Школа номер ноль. Повесть. Глава 11

                                                                                          ВО СНЕ И НАЯВУ




    - Вот как дам тебе в пупок, он и развяжется! Век не забудешь. Ты еще не знаешь, Сашка, какой я сильный.
    - А если бы ты знал, Вовка, насколько я тебя сильнее, то так бы не говорил, - возразил Сашка Прохоров.
    - Ну, и насколько?
    - Насколько надо, настолько и сильней.
    - Это не ответ.
    - Ладно. Сам напросился. Тогда я отвечу тебе по-другому: чтобы выявить сильнейшего, нам надо сразиться.
    - Так не будем медлить! - воскликнул Вовка.
    - Я не из тех, кто мешкает, - немедленно отреагировал Сашка. - Сейчас я задам тебе трепку. И береги свой пупок!
    Раздался первый крик...
    Брызнула первая слеза...
    Второй вопль издала, непонятно откуда взявшаяся, Майка Борисова. За компанию завопила и сопровождающая ее подруга.
    - Лучше мне ослепнуть, как Гомер, чем видеть такое безобразие! - кричала Майка.
    Безобразничать Сашка с Вовкой не перестали, чем вызвали еще одну гневную тираду Борисовой:
    - Лучше мне оглохнуть, как Бетховен, чем слушать эти дикие визги!
    Вовка с Сашкой стали безобразничать еще сильнее.
    - Лучше мне... - опять завелась Майка.
    - Остынь, Борисова! - прервал я ее. - Лучше бы ты замолчала, как уже давно молчит Бетховен, не говоря уже о Гомере.
    И мы мягко предложили ей идти, куда шла, а не отвлекать нас пустой болтовней от битвы титанов. Майка надулась, и свое неудовольствие выплеснула на рядом стоящего Славку, с никогда не проходящим аппетитом уплетавшим шоколадку.
    - Ты, Гречнев, все жуешь, - с осуждением сказала она. - Лучше бы...
    На этот раз ее прервал прохожий, спросивший, где здесь можно купить батон. Славка молча указал рукой в конец улицы. Когда прохожий ушел, Майка сердито сказала:
    - Там находится "Колбасный домик". И хлеба в этом месте не купишь.
    - Ничего страшного, - наконец раскрыл рот Славка. - Купит колбасу.
    - Но, может, ему не нужна колбаса, - по-прежнему сердито сказала Майка.
    - Колбаса нужна всем! - не допускающим возражения тоном, изрек Славка. - Ты вот лучше угадай, что мне сегодня снилось?
    - Огромный бутерброд с колбасой?
    - Нет. С сыром. С очень вкусным сыром. Меня даже затошнило во сне от удовольствия.
    - Очень интересно, а главное - чрезвычайно познавательно.
    - А потом я опять видел сон... странный. Будто сижу я в каком-то кафе. Передо мной две бутылки лимонада: одна пустая, другая полная. Значит, одну я выпил, но во сне не запомнил. А в руке у меня ложка.  Еще вижу, как повар на большой сковородке жарит мясо. Даже не мясо, а фарш какой-то, и он его иногда помешивает. Тогда и я пару раз подошел и помешал. А на третий - бац! - и поварешкой мне по лбу. "Если еще раз подойдешь, - говорит, - то заставлю тебя его съесть. А съесть его без последствий, мало кому из посетителей удавалось". - "Каких, - спрашиваю, - последствий?" - "Ужасных, - отвечает он, и прибавляет: - А ты пионер?" - "Нет, - удивился я. - И никогда не был". - "Совсем дело дрянь, хуже некуда", - морщится он, и опять хватается за поварешку.
    - Ну и что дальше? - спросила Майка.
    - К счастью я проснулся. Вот только не пойму, к чему этот сон?
    - Чего уж тут непонятного, - усмехнулась Майка. - Все очень понятно. Опять к двойке. А по лбу дома от родителей получишь... за успехи в  учебе.
    - Может быть, может быть, - пробормотал Славка. - А все-таки интересно, удалось бы мне...
    - Не удалось бы! - твердо заявила Майка.
    - Может быть... Но это еще не конец. Я опять заснул и видел сон. Но он был и странный, и страшный одновременно.
