Туннель во времени
Дураки мудрецом почитают меня,
Видит Бог: я не тот, кем считают меня.
О себе и о мире я знаю не больше
Тех глупцов, что усердно читают меня.
Опять воющий поднялся, с пронзающим свистом. Колышутся пики, зонты, водопады, купола деревьев. Танец сухих желтых листьев, пакетиков от чипсов и семечек, окурков под свистковой мелодией. Шуршащее скольжение мусора по каменной мостовой. Снежным вихрем извиваются соскобленные из камней стен дворца «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», « КТО-ТО + КТО-ТО = ЧТО ТО». Осталась одна надпись, повыше, ближе к диванхане, до которой, скорее, поленились добраться. Ее выцарапали стоя на крыше открытых спереди помещений для наблюдателей, окружающих диванхану. Так и написано: «Последнiй Р.». С латинской i. Кличущие регистрационные номера автомобилей крики в мегафон: № такой, № такой, № такой,…освободите площадь! Мероприятием называют, посещения высокопоставленными гостьями Крепости и Дворца Ширваншахов. Властелин бесконечных лесов приехал, в пору великих пожаров. Катаются по крепости и по набережной на беленьком электромобиле вчетвером: два президента и две президентские леди. За рулем - Сам: Он любит управлять разными автомобилями. Весь маршрут абсолютно чист: ни одной живой души, ни единого автомобиля. Даст Бакинский ветер им, возвратятся в свои резиденции с запыленными ресницами. Они катаются, решая судьбы, забрасывая друг на друга сети хитроумные, разговаривая языком замысловатым, каждый хочет добиваться своего. Моим же мозгам мои глаза и уши задают вопросы, на которые невозможно найти ответы. Глаза видят камни - бывшие прежде зрачками пленительных глаз, деревьев – мясо предков превратившейся в пышную зелень, голубей парящих над куполами и минаретом дворца, капли падающего дождя и снега. Уши слышат вой ветра, стук дождя, свадебные марши и траурные мелодии, воркованье голубей, плачь новорожденных и обреченных. Мое обонянье слышит запахи, омерзительные и благоуханные. Моя оболочка осязает самые приятные и очень отвратительные прикосновенья. Разум же ищет сути всего. Бессмысленны все поиски сути? Все сущее взаимно превращается, поедая друг друга. Меняются только формы и молекулярный состав. Все, что-то жрут, все сильные жрут все, что не омерзительно им, и тех, кто слабее. Земля тоже жрёт, все, что на ней и все, что в ней. И черные дыры жрут. Бесконечные превращения в бесконечности: может это и есть суть? Вечное движение. Нет, нет сути! А зачем тогда нам разум?! Агаааааа! Чтобы могли сплетать козни. Как эти двое, на электромобиле. В год великих пожаров и наводнений. Там святая троица сжигает леса русские, жилища праведных христиан, ниже Великий Аллах топит в дни святого рамадана правоверных мусульман в наводнении. И наставляют: несите груз с покорностью, и он станет легким! Все запутано, все перепутано. И боги перепутали, кто кого должен карать. Может между ними договор о невмешательстве? Мол, пусть каждый занимается своими подданными. Сплошные утоления, все «живое» и «не живое» утоляет: голод, жажду, прихоть, похоть, нужду, амбиции. Даже души умерших и боги утоляют, жажду мести: души мстят отравившим их тела, боги мстят неизвестно за что но, известно, кому. Имеющих власть мирскую, религиозную, финансовую даже боги очень редко карают. Даже землетрясение в девять баллов им не грозит ничем. Есть огромная масса легко «поддающихся» каре божьей «грешников». Замызганные крестьяне в лачугах, построенных из глины и соломы, горожане в трущобах, les miserable’s под мостами и в развалинах, гонимые обитающие возле сборочных пунктов мусора, арестованные ради выполнения плана абсолютно беззащитные наркоманы и когда-то бывшие ими, посаженные за слова вместе с посаженными за убийства.…Убегать хочется, от всего, от фальши вездесущей: между государствами, между начальниками и подчиненными, между членами семей, между любовниками, между друзьями…. Кто фальшивомонетчик, кто бракодел? Некуда…(. Опять придется по начертанному сценарию, как поршень в цилиндре, в туалет, мыться, одеваться, стакан чая, выйти, пойти, ехать, приехать, посидеть, понаблюдать и думать, и НИЧЕГО не УЗНАТЬ. И уйти, ничего не узнавши о НЕЙ…. Сигнатура, есть только сигнатура. И нет никакой сути. Есть только превращения, превращения во времени, в пространстве: в бесконечных измерениях. Первоматерия, она настолько же последняя, насколько первая.
