этим прохвостам, завтра посмотрим, кто улыбаться будет… Злость меня на сержанта взяла: это он втянул нас в эту историю. Ладно, повторяю ему, завтра покрутишься… Ушли. А дело было в субботу… За воскресенье успокоился было. А во вторник приносят повестку: штраф на энную сумму за нарушение общественного порядка.

  Дядя Володя рассказывал громко. В комнатах, видимо, было слышно его - в кухню вернулись две женщины: все равно не дает отдыхать своим голосом. А дяде Володе это как бальзам на язык – прибавилась аудитория.
- Я звоню Вовке! – восклицает он так энергично, что, даже уши его шевелятся. - А у него тоже повестка! Что будем делать, спрашиваю у него. А он – чп, говорит. Здесь, говорит, надо драться до последнего. Или они нас, или мы… Меня, говорит, если я не отмоюсь, вытурят из редакции. В повестке, он говорит, говорится, что сообщат и по месту работы.
  Дядя Володя состроил испуганное лицо и продолжил уже траурным тоном:
- А у меня и того хуже: я ведь работаю в закрытом НИИ. Как дойдет до спецслужбы, сразу – хана!.. Они не терпят такого!.. На другой день, в среду, я сам начал атаку: решил не ждать, когда к нам поступит сигнал.

  Здесь дядя Володя замолчал и задумался. Видимо, по-новому оценил ситуацию, и, как в размышлении глубоком, сказал:
- Можно было, конечно, выплатить штраф. И дело могло быть закрыто, и дела никакого бы не было. Но ведь могли бы и не закрыть: захотели бы пакость сделать – пожалуйста – штраф безоговорочно заплатили. Значит виновны. И в чем! В хулиганстве в общественном месте! Изгнать хулиганов! У нас это запросто. Подумал я и о таком варианте, но главное все же – обидно же быть незаконно оплеванным.

- Я пошел к начальнику кадров: через него происходит вся связь с внешним миром, а он ко мне благосклонен, спирт у меня два раза просил. Рассказываю ему, как было дело. Все подробно, прямо вот как сейчас. Он выслушал все внимательно, а я возмущаюсь и его к действиям подталкиваю. Если, говорю, не разберетесь принципиально – пишу заявление! Нет, говорю, справедливости!

  Мне, смотрящему сверху, было совсем непонятно: каким заявлением и кому угрожал этот дядя Володя? И у Кузьмича на лице нарисовался вопрос: как там, в Москве, решаются щекотливые обстоятельства.

- Сомов, - продолжает дядя Володя, - это фамилия начальника кадров - при мне куда-то звонит. Объясняет кому-то все точно так, как я ему говорил и от себя добавляет – разберись, просит кого-то, со своими архаровцами. Чувствую, тот ему встречные вопросы кидает, но по другому поводу. Как же иначе: я – тебе, а ты - мне. Наш обещает: сделаю, сделаю…, и это для тебя сделаю… Его самого и попрошу - на меня намекает – сделать.
  Распрощался он с тем, кому позвонил, и мне – дуй, говорит, в райотдел милиции к подполковнику Жабину. Написал мне его имя и отчество… Все в нашем районе было… Дает мне машину, и через полчаса уже я у Жабина, в его кабинете. Он – зам начальника РОВД.

  Дядя Володя опять делает театральную паузу: надо же дать время, чтобы все поняли значимость людей, подключенных к решению его проблемы. Выждав минуту молчания, он продолжает:
- Жабин меня еще порасспрашивал, я и ему рассказал про хамство сержанта. За одежду, говорю, хватает, толкается… Прямо из кабинета Жабина я звоню Вовке, прошу его тоже приехать – так подполковник велел… Вовка был еще ближе, чем я, вскоре пришел и прямо с порога орет: «Я такой материал подготовил! Завтра в набор сдаю!»
  Он, оказывается, вчера опять был в