Когда судьба начинает или активно продолжает бить и этим очищать и учить, как и наставлять человека
и привносить в него, она часто изолирует его в себе от всяческих советов,
сочувствий, сожалений, уводит порою от доброжелателей, ибо желает вершить свое
дело без помех, но порою во внутренней суете и неопределенности, когда
человеку, загнанному в угол, уже совсем
не разобраться, хуже ему или лучше, чем другим, когда уже готов устремиться абы
куда, лишь бы двигаться, лишь бы устремляться, лишь бы получать хоть какой
результат, и уже почти соглашаешься на любой, более-менее сносный, когда
запросы к жизни начинают ослабевать,
когда начинаешь давать себе установки претерпеть, ибо интуитивно чувствуешь,
что все когда-нибудь кончается и имеет свойство давать тебе передышку, как и
новое обозрение дел своих и сосредоточение на своей никуда не девшейся цели.
Но пока этот вожделенный перерыв в вершащемся над тобой
настанет, вольно или нет, но обозреваешь мыслью и уже в который раз все
открытые как бы двери, если судьба еще дает такую возможность, ибо чаще всего,
любя тебя, она просто выталкивает тебя из одной двери, чтобы тотчас взашей
втолкнуть в другую и порою так стремительно, что не успеваешь и осознать этот
переход, а с ним и понять, повезло тебе
или нет.
А внешний мир устами и глазами доброжелателей всех уровней и
недругов, подобно болельщикам на
спортивных состязаниях, на все пристрастно взирающий со стороны, упорно требует
войти в те единственные двери, которые и им, наблюдателям, обеспечат покой и
удовлетворение, которые тебе, находящемуся ближе всех, видятся, как наглухо заколоченные…
Да и как объяснить, что, помотавшись по этому футбольному полю жизни,
ты уже понял для себя, что не ты забиваешь гол, не ты промазываешь, а нечто в
тебе и вне тебя, тебе не подчиняющееся и не подотчетное, все охотно решающее за
тебя в твоем присутствии, что-то разрешая считать своим детищем, а что, увы,
следствиями непредвиденных обстоятельств, хотя, по сути, все
не от тебя, не тобой, но к тебе, к твоему телу, чувствам, амбициям,
судьбе… но только не личными усилиями, которые на самом деле есть твоя вечная
убаюкивающая и не покидающая тебя иллюзия, которая начинает видеться после
многих игр в свои ворота, когда ты, наконец прозрев, себе говоришь: «Стоп, но я
этого не хотел, я к этому не устремлялся…», - по сути, не зная, что и то, и это,
и то, что еще будет, играет на руку твоей
удаленной и вожделенной цели; и чтобы приблизиться к ней, чтобы в ней работать
и проявлять себя, тебе нужны качества, и
все работает на эти качества, и ради этих качеств тебя с болью и редкими передышками ломает.
И откуда-нибудь эти качества не являются. Они рождаются в муках,
они закаляются, они просеиваются, они еще зарабатываются через отдачу кармических
долгов; а пока долги есть, есть запрет на приближение цели.
И теперь, управляемый судьбой, а значит Рукою Бога, находишься в пути преодолений тех препятствий, которые сам посеял
и взрастил своей греховной деятельностью в прошлом, в прошлые рождения, и
теперь своим телом, своими чувствами, своими, по сути, руками разбираешь, разгребаешь, озадаченный и
почти непримиримый, свои же завалы, действуя согласно Божественной Воле,
справедливости, Божественному Плану очищения, ибо, иначе, ни на миллиметр не
приблизишься к тому, что назвал целью и смыслом, ибо, дав их тебе в сознании, Бог дает и возможность
их заслужить, а ты говоришь, что в не те врата… Именно в те, именно в
подходящее время, именно во благо. И с кем поспоришь? Это надо только принять и
осознать, и утвердиться в вечной и неоспоримой Истине. Неся другому боль, ты
получаешь ее рикошетом, и, кажется, в самое неподходящее время, ибо и здесь
Милость Бога Совершенна. На самом деле, в самое подходящее, ибо и
обстоятельства уж для этого уготовлены, и следствия, служащие в итоге твоей же
цели и сам созрел, чтобы принять и преодолеть. И где злословил, где лицемерил,
где лжесвидетельствовал, и где насиловал, и где отбирал, и где себя возвышал и
попирал другого…, там и ответь, и чуть больше, чтоб хорошо запомнилось и чтоб
другим передал, чтобы в эту степь не тянулось, и чтобы подобные качества в душе
остались вечным Божественным запретом, неотъемлемым, частью души, ее ориентиром, ее
сутью.
И могла я себе сказать и тогда, и всегда, что и этот путь, длинный,
долгий, изнурительный, полезный, насильственный, Наталия, есть на сегодняшний
день твой. Судьба, готовя тебе и блага и свою успешность, не позволит тебе к
этому подойти бездарно и бездарно воспользоваться, ибо, иначе, канут в ничто
все Божественные усилия над тобой, как и над каждым. А потому, Бог давал мне
то, что было мое, что честно, т.е. греховно заработала в прошлых рождениях, но
учел многие и другие качества и поступки, дабы и за них вознаградить великими
внутренними мне обещаниями предназначения, которые позволяли со мной однажды
заговорить (осень 1991 года), дав претворение этим обещаниям. Но где было
чересчур, где мои недоброжелатели переусердствовали, идя на поводу своих
греховных качеств, там Бог становился в защиту меня.
Никак не следует полагать, что я в этом избрана в плане защиты,
ибо религия открывает глаза, и Бог
изнутри четко подсказывает верующему, где помог, где предупредил и где защитил.