А я сижу и принимаю вовнутрь виски из грушевидного стакана, закусывая шоколадными плитками ROSHEN. Хочу раствориться в спирту, стараюсь забыться, исчезнуть от своих же взоров, не хочу больше думать. Так и сума можно сойти.
Все, что в мире нам радует взоры,- ничто.
Все стремления наши…
Вижу кота, молодого, красивого, черного кота на крыше помещений окружающих диванхану. Пасет двух ворон, ищущих чего клевать возле дворца. Одна взмахнула крыльями, опустилась в двух метрах от охотника. Он прижался, распластался на крыше. Повернул красивую черную головку и посмотрел на ворону. Но, не в том было: она слишком крупная, ему не осилить. Все же решился на прыжок: вытянулся еще сильней, задние ноги начали толкать туловище вперед, опирая о лапы, стоящие на одной линии не переступая ее. Гоп, прыжок, короткий полет и приземление на пустое место - туда, откуда, только, что взлетела ворона.
Живу я в Старом городе, отделенном от большого Баку высокими крепостными стенами. На втором этаже двухэтажного старого дома. На фасаде выбито: 1898. Раньше из окон маленькой спальни можно было обозреть Каспий. Но снесли старый дом, стоявший перед моим, построили повыше. Перекрыли вид на море. Но ничего. У меня есть еще туннель, свой. Начинается от окна кухни, слева дома, справа высоченные стены дворца Ширваншахов. Взор пробегает по покрытым смолой крышам старых крепостных домов, и вот небольшой сектор Каспия и Бакинской бухты с одинокой, ослепительно белой яхтой на причале. А заканчивается он, где то там далеко, где море поднимается к горизонту, а горизонт опускается к морю и на месте их слияния образовывается густо-черная полоса.
Иногда очень хочется писать обо всем, что я вижу через свой туннель, как чувствую жизнь. Радостный восторг в глазах иностранных туристов, грусть и печаль на лицах аборигенов. Такое ощущение, что весь год для них одна осень. В детстве мы бегали за туристами, выпрашивая жвачку: - Мистер, плиз, gum, плиз, gum…
Жвачки тогда были диковинкой. Мы дежурили возле вторых по величине и значению ворот в Крепость, сзади станции метро « Бакинский совет», ловили «свежих» туристов. С другом. Нас было много. Но я дружил с Тофиком, с пухленьким, как я сам, мальчишкой из нашего двора. Они жили на первом этаже. Там же жили русские и азербайджанцы, и пожилая армянка, бабушка Сара. Она ещё долго прожила там, даже во времена погромов начала 90-х, её прятали соседи-азербайджанцы. Но потом не вытерпела жить, прячась, продала дом и уехала в Краснодар. Это мы потом поняли, что и азербайджанцы не хотели уезжать из Армении, их тоже вынудили. А так, было жалко бабушку Сару.
