Москва встретила меня сдержанно, почти благосклонно, однако, с дороги и в виду печального груза памяти и
долгой внутренней неустроенности во мне, не задев никаких других чувств, кроме
глубокого понимания ее значимости и моей малости. Что привело меня в великую
столицу? Только Бог. Незримые силы, дав мне свои причины, в свое время мне
однозначно указали сюда, и мысль не
пожелала протестовать, хотя и не искала здесь своего конечного пристанища. И не
переоценивала я себя, и не была это высоко поднятая планка или дань самомнению
и гордыне, и легко бы я устремилась в любой другой русский городок учиться, но
была ведома Самим Богом сюда потому, что та, которая должна была заговорить с
Богом и Волею Бога передать людям Совершенные Знания, Новые Святые Писания,
обязана была побывать в сердце России, ибо, иначе, ее предварительный Земной опыт, внутренние
переживания и земные награды оказались
бы не полными.
Теперь я также расцениваю свой приезд в Москву в июне 1974 года,
как и Милость Бога, и знаю, что ни один не направляется сюда по своей личной
инициативе, какую бы цель он ни имел и из какой бы причины ни исходил, но
только Волею и Планом Отца Небесного. Ибо у Бога очень много заслуженных душ,
которые в прошлых рождениях могли быть среди тех, кто собой, своей жизнью
защитили Москву, Россию, русский народ и получили право или побывать здесь, или
обосноваться, и это надо понимать.
По приезду, оставив один
чемодан в камере хранения на вокзале, взяв с собой самое необходимое, я направлялась на Ленинские Горы по адресу
подготовительных курсов Московского Университета, почему-то чувствуя себя в
Москве почти невидимой, а потому благоприятно, ибо теряла саму себя в людском
потоке, сливалась с ним и, наслаждаясь
метро, отмечала в себе, как все в метро умно устроено, как четки указатели, а
потому невозможно растеряться, невозможно почувствовать себя беспомощной и нет
необходимости спрашивать у других.
Однако, понимание мое о моей невидимости рассеялось тотчас, как
я оказалась на улице. Ведомая адресом, я была остановлена раз пять беспокойными мужчинами разного возраста, услужливо предлагающими
мне сомнительные услуги, славу или
осыпающие комплиментами отнюдь не самого пристойного содержания. Один вызвался
снимать меня на Мосфильме, другой сулил фотопробы, третий льстил мне моими
глазами, представляясь художником, четвертый предлагал услуги таксиста… Мой
чемоданчик, видимо, играл свою роль и за меня представлял меня приезжей из
периферии, а потому и предлагали завораживающие сказки, уготованные для
новоявленных девиц, ищущих и желающих
земного рая, с этим только ступив на столичную землю.
Но, благополучно достигнув курсов, я была направлена в общежитие
Университета, куда и вселилась. Это было
кирпичное четырехэтажное здание, где меня подселили в комнату на первом этаже к
студентам пятого курса журфака, которые через недельку уже собирались
разъезжаться, а мне предстояло ходить с недели полторы на очное продолжение
подготовительный курсов, и далее сдача экзаменов в университет на мехмат первым
потоком.
Могла ли я думать, что и здесь судьба не пожелает отдохнуть от
меня, но снова методично и упрямо будет вести меня странными кругами, выставляя
напоказ там, где мне, здраво рассуждая, и тем более в Москве, совсем не должно
было быть места. Ну, тихонечко бы себе сдавала вступительные экзамены,
готовилась бы, как все. Но нет. Все, все встречи, все переезды, все малейшие
события непременно должны были выставлять меня, вновь и вновь подавая мне,
таким образом, одну и ту же мысль: так что же это я за такое?
На самом деле, недолгая журналистская среда, та элита, которой я
благоволила в себе, и путь свой также как-то в будущем увязывала с пером,
оказалась передо мной так близко своими лучшими представителями, что хотела я
или нет, но обязана была еще и здесь
почерпнуть для себя свое даже в столь
короткое отведенное мне на это время. Но если бы только почерпнуть…
Несколько дней я вообще ни с кем не разговаривала, ходила себе на
занятия и обратно. Однако, не очень-то мне понравилась эта шумная журналистская
компания, ибо наша комната была все время наполнена людьми, философскими
размышлениями, планами разных уровней, где никого не заботило, сплю я или нет,
занимаюсь я или нет, существую я или нет, но время и место заставили меня
как-то и скорее не по своей причине разговориться с девушкой, которая, как мне
показалось, была очень самонадеянной, многословной, любопытной, бросающей себя
постоянно в глаза другим.
Но начатый почти неприветливый разговор, в котором я желала
отделаться ничего незначащими фразами, все же состоялся и не по моей инициативе. Вопросы были слишком откровенными и
навязчивыми, но… кого же не разговорит
практикующий в любое время своей жизни и на любом предмете начинающий
журналист. В итоге, я выложила ей (звали ее Марина), хоть и не совсем, всю свою жизнь, то, что и я немного в жизни познала и уже не
девушка, ибо так случилось. Видимо в разговоре я успела в чем-то преуспеть, ибо
она заметила, что я умна и неплохо говорю, однако сказала, что есть один парень, также студент
пятого курса, который любого заткнет за пояс, ибо прекрасно мыслит,
аргументирует, лаконичен, превосходно парирует, хорошо владеет речью и идет на
красный диплом. Его убедить, его
переспорить не удается никому, и я однозначно не смогла бы поддержать с ним
диалог или выиграть словесный поединок, поскольку легко можно предположить, что, не имея образования, я не имею и нужный
кругозор, знания и интеллект. Однако, я сказала, что легко справлюсь с ним в
диалоге, в любом споре философского, жизненного порядка, ибо чувствовала в себе
столь непреодолимую силу и уверенность, которые меня и не подводили, что
абсолютно точно знала, что ему со мной не сравниться. Скоро наш разговор был
известен всем и был назначен день нашего поединка.
