кафе. Взял наш счет, записал фамилию заведующего, фамилию гардеробщика и официантки, которая нас обслуживала. И начал писать фельетон.
Я наблюдаю. Вижу, при этих словах Кузьмич встрепенулся.
- В чем же соль фельетона? – задает он вопрос. - В чем здесь вина милиции? Те действовали в рамках закона.
- Как это, в чем соль фельетона?.. – изумляется дядя Володя, – Мы же – интеллигентные люди, а какой-то сержант с нами, как с быдлом!.. Нет! Такого мы не допустим!.. У меня вот был такой случай!..
- Уж, пожалуйста, ты договаривай этот случай, - остановила его женщина что постарше, жена этого дяди. – Спать ложиться пора. О другом случае после расскажешь: дней еще много…
Я вижу, как при этих словах лицо Кузьмича исказилось, словно при флюсе. Он, вероятно, подумал о тех днях, в которых придется выслушивать этого говоруна.
С предложением жены, как ни странно, говорун согласился.
- Ну, хорошо, - сказал примирительно он, - покончим, действительно, с этим… Подполковник успокоил Вовку. Зачем же, говорит, сразу в газету? Мы, говорит, без газеты примем нужные меры. Кого-то зовет по селектору. Входит майор. Подполковник на него сразу в крик: «Сколько раз нужно вам повторять, чтобы воспитывали своих подчиненных! Опять нахамили уважаемым людям!
Майор оторопел, ничего не поймет, а Жабин на него давит. Накричался и спрашивает: «Кто в субботу дежурил в этом районе?»
Майор называет – лейтенант и сержант. «Ко мне их немедленно!» Майор ушел, и минут через пять докладывает, что здесь только сержант: лейтенанта куда-то услали с заданием. «Зови сержанта!» – велит подполковник. А тот как вошел и увидел нас, сразу стал серым. «Давно служишь?» - орет на него подполковник. «Четвертый год». «И за это время не научился соображать, что и к чему?!» И к майору вопрос: «Как он по службе?» Тот жмет плечами. Говорит, что на днях у них аттестация, будем, дескать, смотреть. «Вот, вот, смотрите внимательно. А то мне часто краснеть приходится…» И опять к сержанту: «Ну, что будем делать?» Сержант трясется, как осиновый лист и говорит: я, говорит, прошу извинения. Это, говорит, мне урок на всю жизнь. Вот тут я ему и выдал: я обещал тебе, говорю, эту встречу! Вот, получай! Надо разбираться в людях! А он опять: прошу прощения. Мне, говоря откровенно, стало жалко его, и я говорю подполковнику: ладно, говорю, может, он и в самом деле все понял. Ограничимся разговором. Подполковник сержанта отпустил и говорит майору: «Исправьте все с этими дурацкими повестками! Порядочных людей мараете!» Тот козырнул, и мы с Вовкой отдали ему повестки. Подполковник попрощался с нами за руку. Надеюсь, говорит, такого больше не будет…
Дядя Володя говорил возбужденно, размахивал часто руками, и я, наблюдая за ним, тоже подумал: «Как такое трепло держат на секретном объекте?»
Потом, когда все разошлись, было слышно, что жена его укоряла:
- Ты чего опять хвастаешь?.. Я совсем по-другому помню тот случай!.. Спасибо, что ваш Сомов и подполковник милиции оказались друзьями. Не сержанта, а тебя с этим Вовкой надо было пороть!
- А-а, ладно, - отмахнулся от нотации дядя Володя. – Проехали…Надо же этих провинциалов капельку просветить.
Я увидел, что Кузьмич, оставшись один, вдруг закашлялся, и сразу все изменилось. Исчезла квартира первого секретаря обкома КПСС со всеми ее обитателями, исчез причудливый симбиоз – я и таинственный соглядатай, я опять стал только собой, все тем же затюканным жизнью беззащитным пожилым обывателем.
Кузьмич по-прежнему сидел на пеньке, по-прежнему держал в руках спиннинг и действительно кашлял. А я непонимающе смотрел на него, передо мной возникали вопросы: что со мной сейчас было? Зачем мне такое привиделось?
Я – фаталист. Я верю в высшее предназначение, уверен, что ничего без причин не бывает. Все имеет свой смысл, и всему есть свое объяснение. Вот с этих позиций, с позиций убежденного фаталиста, я старался осмыслить: зачем мне привиделся говорливый москвич и вся эта история. Чего хотел доказать дядя Володя, посвятив весь вечер рассказу о рядовом хулиганстве? Реалии того времени: всесилие блата, самодурство милиции? Или он хотел донести что-то более важное под предлогом пустого рассказа? Так, как бывает в притчах библейских наставников?.. Его уровень – кандидат наук, ответственный работник секретной лаборатории как-то не вязался с примитивным бахвальством.
Я ломал над случившимся голову, Кузьмич же, заметив мою отрешенность, недоуменно спросил:
- Ты меня слушаешь?
- Конечно, - спохватился я, - и очень внимательно.
И Кузьмич, закончив возню со спиннингом, продолжил рассказывать про загадочного дядю Володю:
- Утром он затараторил опять. Теперь про политику, про то, как они в сообществе с каким-то Егором готовят что-то такое, от чего вся страна скоро ахнет. И эта болтовня была каждый день, пока они не уехали. На работу я уходил, как на отдых, домой идти не хотелось. «А как же, - думалось мне, - будет там, если мы к ним переедем?.. И дома, и на работе буду рядом с таким?..» И я от Москвы наотрез отказался.
При этих словах голос приятеля как-то предательски дрогнул, и мне стало ясно, что он сожалеет. Сожалеет о том, что из двух зол выбрал большее, сожалеет, что вернуть ничего невозможно. Он жалел об упущенном, а мне его самого стало жаль, и я его постарался утешить.
- Ты правильно сделал, - сказал я сочувственно. – Я и сам бы так поступил… Далась нам эта Москва, тем паче сейчас. Сейчас там бедлам: Мерседесы, Рублевки, Барвихи… То ли дело у нас здесь – покой. Речка, удочки, воздух… Практически, рай! «Таким нищебродам, как вы!» - прошелестел насмешливо ветер, застрявший в ветвях остролистного клена.
Солнце, склоняясь к закату, смотрело на нас с материнской печальностью, а мы гуськом потащились к реке, к удочкам, к декорациям «райской жизни» в провинции.
2020 г