Многие обиженные уже в этой жизни видят и поднятую Божию Руку над обидчиком,
ибо это не слепая кара или возмездие, но каждому свой Урок, ибо в греховности
Бог не позволяет долго пребывать, но желает очищение через равнозначные
страдания, дабы человек слабел в греховности и становился в пути страданий
гибче, понятливей, добрее, совершенней.
Чтобы дать мне также следующий опыт, меня необходимо было буквально вышибить из общежития, дать вокруг
меня более неблагоприятную обстановку, дабы я испытала и этот нектар, чтобы в
итоге развившаяся на этой почве ситуация и среда стали для меня невыносимыми; и
в означенный Божественный срок и без больших худых последствий для себя я была
направлена судьбою дальше, проходя так все тот же ускоренный ликбез по жизни и
ее опыту в условиях моих духовных и материальных возможностей.
Поэтому Судьба, Сам Бог поступали со мной не ласково, но так, в
ту меру, которую я могла бы вытерпеть с нужным пониманием, не обозлясь и не
ожесточась на людей, поскольку страдания такого порядка были в соответствии с моей внутренней и
материальной устроенностью, были куда
более слабей, чем страдания, отводящие меня от внутренней цели, от знаний и
устремленности все же жить во благо другим, хотя это ни тогда, ни после не было
основным направлением судьбы или ее задачей на меня, ибо у нее был другой, и не
менее существенный и подходящий мне план – развить в этой жизни качества, мозги
и понимание; и в этом направлении судьба, надо отдать ей должное, неустанно
трудилась и не покладая рук.
Только в новых, изолированных от многолюдья условиях, я смогла бы пройти и новый опыт человеческих
отношений и качеств и проявить активность в означенном мне судьбой направлении,
которая и была из всего выводящей и успешной. И эта активность была выражена в
поиске нового жилья, а также в вновь
поступлении на заочные подготовительные курсы при Московском университете,
которые начинались осенью и должны были
мне помочь. Именно без настигших меня
событий многое бы не случилось и другое.
Но все по порядку.
В последнем письме, которое написал мне Геннадий, мой случайный попутчик в поезде,
содержался его вопрос, его просьба дать совет, как быть, если в общежитии, где
он также, как и я, обосновался, все поголовно пьют и втягивают его в это, как и
другие многие разборки постоянно, и невозможно устоять, и невозможно начать
собирать деньги, и невозможно… На этот вопрос, еще работая благополучно
воспитателем общежития, я ответила, советуя, что лучше всего уйти жить на
квартиру, снять комнату, ибо не каждый может выдержать это влияние и его
последствия, не каждый найдет в себе силы противостоять и не обрести врагов, но
поясняла, что, живя в семье, или просто отдельно, будешь семьею храним, ее
духом, или своей изолированностью и разумностью и твердостью цели, лишь бы шел,
не боясь самого себя и своих слабых качеств, лишь бы не втягивал себя умом в
то, что неблагоприятно, или вредно, или против другого… На самом деле, на это
письмо я уже не получила ответ, но им как бы предсказала свое скорое и
неминуемое будущее, о котором я ничего не могла знать, но, ведь, так и
случилось.
Волею судьбы я поселилась на квартире, а вернее в небольшом
домике у Анны Ивановны, с виду крепкой семидесяти двух летней старушки, недавно
похоронившей мужа и к моему приходу к ней едва отметившей сорок дней. Это была окрайная часть города с частными
домиками, хозяйствами, почти предпоследняя остановка автобуса, идущего с
комбината, я бы сказала маленькая деревушка со своим бездорожьем, неровными
улочками, но с множеством домов и домиков, дворов и двориков с участками,
огородами, подсобными постройками, сараями, времянками, сараюшками, плотно
прилепленных к друг другу, с нечастыми низенькими магазинчиками, совсем не
далеко от железной дороги, так что постукивание проходящих поездов казалось
совсем рядом. Это ее соседку, живущую на
этой же улице, на противоположной ее стороне, чуть наискось, я и встретила на
остановке в дни моих гонений, через нее и попала к Анне Ивановне в качестве
квартирантки.
На предварительном разговоре, по сути, на своеобразном собеседовании, я пояснила, что работаю ученицей-прядильщицей,
что желаю поступить учиться на подготовительные курсы и мне нужны подходящие
условия. То, что я собираюсь учиться, а значит, не держу в голове гульки и никого не буду к
себе водить; ее ко мне расположило однозначно, ибо все еще не могла смириться
со смертью мужа, и стены хаты ее давили, как и боялась оставаться без
присмотра, без постоянного живого человечка рядом, но и не желала себе лишнего
беспокойства.
Жить с чужим человеком я не умела, не очень-то понимала, как
надо себя с ней вести, чтобы не вызвать в ней гнев или неудовлетворенность. Не
все условия бабушки мне подходили, но выбирать было не из чего. Как только я с
чемоданом вошла в ее дом, она заговорила о том, что ей надо побелить потолки,
печку, а также заявила, что будем харчеваться вместе, и что об оплате мы договоримся. Хозяйство у Анны
Ивановны было среднее. Большие высокие деревянные ворота извне открывались
хитро, и бабушка сразу же научила меня этой несложной науке. Посредине двора на
цепи у сбитой кое-как конуры сидела дворняга, вечно голодная, но не злая и неустанно
лаяла на все движения на улице, которых было достаточно, ибо улица была
замыкающая и многолюдная, поскольку выходила на остановку. Далее, по краям двора, почти в конце стоял свинарник,
курятник и небольшая времянка, где также, как и в доме, была печка; здесь же была лежанка, столик у
низенького окна, старый сундук и мешки с комбикормом, на вешалке висели
фуфайки, старые пальто, куртки. Выходил