    - Что, зомби голодные тебя преследовали, или котлету не додали в школьном буфете?
    - Снилось мне, что Анька Сушкина - ведьма!
    - Так это же правда, - фыркнула Майка.
    - Но я никогда не видел летающей Сушкиной.
    - А я видела. Как-то Лепилина ей так дала, что она долго-долго летела, а потом штопором в землю, только пятки торчали.
    - Это не то. Снилось мне, что из окна она на метле вылетает, а навстречу ей - да! - Катька Лепилина.
    - Тоже на метле?
    - Ну да! Приземлились рядом со мной, и давай меня этими метлами метелить!
    - Ужас какой.
    - Мало того. Катька и говорит: "Давай, Анька, его в пончик превратим". - "Давай" - отвечает та. И превратили.
    - Вот это да!
    - И вот я в пончиковой, лежу на тарелке рядом с другими пончиками, весь покрытый сахарной пудрой - готов к употреблению.
    - Употребили?
    - Слушай дальше. Входит в пончиковую... Кто бы ты думала? Нина Федоровна! Подходит к столу, хватает тарелку, на которой лежу я и...
    - И?
    - И я закричал: "Нина Федоровна, это я, Слава Гречнев, ученик сорок девятой школы со многими уклонами!"
    - А она что?
    - А она отвечает: "Есть у меня в классе такой ученик, но ты на него не похож". - "А на кого же я похож?" - кричу. - "На сахарный пончик, и сейчас я его съем!" - И при этом жадно на меня смотрит.
    - Съела?
    - Подавилась. Я оказался внутри горчицей начиненный. Выплюнула она меня, да как закричит: "Мало того, пончик Гречнев, что ты меня на уроках изводишь, так ты еще в мой сон пробрался и пончиков нормально поесть не даешь!" Да как даст мне этой тарелкой по голове! По пончику, то есть...
    - Разозлил ты ее. А что дальше?
    - А что дальше... Проснулся я. Смотрю, тарелка разбитая на полу, пончики сахарные повсюду в беспорядке валяются. Осколки, правда, я подобрал. А то мама ругалась бы.
    - А пончики?
    - Съел, конечно! Не пропадать же им. Тем более, в сахарной пудре.
    - Слава, ну почему ты так много ешь, даже во сне.
    - Я не виноват. Сок у меня такой желудочный, как у совы, всю пищу враз растворяет. Мне нужна постоянная подпитка.
    - Стриж кормит своих птенцов раз пятьдесят в сутки, - сказал Витька. - Я уже не говорю про синицу, та вообще - полтысячи раз за сутки.
    - Быть не может! - удивился Славка. - И почему я не стриж! Полтысячи, многовато, конечно, но вот раз пять-шесть в день я бы отобедал... А тебе, Майка, разве не снятся сны про еду?
    - Нет.
    - А что тебе снится?
    - Сегодня мне снилось, что я играю в Большом зале консерватории. О, как я играла! Как тонко чувствовала музыку!
    Меня заинтересовало, что снится Борисовой, и я подошел к ним ближе.
    - Я вкладывала в игру всю свою душу! - продолжала Майка. - Но инструмент! Инструмент был плохой. Я не могла выразить на нем все, что хотела.
    - Может, это не инструмент плох, а...
    - Замолчи, постылый Просиков! - закричала Майка.
    - Молчу.
    - Так-то лучше. Молчи и слушай... И вот слышу я голос: "Иди к пруду. Там на дне лежит замечательный инструмент фирмы..." Не дослушав, я побежала к пруду.
    - Прямо из Большого зала консерватории?
    - Просиков, ты мандрил. Я тебе это уже говорила много раз.
    - А я много раз этому не верю.
    - Это же во сне!
    - А...
    - И сколько раз ты будешь меня перебивать?
    - Молчу, как рыба в пруду, в котором лежит твой инструмент... Если она там водится, или он лежит.
    - Опять?
    - Молчу.
    - И вот я у пруда, - стала развивать Майка свой сон дальше. - Готовлюсь нырнуть. Уже вошла в воду по колено. Уже напряглась... И тут меня хватает сзади Иришка.
    - Иришка - это я, - представилась подружка Борисовой.
