неумением
веселиться, но и веселье, как его
понимали многие другие, меня не привлекало, ибо не вызывало во мне никаких
искренних чувств, никакой внутренней радости или веселья, никакой солидарности
с другими, ибо изнутри мне все виделось
и желалось строже, нравственней,
чище, пристойней, ибо никакое проявление глупости или развязности не могло
удержать рядом. Я просто уходила, не находя ни с кем точек соприкосновения.
Однажды в один из первых месяцев нашей учебы в университете наша
группа собралась в одной из комнат общежития, чтобы отметить поступление,
знакомство и как-то повеселиться по такому вроде бы не плохому поводу. Были
накрыты столы, создана интимная обстановка при свечах, громкая музыка сменялась
тихой и наоборот, кто-то настраивал гитару, обстановка располагала к
танцам, к беседе, к дурачеству,
разливалось по бокалам вино, тосты следовали за тостами. Я сидела на стуле у
стола, слушая, вникая, отвечая на вопросы, сидела накрашенная, в своем любимом
платье, время от времени бросая взгляд на свое отражение в полумрачном зеркале и чувствуя себя
неизмеримо далеко от всего происходящего, поясняя себе, что отказываться тоже
было как-то не удобно, все только знакомятся друг с другом… Были вещи, которые для меня были новы, как-то
шокировали и я, приехавшая из Кавказа,
воспитанная в строгости, была поражена многими вещами и тихонько
рассуждала в себе, почему это происходит.
А удивляло меня то, как и вызывало внутренний протест, что на
кровати сидел мой однокурсник и как в порядке вещей обнимал сразу двух
незнакомых мне девушек, сидящих рядом. Он наклонялся то к одной из них, то к
другой, что-то шептал им на ушко, то привлекал к себе сразу обоих и они
податливо прижимались к нему, смеясь и
пуская клубы сигарного дыма и отвечая на его поцелуи томными голосами, не видя
в друг друге соперницы и согласные на такое проявление внимания.
Окинув взглядом этих молодых людей, я подумала также о том, как
я далека от таких отношений, не зная, что была ближе, чем на миллиметр. В
какое-то мгновение Руслан, так звали парня,
перехватив мой взгляд, вдруг освободил свои руки от подвыпивших и
льнущих к нему подружек, и, я не успела и моргнуть глазом, как сильная
его рука одним движением притянула меня к себе и усадила на его колени. Горячее
угарное дыхание пахнуло мне в лицо, и его губы уже готовы были соединиться с
моими. Такие университеты для диковатой моей сути и незыблемой нравственности были столь
неожиданны, что я столь же неожиданно
для него оттолкнула обе его руки и влепила ему столь звонкую пощечину, что в комнате сразу же был включен
свет и уже готовы были разбираться, кому она была предназначена и за что. Я же
встала и ушла, заказав себе подобные
мероприятия, никому ничего не объясняя и получив вдогонку одно лишь слово:
«Ненормальная!» Далее все увеселительные
мероприятия, как в группе, так и на курсе я игнорировала, впрочем как и в своей
собственной комнате и этим оказывалась в своей собственной стихии, которая была
мне всегда по душе.
И когда вся группа в свое дежурство выходила на ДНД, я почти не
присоединялась ни к кому во время этих ночных прогулок, держась в стороне, не
прислушиваясь к шуткам и выходкам тех, кому хотелось порезвиться и не вожделела
идти с кем-то в паре в обнимку; и если кто-то пытался со мной шутить или
положить руку на плечо, я устранялась, не умея реагировать иначе, как и не умея
и не желая сокращать между собой и другими расстояние, которое могло сделать только время и то при условии,
если куда-то исчезнет внутренний непреодолимый даже мной самой запрет.
Этот запрет был во мне, несомненно, от Бога, но провозглашен мне
вслух раз и на всегда строгостью отца, и не было никого на тот период, кто этот
запрет мог бы преодолеть. На тот период именно так я себя чувствовала, так
понимала и имела на все и свое, подаваемое изнутри объяснение, которого мне
было достаточно.
Желая внимание и уважение сокурсников, желая нравиться парням, я
ни за что не променяла бы свою цель на начало серьезных отношений с кем бы то
ни было, ни на какое параллельное сосуществование пути постижения наук и любовь, ибо к этому абсолютно не была готова, и хорошо
понимала, что эти две вещи не могут идти рядом во мне, ибо каждый из этих путей
слишком много требует и первый куда важнее для меня, нежели второй.
Я должна была крепко встать на ноги в учебе, я также должна быть
материально независимой, я также должна быть хорошо одетой и, увы, я должна не
зависеть от косметики и от зеркала… Ибо
косметикой не удержать и привлечение ею достаточно иллюзорно. В учебе я только
начинала свой путь и начинала его плохо, я была материально зависимой от отца,
я была плохо одета, я рисовала свою красоту… Все имело место и все давало мне
запрет на чувства, я не имела право и посмотреть в эту сторону, ибо, иначе, –
абсолютный крах, а за ним боль… А такую боль я себе не желала из-за какой-то
непостижимой мне самой внутренней высоты. Я не должна быть кем-то оставленной,
или брошенной… Лучше не начинать, не приближаться к этому чувству и не
позволять приближаться к себе, ибо это опасно, и знания, постижение их –
дороже. К тому же я становилась неким узлом противоречий в себе, где нельзя
было примирить устремление к знаниям и переставший понимать ум, желание быть
красивой и нравиться и иметь плохую одежду и зависеть от косметики и денег,
желание быть уважаемой и явная посредственность… Свои же видимые успехи у ребят
я причисляла к иллюзорным и понимала, что умный парень на такую яркую
нафуфыренную внешность не пойдет, и что предложить ему, если ум дает сбои.
