Бойлер

как за каменной стеной, – третья курица оказалась на третьей перекладине.
– Как счеты, – сказал Пашка, созерцая эту картину.
– Есть такое, – подумав, согласилась мать. – Влад, посади петуха.
Я осторожно подошел к птице, которая с сомнением смотрела на меня, и попытался взять в руки. Петух вежливо, но настойчиво освободился и, сделав от меня шаг, снова застыл. Я опять взял его и снова он вывернулся.
– Такой же немощный, как батя, – язвительно сказала мать и ловко подхватив птица поставила его на насест.
Взмахнув крыльями, петух приземлился на пол.
– Тупой, как и все мужики, – сказала мать. – Сиди внизу, пускай на тебя серут, – решила она.
– А он сам взлететь не может? – спросил Пашка.
– Ты что, дурак? У домашних кур крылья ни чтобы летать, а чтобы хлопать, декоративные.
– Дегорадивные, – повторил Пашка, записывая новое слово в книжечку.
– Пошлите домой, бестолочи.
– А когда они яйца снесут? – словно щенок забегая вперед и преданно заглядывая матери в глаза, спросил Пашка.
– Бог даст, завтра начнут.
– А много они несут?
– По яйцу в день при хорошем раскладе.
– А у нас расклад хороший? – не унимался брат.
– Как кормить и заботиться будем.
В прихожей за столом сидел отец и задумчиво смотрел в окно на двор сквозь граненый стакан с коньяком.
– Как светофильтр, – философски заметил он. – Меняет освещение и давление.
Судя по полупустой бутылке, это был не первый стакан.
– По какому поводу банкет? – сварливо осведомилась мать.
– Прибавление в хозяйстве, – не моргнув глазом, ответил отец. – Имею полное законное право.
– Чем кормить твое прибавление будем?
– Я мешок зерна спер, в машине лежит. Влад, как стемнеет, перенеси мешок в дровник.
– Вить, ты ошалел? Ребенку такую тяжесть таскать. Он же надорвется. Сходи, сам принеси.
– Он будущий воин, пускай привыкает, – будто от назойливой мухи, отмахнулся отец. – Я в его годы уже вагоны разгружал.
– Какие ты вагоны разгружал? Где?
– Ну… – отец замялся, – … возле деревни…
– У вас там отродясь никакой железной дороги не было, – уличила мать.
– Ну… – задумался и начал ожесточенно скоблить ногтями лысину. Стимуляция помогла, – была, только она секретная была и никто про нее не знал.
– Дурак ты, Витя, – разочарованно вздохнула. – И чего я только польстилась на тебя?
– Умнейше, красивше и сильнейше нас нет никого, – будто масло на сковороде, расплылся в пьяной улыбке отец.

Ночь прошла без происшествий. Утром нас разбудил крик матери, пошедший доить корову.
– Поубиваю, падлы безрукие! – гремя пустым жестяным ведром, кричала она.
– Валь, что случилось? – зевнул отец.
– Обвалилась ваша хреномантия!
Оказалось, что ночью куры собрались на одной перекладине и она сломалась.
– Ничего нельзя доверить! – бушевала мать. – Насест и тот не в состоянии сделать!
Мы с братом виновато молчали, а отец, схватив колбасу, ушел из дома без завтрака. Через два часа привез толстые круглые палки.
– Черенки от лопат и грабель, – выгружая, объяснил, – зацепил на складе по случаю. Приколачивайте их.
День ушел на замену перекладин.
– Мы с тобой теперь как строители, – рассуждал Пашка, – можем дома строить.
– Коммунизм, – я попал молотком по пальцу и теперь стоял, пытаясь справиться с болью.
– Можем и коммунизм. Пойду пока на курей посмотрю, ага?
– Сходи.
На время ремонта куры были выпущены пастись в ископытченный двор, где мирно щипали скудную травку, уцелевшую после коровы и свиней, и квохтали о чем-то своем.
– Как они зерно грызут? – вернувшись, спросил Пашка. – Я попробовал, оно же твердое.
– Клювы мощные, вот и грызут.
– Она же и клюнуть может? – насторожился брат. – Больно будет?
– Если в глаз только, но тебе это не грозит.
– Вдруг очки разобьет? Меня же тогда мамка убьет.
Очки у Пашки видели виды. Пару раз он их ломал, но из экономии новых не покупали, а прикладывали к оправе палочки и заматывали синей изолентой. Изоленты отец у «шефов» на заводе наворовал вволю и ее не жалели.
– Убьет, за очки точно убьет. Пошли дальше делать.
К вечеру удовлетворенно осмотрели дело своих рук.
– Выдержит? – спросил Пашка.
– Вроде должны, – ухватившись за замененные перекладины, я потряс насест. – Слона выдержит.
– Это хорошо. Проверять будем?
– Да ну их, – подумав, решил я. – Еще помнем что-нибудь в курице, потом крику будет.
Мы вышли из сарая и застыли.
– Их шесть стало? – растерялся Пашка. – Это у них цыпленок?
Белый «цыпленок» был крупнее нашего петуха и яростно клевал насыпанное в деревянное корыто зерно. Петух злобно клекотал, но приблизиться боялся.
– Это чужой, не наш.
– Он наше зерно жрет, – изумленно сказал Пашка. – Он ворует наше зерно! Если батя узнает, то…
– Надо его поймать, – решил я.
– А если клюнет? – попятился Пашка.
– Не клюнет, мы его ведром оглушим.
Подхватив стоявший с приходу жестяной подойник, я стал подкрадываться к белому наглецу. Он косился на меня, но продолжал пожирать зерно. Когда оставалась лишь пара шагов, он поднял голову и пристально посмотрел на меня.
