За этот относительно короткий период пребывания в Горьком в
пределах двух лет судьба приготовила мне немало подарков всякого рода, ведя
меня почти осторожно, но верно в направлениях нежданных для меня, в чем-то нежеланных, но достаточно
неотвратимых. Чтобы увидеть глубже то, к чему я тяготела где-то на уровне
подсознания, я должна была столкнуться с многими личностями и достаточно тесно,
но так, чтобы не пораниться, не настроить себя на недобрые мысли, но извлечь
то, что называется богатством чужой души или уникальностью, осознать ее
присутствие в этом материальном мире в противовес печальным для меня качествам
отца.
Великолепной встречей на все мои те дни была дружба с девочкой, память о которой жива до сих пор и
которая стала для меня моим вечным и неповторимым другом, которую я люблю, как
свою сестру, которой благодарна за то, что она встретилась на моем пути, как и
благодарна Богу за то, что, зная меня,
как не контактную и трудно сходящуюся с людьми по большому счету, подобрал тот
ключик, ту душу, которая во мне отозвалась своими уникальными качествами,
как-будто она была частичка меня или
имела в себе те качества, которые
я всей душой желала себе и никак не могла к ним приблизиться, ибо, почему-то
это в этой жизни было не мое или не предназначено мне, хотя душа тяготела к
такому проявлению себя и не могла пробить в себе гранитную стену запрета, не
подпускающую ко мне на дружеские расстояния никого или очень редко, или не на
долго, ибо никуда не могла деться от
желания чистоты отношений, что встречалось очень редко.
Ее звали Урманцева Нафиса Ураловна, 1953 года рождения. Она была
из Ура-Тюбе, Димитрова 27. Мне почему-то хочется привести здесь ее адрес, дабы
этим воздать этой личности во всеуслышание за ее неповторимость и чистоту, за
то, что послужила моей наградой, которой и теперь цены нет. Знаю точно, что она
была из многодетной татарской семьи, что брат ее был на тот период очень тяжело болен
эпилепсией, что у нее была отверженная любовь и что она была велика
сердцем и очень разумна. Также мне известно, что в 1973 году вся ее семья
переехала на другое место жительства.
Нафиса училась на моем факультете, но в другой группе, жила в
нашем общежитии на моем этаже. У нее был звонкий голос, ее общительность со всеми
была уникальна, ее любили все, она была очень легка в общении, рассудительна,
пользовалась безупречным авторитетом, в
ней невозможно было отыскать ни одного изъяна, она сразу и любого располагала к
себе, и общение с ней для меня было
делом невероятным, ибо сама я первая никогда и ни к кому на контакт не
выходила, я могла просто любоваться ее существованием, внутренне понимая, что я
так раскрываться не умею, хотя внутренний мир не столь уж пуст, но и не
настолько полон, чтобы легко в себя впускать. Но я буду долго молчать, пока мне
точно не будет ясно, что это сказать уместно, это правильно, по существу, это
поможет. Просто так говорить всегда умно, не задерживаясь в себе, по любому
поводу у меня не получалось, не желалось, не
было внутреннего и разрешения. Это было и не единственное ее
достоинство.
Я просто приглядывалась к ней, как все, по сути, не смея заговорить, хотя и не считая себя
ниже, но другой и трудней, поскольку мыслительный процесс во мне не умолкал и
четко определял, что извне мне благоприятно, а без чего можно обойтись и всегда
удерживал от излишней активности, как бы направляя мои внутренние силы более на
построение себя с учетом внешнего мира и в нем событий.
Нафиса заговорила со мной в коридоре общежития, утром, когда я
шла умываться, по незначительному поводу, видимо как-то и меня приметив. Когда
человек начинает со мной говорить первым,
судя по разговору и направленности его, я могу или уклониться, или ответить однозначно,
или ответить настолько полно, насколько это требует тема, если я это знаю в
нужной мере, или открыться чуть ли ни с
первых слов, просто расположившись к человеку, ибо уже успела его в своем
сердце как-то отметить.
Так получилось и с Нафисой. На ее приветливые слова во мне как
что-то открылось и легко впустило ее. И надолго. Она вошла в мое сердце своей разумностью,
какой-то заинтересованностью во мне, тонкостью мысли, легкостью общения, своими многими талантами говорить, рисовать,
писать, общаться. Если все во мне в этом направлении было туго, кроме мыслительного
процесса, который был во мне нескончаемым, то у нее все, как и мыслительный
процесс, не требовало много времени, но все выдавалось сразу и в лучшем виде,
что могло бы ей в будущем обеспечить многие открытые двери.
Уже теперь, вопрошая Бога о Нафисе, я получаю многие пояснения и
о ней, и о том моем положении, и о встречах с разными людьми. Бог говорит мне,
что, если бы Нафисе теперь пришлось как-то мыслью ворошить прошлое, то обо мне
она бы вспомнила куда сдержанней, ибо на тот период я еще никак особо себя не
проявила, и она могла исходить только из
своего внутреннего предчувствия о моей сути. Она могла бы меня обвинить во многих своих обидах или чрезмерной моей
прямолинейности, могла бы указать на мою неаккуратность или высокомерие к другим,
в чем она меня обвиняла, будучи свидетелем моих отношений и с Сашей, и с другими ребятами, могла обвинить меня в
самомнении, но и похвалить за ум и точность высказываний, как и за решимость и
твердость. И Бог говорит мне, что и долгими наши отношения также не могли бы
быть, ибо то же самое ее многословие и общительность со всеми удалили бы меня
от нее и вновь погрузили бы в свой мир, отнюдь не предназначенный для жизни в
общежитии, или хоть малой зависимости в дружбе, ибо только наедине с самой
собой и с Богом в себе, зная о том или нет, я и могла бы состояться,
претерпевая удары судьбы лично, без излишних советов и поддержки, ибо все
необходимое, Сам Бог, было во мне (как и в каждом), независимо от того, знала я
или, опять же, нет. По сути, так и было.