Стоит увидеть мое лицо не накрашенным, стоит понять, что одежда одна и та же,
платье и зеленый костюмчик, стоит
узнать, что бестолковая в учебе… Нечем прельстить, нечем удивить, нечем
привлечь… Все одно к одному. Все
постоянно говорило: «Не время». На этой ступени «не начинать» я стояла внутренне
твердо, абсолютно веря в свою правоту, не желая испытывать судьбу, не идя на
компромиссы, не желая себе серьезных отношений, как и потрясений, но
любопытством меня Бог не обидел и увлекал туда, где я тщательно выстраивала в себе
запрет.
Но о Планах Бога мне было неизвестно, и я себе упорно в разных
формах повторяла, что мне необходимо сдать сессию, что необходимо одолеть
предметы, что необходимо разгрести руины лекций, лежавших в моем сознании
непреодолимым завалом, и, главное, необходимо на всем экономить, ибо
приходилось жить на одну стипендию, поскольку родительские деньги, высланные на
год вперед, были уже потрачены.
Требования преподавателя по матанализу строго следовать только
его лекциям действовало удручающе. В учебнике все изложение казалось проще,
доступней, четче, но от изложения Мальцева, от моих конспектов в голове
воцарился затянувшийся хаос. Уже в который раз, просыпаясь утром в непроходящей
депрессии, я устраивала себе прогулы, дабы хоть как-то раскрутить то, что уже
было записано, ибо увеличивать багаж незнания и непонимания было тяжело, почти
абсурдно, но тем самым неизменно увеличивала его, никак не облегчая, но
усугубляя и свое положение в глазах группы, да и себя. Вообще, я не зря билась об лед, не зря
считала, что мой удел есть гораздо легче проникать в знания, ибо это
предчувствие имело свое основание.
Много лет спустя, уже учась в другом университете, я все же
познала то, что предчувствовала в себе, и вырвалась вперед, обойдя по
успеваемости и пониманию в своей группе почти всех, кроме одного студента, который
тогда заканчивал второй ВУЗ и шел на красный диплом. Так бывает с многими и
многими. Человек никуда не может деться от понимания своих возможностей или
таланта, который в нем буквально буйствует и претендует вырваться за границы
посредственности. Но Бог вдруг внезапно, своими путями обрывает этот путь
успеха, не забрав предчувствие, и отводит на какой-то период в ту область деятельности,
которая никак не приемлема, никак не способствует или соответствует тому, что понял
и что ожидает от себя человек. Иногда это состояние так и не находит своего прибежища
в этой жизни, но бурно начинает проявляться и успешно реализуется в следующем рождении. Но человеку это на тот,
будущий период, увы, не утешение, ибо
хочется взять то, что тебе принадлежит, прямо теперь, не откладывая.
Бог отводит разными путями. Мне Он дал хуже математическое
понимание и повел по пути глупой юности, которая умом понимала и пыталась
ограничить, но втягивалась в те известные и извечные отношения Волею Бога,
которые реализуют человека, но уже со стороны отношений мужчины и женщины.
В нашей группе был один очень умный, но несколько угловатый,
медлительный и немногословный паренек, который чуть-чуть также держался
особнячком, но был добродушен, спокоен, охотно помогал всем на контрольных, и
два раза существенно помог мне на экзамене по математической логике и на зачете
по аналитической геометрии. Я могла еще допустить, что кто-то может посмотреть
в мою сторону из другого курса или группы, но в своей группе на внимание ребят
я никак не претендовала, и даже мыслью это не допускала, поскольку не блистала
знаниями и в этом видела свою значительную и несомненно отталкивающую
ущербность. Однако Володя, этот паренек, кажется, так не думал. Он жил где-то на квартире и было
странным, что он по вечерам стал появляться в нашем общежитии и спрашивать
меня. Он зачастил в нашу комнату и когда он приходил и робко стучал в дверь,
девчонки снисходительно улыбались и кричали: «Наташа, к тебе!» . «Почему ко
мне?» - удивлялась я. «А к кому еще?». Но он робко, как-то бочком заходил,
осторожно отодвигал стул и усаживался, уставясь на меня. Люди робкие, не
многословные, умные, терпеливые, не претендующие, не бьющие себя кулаком в
грудь, не куражащиеся всегда вызывали во
мне только доброе чувство. К нему также было чувство благодарности за его
помощь и благосклонность ко мне на занятиях, а потому я усаживалась напротив
и неспешно говорила с ним о том, о сем,
отмечая, что говорить ему как-то не просто, он почти бубнил, речь была
невнятна, но поглядывал и опускал глаза. Как-то, чтобы облегчить свои ко мне
подходы, он все изложил на открытке, которую молча в один из таких приходов
положил на стол. Там было признание в любви и многие душевные подробности,
которые во мне вызвали не более, чем улыбку. Он был трогателен со своим
проявлением чувств, со своим постоянством и робостью. Однако, стена к любому в
этом отношении, воздвигнутая все же Богом, не позволила мне хоть с малым
вниманием отнестись к его проявлению себя,
и после десятка или полтора таких
молчаливых признаний, я ответила ему, что во мне на его счет штиль и пусть ищет
на курсе себе другую девочку, чем он вскоре и занялся. Но это было не все. Богу
было угодно дать мне ту встречу, о которой я не могла забыть никогда.