Мы играли в войну. Жалкие отцовские жалованья не позволяли тратиться на настоящие игрушечные пистолеты и автоматы, мы их делали сами из планок, оторванных от овощных ящиков или из алюминиевой проволоки незамысловато загибая её в форме пистолета или автомата. Делились на две группы: на немцев и на наших и каждая группа, обязательно, считала себя «нашими». Мы с Тофиком всегда были в одной группе. По продольным дорожкам ведущим на зубчатые сторожевые башни лазили наверх, «стреляя» друг в друга. А потом истово доказывали друг другу, что именно мы «уничтожили» вторых.
Иногда родители давали мелочь на покупку булочек или чтобы выпить газированной воды из автоматов. Мы покупали на сложенные копейки резиновый мяч, покрашенный в синий и в красный цвета напополам и с белой полоской в середине, и гоняли его столько, пока весь цвет с него не сходил и не лопался. Бывало, доходило и до драки: нас «обзывали» гёмбулами (толстяками) и мы вступали в потасовку защищая друг друга. Доставалось и от матерей. Но мы не никли, нам казалось (не то, чтоб казалось – мы были уверены), что дрались за справедливость. Это мы потом поняли, что справедливость это и есть вера, вера в правду, вера, именно, в свою правду. Ведь во всей известной истории человечества все тираны и все добродетельные считали себя одинаково справедливыми.
Однажды после очередного «матча» мы вернулись домой. Я, как всегда, с порога оповестил мать о своем голоде. Она положила на покрытый кружевной скатертью стол большую тарелку довгы – жидкой еды сваренной из простокваши или из пахты с зеленью, рисом и желтым горохом. За короткое время я осушил тарелку и когда подушкой среднего пальца начал вталкивать последние горошинки в ложку, услышал со двора громкий крик Тофика звавшего меня:
- Рустам, быстро иди сюда!
Я выбежал в веранду с разбитыми от сильного ветра стёклами, посмотрел вниз и увидел наших радостно и задорно смеющихся отцов: каждый из них держал за руль по велосипеду известного тогда как «Школьный». Сердце провалилось: нам купили велики, новые! В одно мгновение я очутился во дворе. Я не смотрел ни на Тофика, ни на дядю Теймура отца Тофика, ни на своего дорогого папу, я гладил раму и руль велосипеда, щупал колёса, будто проверяя накачаны ли они. Потом я поднял голову, посмотрел на наших отцов, олицетворяющих для нас самых сильных и самых хороших пап, а потом на Тофика. Две слезинки катились по его щекам к подбородку. Да, у нас были ВЕЛОСИПЕДЫ. Два двухколёсных счастья.
А из-за сломанных стёкол веранды то и дело вытирая глаза, наблюдала за всем этим мать. Мы тогда ещё не совсем осознавали насколько может быть счастлива мать за своих детей в их радостные минуты и насколько несчастна в их горестные моменты. Это мы потом поняли, что законы природы тоже иногда не совсем совершенны: ведь дети не возвращают даже мизерную долю той любви, отдаваемую им матерями. С истечением времени та жалкая любовь отдаваемая родителям превращается сначала в привычку, в обязанность не гарантированную ни одним законом, а по мере становления их обузой даже и в ненависть. И когда ты берёшь трубку и набираешь номер телефона матери и в трубке слышишь её пахнущий тленью голос, её стоны и жалобы на то, что реже стали её навещать, становится не по себе, ибо тебя тоже может ждать такая же участь.
Вот такой чередой разочарований и радостей проходило наше детство. Мы тогда знали, что дни, месяцы и годы заменяют друг друга. Но мы не знали, что то, что протекает из бесконечности в бесконечность, это – ВРЕМЯ.
Огибая северные стены (они сильно высокие) мы лазили во дворец через южные и собирали гору - ещё не поспевший зелёный виноград, бегали по верхнему и нижнему дворам, спускались в колодца и хранилища для хранения воды и зерна на случай осады. Нас ловили охранники и сотрудники музея, наказывали и выпроваживали. Мы тогда не понимали, что живём рядом с историей, рядом с историей