– Клюнет, – нервничал Пашка. – Смотри, он тебя клюнет! У тебя очков нет, он тебе глаз выбьет.
– Не каркай! – прицелился.
В это время наш петух, воспользовавшись тем, что внимание соперника было сосредоточено на мне, кинулся на него и сильно клюнул в затылок. Белый пошатнулся. Наш бил еще и еще, пока пришелец не рухнул клювом в пыль. Петух отошел от поверженного и гордо прокукарекал. Я накрыл лежащего ведром.
– Ловко как, – восхитился брат, – прыг, скок, клювом щелк, – начал прыгать по двору, исступленно размахивая руками и размахивая головой, изображая недавнюю битву.
Петух, посмотрев на это, тоже начал скакать и кукарекать. Куры радостно кудахтали и спешили под шумок набить зобы отвоеванным зерном. Брат от избытка чувств тоже начал кудахтать. Эту идиллическую картину застала идущая с работы мать.
– Совсем ополоумели. Павел, немедленно прекрати этот балаган! Хватит изображать из себя придурка. Тебя и так в армию не возьмут.
Брат испуганно замер на половине прыжка и едва не упал.
– А то допрыгаешься до спецшколы, – продолжала мать. – Насест готов?
– Так точно! – с привитой отцом четкостью отрапортовал я. – Насест готов!
– Чего тогда скачете, как козлы горные?
– Мы чужого цыпленка поймали, – доложил Пашка, преданно глядя на мать.
– Где?
– Жрал наше зерно.
– Покажите, – мать подошла ближе, – где он?
Я снял ведро, мать наклонилась.
– Бройлер… Чужой… Почему он лежит?
– Это наш петух его оглушил, – сказал я.
– Молодец. Петух, а не вы. Чего стоите, как засватанные? Чего ждете?
– А что делать? – не понял я.
– Снимать штаны и бегать, – передразнила мать. – Грузи его в ведро и неси туда, где свиньям варишь.
– Зачем?
– Зарубим, – спокойно сказала мать.
– Он же живой, – сказал я.
– Назвался груздем – полезай в кузов. Он чужой и вкусный! – отрезала мать. – К тому же, он воровал наше зерно. Положишь его шеей на пень и отрубишь голову. Потом расскажу, как потрошить и ощипывать. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – глумливо сказала она и пошла в дом.
Я взял обреченную птицу и обреченно понес.
Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось мне разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпал туда комбикорм и заваривал, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимал и ставил следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для тех же поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводил, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.
Положил петуха на пень, достал спрятанный за калиткой топор. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.
– Чего ты ждешь? – не выдержал Пашка.
– Он же живой, – попытался объяснить я. – Он дышит.
– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!
– Он же живой, как ты не понимаешь?
– Руби, а то опять один горох вечером жрать! – горячечно сказал Пашка.
Отец где-то спер целый мешок гороха и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку и обезглавленный птиц рухнул с пня. Упав на землю, он вскочил на ноги и, поливая кровью, словно из брандспойта, кинулся прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.
– Уйдет! – верещал он. – Уйдет!!!
Схватив полено из кучки, приготовленной на вечер, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглецу, снеся бойлера, словно кеглю.
– Попал!!! – заорал Пашка и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая свой недавний танец.
От сарая к его воплям добавилось кукареканье петуха. На шум из дома вышла мать.
– Опять скачешь, кособокий? – брезгливо поморщилась. – Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив? – перевела взгляд на меня. – Зарубил бройлера? Где тушка?
– Он убежал, – признался я.
– Безмозглый, весь в отца, – поставила диагноз. – Это у тебя от того, что шапку не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.
– Я его подбил! – ликующе вклинился Пашка.
– Кого ты подбил, кочерыжка моченая? – спросила мать.
– Влад ему голову отрубил, а он тикать, а я поленом его, – хвастался брат.
– Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают, – похвалила. – Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.
Пашка, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.
– А ты не стой столбом, а то голуби гнездо совьют, разжигай костер, – велела мне мать. – Надо будет воды нагреть, чтобы петуха ошпарить.
– Зачем?
– Так ощипывать легче, неуч, – приняла из рук Пашки окровавленную птицу и положила на заборный столб. – Пускай пока полежит. Воды поставь полвыварки. Как закипит – меня позовете.
Она ушла в дом, а мы привычно раскочегарили костер. Когда он разгорелся, я оставил Пашку подбрасывать дрова, а сам взял два ведра и пошел в дом за водой. Мать разговаривала по телефону, судя по всему, с Зиночкой – своей подругой по бухгалтерии.
– Такое мещанство вокруг, – жаловалась желтой телефонной трубке, пока я наполнял ведра водой в ванной комнате, – что я просто задыхаюсь как в хлеву. Так тяжело, все вокруг глупые, завистливые обыватели, норовят украсть, обмануть, объегорить. Дети и те как каторжники малолетние.
Вынес воду, поставил выварку на обод, налил в нее. Пашка задумчиво тыкал пальцем в сруб петушиной шеи и потом слизывал с пальца кровь.
– Живучий какой, – сказал он. – Чуть не убежал.
– Угу, – я смотрел на пламя, борясь с тошнотой.
– Может, еще какой-нибудь к нам придет? – воровато оглянулся.
– Угу… – подбросил в пламя дров.
– Теперь знаем, как их рубить, – не унимался мелкий надоеда. – Надо голову поискать, а то украдут.
– Точно.
Вода закипела, Пашка позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом таз.
– Клади куренка в таз, – командовала