Вообще, я начинала понимать, с кем бы ни говорила, что дорожу
диалогами с людьми, что люблю аргументировать, точность высказывания,
логичность и последовательность доказательств, убедительность, все основанное
на справедливости, всех возможных подходах с разных сторон, непременно
основываясь на нравственность, чувствовала, что имею свои четкие понимания,
мнения, что могу выразить мысль и выслушать другую сторону, что могу и
управлять разговором, направляя в нужное русло или привлекая посмотреть на вещи
еще с одной стороны, благоприятной для исхода.
Бог как-будто специально смолоду учил и показывал мне, что я
могу говорить, что мои мысли, рожденные обстоятельствами и страданиями, не
могут кануть, но бережно переливаются в убеждения, убеждения в последовательную
речь, а речь ведет к диалогу; присутствие
внутренней доброжелательности не противопоставляет, но выводит другую сторону
чуть ли ни добровольно к соглашению, ибо, имея нравственную основу, речь начинает обладать и могуществом убеждения,
где уже отходов нет, где другой прижат чуть ли ни к стене. Но и для этого нужен
партнер с качествами разумными, не бьющий
себя в грудь, не отвергающий, не
сдающийся на полпути, не ведомый гордыней, но тоже ищущий истину.
Также диалог должен иметь и момент перемирия, момент согласия,
момент протянутой руки, если оба с разных сторон подошли к одной истине и
разногласий нет. Диалог требует мудрость
постоянно, требует любви к тому, кто тебе парирует, требует внутреннюю высоту
над любым исходом, как и бесстрашие, как и возможность самой первой протянуть
руку, не боясь быть поверженной, если истина восторжествовала и ее можно и
нужно принять и утвердить, из чего бы ты изначально не исходила, как и не
чувствуя боли поражения.
В диалогах сильных я вновь и вновь испытывала чувства странные,
непонятные, непередаваемые. В момент разговора в его начале в тебе живет
торжество истины. Ты уже чувствуешь свою победу, ибо силы в тебе неземного
происхождения, силы и твои и не твои, но упорно появляющиеся и властно
овладевают тобой в самом начале. При этом уверенность в себе рождает
неописуемый мир и покой. Тебя не может вывести из себя ни одним своим словом
говорящий, он не может тебя и прогневать, но рождает улыбку там, где время от
времени у него проскальзывает грубая логическая ошибка, основанная или на
невежестве, или на несобранности, или на слабых и размытых убеждениях. То и
дело приходится автора высказывания возвращать как бы к исходной точке,
указывать его отход от главной мысли, указывать на потерю логики, на
противоречивость, его собственными словами загоняя в тупик и начиная
разматывать по новой клубок предмета спора, вновь подводя к основной идее его и
своей и ища точки соприкосновения или напрочь их отметая, как не имеющие ничего
общего изначально.
Сколько раз мне виделось, что суть разговора, уклоняясь, рождает
столь ценные новые ветви для разговора, которые никак не хочется отпустить, но,
почуяв это, твой оппонент, желая объять необъятное одним махом, уже пускается
на новые доказательства, уводя мысль в
страну для себя обетованную, и так запутывая себя старательно, как и меня, и только успеваешь вовремя придерживать
поводья спора, дабы определиться хотя бы в одном.
А сколько неточных изначальных предложений, которые берутся за
фундамент, который на самом деле изначально достаточно зыбкий, и строятся уже
целые башни, которым бы надо было рухнуть, но убедить, что эти башни Эйфелевы
почти невероятно, ибо эта основа слишком
еще прочная в сознании, пока стоящем на своих незыблемых ошибках, которые
убрать может время и время.
Но в момент разговора Бог вводил в меня в состояние крайней
сосредоточенности. Я видела, что в этот момент входишь в себя и откуда-то
изнутри, из моего ума, из скрытых в обычном состоянии глубин поднимаются мысли,
как только я вникла в суть вопроса или предложения, несущего в себе потребность
моего ответа. Именно оттуда извлекаются легко и необычным путем именно мои убеждения,
но оформленные в веские, четкие, однозначные слова и предложения, никогда не
банальные, высоконравственные и идут из меня спокойно и строго, с полным
контролем всего диалога, где я вновь и вновь погружаюсь в себя за ответом и
счастливо, и скоро его нахожу, на самом деле только присутствуя при его
рождении, ибо все происходит при мне и без меня.
Процесс разговора становится больным для моего собеседника уже
через несколько минут, и здесь я иногда иду на фору, на некоторые
незначительные уступки там, где это возможно, позволяя ему базироваться на
ошибочном понимании и далее вновь, констатируя его предложение, нахожу изъяны и
поднимаю их наверх с тем, чтобы тотчас аргументировать в защиту все же истины.
Однако, имея внутреннее бесстрашие к любому разговору
философского порядка, не требующего
особых знаний, тем более научных, я замечала, что в этот период я
нахожусь в состоянии некоего экстаза, состояния, где говорю я и не я, где я
буквально успеваю отправлять из себя слова