Сколько бы я ни жила в общежитиях, у меня не было там более друзей, и
никогда я там долго не задерживалась.
Бог давал мне приют, куда могли входить и окружать меня только самые близкие
мне люди. Увы, к ним родителей Бог не причислял, но мою семью, о чем достаточно
полно и немало интересного я поведаю в свое время.
У Нафисы был крупный размашистый почерк с многими завихлюшками,
подстать ему она прекрасно рисовала стенные газеты, говорила речью лидеров,
правильной, убедительной, четкой и идейной, на лице никогда не отражался гнев
или обида. Невысокая, плотная, чуть полноватая, с круглым лицом и густыми бровями, с
обворожительной и очень доброжелательной улыбкой, с длинными каштановыми прямыми волосами с всегда ровным пробором, она
никогда не красилась, но время от времени печалилась за свою некую надуманную
некрасивость и охотно рассказывала мне о своей первой любви, о своей семье, о
любви к родителям.
Все в ней, включая речь, было возвышенно, по доброму, чисто и в глазах
всегда жила надежда, ибо и у нее было немало своих печалей, которыми она охотно
делилась мной. Однако, я не умела так легко отдавать на суд другого, даже
лучшей подруги, свое истинное положение,
как и таила от нее отношение к отцу и боль за маму, так что в ней создавалось устойчивое мнение о моем
благополучии в семье и подавало надежду когда-нибудь приехать к нам в гости. Я
никогда не называла ее Нафисой, но сестренкой или Фулькой. Такой тип
взаимоотношений, видимо, восполнял мне родственные отношения на уровне сестры,
хотя и с сестрами не всегда могут
устанавливаться такие чистые и прекрасные отношения, ибо этим и остались во
мне. В таком обращении к ней не было небрежности или высокомерия, она вполне
позволяла так к себе обращаться при других, хотя иногда ей на это указывали.
Надо знать, что любая дружба, влечение в ней к друг другу тоже
прописана на небесах, непременно имеет смысл, и человеку это необъяснимо. Но
просто так люди не тяготеют к друг другу. Эта энергия идет от Бога, ибо
соединяет на время людей только согласно их карме. Сильная дружба может быть дана вследствие того, что люди в
прошлом могли быть в достаточно близких родственных отношениях, как сестры,
братья, родители и дети и пр. Иногда дружба заставляет отдавать друг другу те долги,
которые в прошлом не были отданы, иногда дружба и уготавливает людей к семейным
отношениям в следующей жизни. Иногда дружба несет для людей воспитательный
момент, а иногда просто наслаждает той душой, которая в прошлой жизни покинула
тебя нежданно, но по своей судьбе и Воле на то Бога.
Бог дает разные встречи, и все они есть слабые или сильные отклики
прошлого. Таким человеком из прошлого был для меня и Саша, и Рома, и Нафиса,
как и многие другие. Каждый входит в
жизнь настолько, насколько это позволительно, насколько это разрешает прошлая и
нынешняя карма каждого, и в любой
встрече есть непременно очень немалый смысл, даже если человек входит в твою
жизнь в виде слуги или приемного ребенка или в лице любви, или даже недруга или
предателя.
Все встречи и их результаты – тянущиеся из прошлого долги
каждого. Хотя по жизни мне было прописано внутреннее одиночество, Бог всегда
извне присылал мне в том или ином лице пару, но такую, которая это одиночество
не нарушала и была идеально совместима со мной даже по земным меркам, ибо
требование к ней было – высокая нравственность. Иначе несовместимость была бы на лицо и выталкивала бы меня из
отношений моментально, оставляя на поверхности дежурные слова и поступки без
открытия души. Открыть же я душу могла легко и беспрепятственно только маме, Лене,
своим дочерям и непременно мужу и, может быть, смогла бы отцу, не смотря ни на
что и если бы он не ушел, как и мама, так рано. Другие люди, как Нафиса или
Александр, были очень к этому близки, и
это было возможно, но Бог их давал и уводил, ибо у них свои души и свои откровения и те, кому
эти откровения были предназначены.
В нашей дружбе было прекрасно то, что каждый оставался самим
собой не подлаживаясь под характер другого, что для меня было бы крайне
утомительно и никак не соответствовало бы моей вожделенной внутренней свободе и
нравственности, где не должно было быть лжи.
Так, мы теперь уже вместе делали вылазки в город, вместе ходили в баню,
вместе просиживали в читалке общежития или ходили в читальный зал главного
корпуса, ходили в столовую, я научила ее подкрашивать глаза и по выходным ходить на танцы на первом этаже
общежития, мы становились неразлучными, не умеющими быть друг без друга, имели
неисчерпаемые темы для разговоров, умели слушать друг друга и наша дружба
становилась показательной для многих и радостью для нас. Когда приходилось, мы
спорили отчаянно, убедительно, красиво, со слезами на глазах мирились, и я ей частенько говорила, что еще никто не
приносил мне столь величайшую радость и
столь несравнимое огорчение.
Если кому-то не хватало денег или кто-то оказывался на мели, то
имеющиеся деньги или их крохи становились общими, не зная возврата или упоминания. Сколько
помню, на мир первой шла