    - Ну вот, хватает, значит, она меня, на берег обратно тащит и говорит: "Ты что, с ума сошла! Там же в глубине притаился коварный и ужасный Просиков, - он утащит тебя в пучину!"
    - Откуда же она меня знает? Я ее в первый раз вижу.
    - Но это же во сне! - простонала Борисова.
    - Если бы я там был, то обеих вас утащил бы... И скажи, пожалуйста, как ты собиралась рояль со дна тащить, пусть даже и во сне? Или рассчитывала, что голос поможет?
    - Мне помогла бы Иришка.
    - Нет, не помогла бы, - поспешно ответила та. - У меня радикулит в самой острой форме.
    - Ты предательница, Иришка! - чуть не со слезами на глазах воскликнула Борисова. - Я в тебе разочаровалась.
    - Я не предательница, - поджала губы Иришка, - а больная радикулитом. Почувствуй разницу.
    - Ничего я не чувствую.
    - Потому что у тебя нос забит. Значит, ты тоже больная и тебя надо лечить.
    - Эх, как бы я тебе инструментом влепила!
    - Роялем?!
    - Что, кроме рояля, других инструментов нет?
    - А без инструмента слабо? - подзадоривала Борисову подруга.
    - Нет, не слабо и без инструмента.
    Все слова, слова... Увы! Продолжения не последовало, и мне не удалось насладиться необычной битвой. А жаль. Зрелище обещало быть занятным.
    - А я вот на охоту собираюсь, - вдруг сказал Толик Каребин. - Медведя валить буду. Я их уже штук сорок завалил. Может, и больше...
    - Врешь ты все! - не поверил Колька Сестренкин.
    - Нет, не вру. Я охотник бывалый: как пальну - так в самую точку.
    - Это как?
    - Ну, это значит, в самое слабое место.
    - И какое у него место?
    - Голова. Как у тебя.
    - Я хоть и не завалил сорок медведей, - сказал Колька, недобро смотря на Тольку, - но уж тебя точно завалю.
    И вправду завалил. Впрочем, ничего удивительного. Колька, он сильный, и многих завалил. Хотя на медведей и не ходил никогда.
    - И не смотри на меня исподлобья, - сердито сказал Колька, - а то еще наваляю.
    - А из-под чего же мне на тебя смотреть? - спросил недовольный Толька.
    - Надо смотреть не из-под чего, а как!
    - Ну и как?
    - Прямо, честно и открыто.
    - А я как смотрю?
    - Не прямо ты смотришь, Каребин! И не честно. И совсем уж не открыто. А блекло как-то и равнодушно.
    - Выдумываешь ты все, Сестренкин.
    - Еще раз в лоб хочешь?
    - Ты, Колька, человек грубый какой-то, нет в тебе деликатности. Чуть что - сразу в лоб. Нельзя так.
    - А как можно?
    - Поговорить надо сначала.
    - Об охоте, что ли?
    - Можно и об охоте. Может, и найдем общий язык. Потоньше, одним словом.
    - Не найдем. А где тоньше, там и рвется.
    - Трудно с тобой разговаривать, Колька. У меня даже голова разболелась.
    - Надо приложить перцовый пластырь, - посоветовала подруга Борисовой, может быть, уже и бывшая.
    - Зачем?
    - Он всю боль высосет.
    - Она права, - сказал Сестренкин. - Мой папа тоже уважает перцовый, но не пластырь, а настой. Говорит, что он все вытягивает, даже душу.
    - А что такое душа?
    - Я же сказал, это то, что вытягивает перцовый настой.
    - И пластырь! - добавила Иришка.
    Но тут в разговор вклинился пронырливый будущий космонавт Юрка.
    - Ты добрый? - неожиданно спросил он меня.
    Я замялся.
    - Если добрый, то дай мне двадцать рублей, на творожники не хватает. Потом отдам.
    - Ты к Толику обратись, - посоветовал я ему. Вот он - добрый.
    - Добрый человек, Толик, одолжи двадцатку, - подкатил к нему Юрка.
    - Ну тебя! Шел бы ты... к Сестренкину.
    - А он добрый? - Толькин голос выразил сомнение.
    - Добрее не бывает, - ухмыльнулся Толька.
    Но и Колька отзывчивостью не отличился.
    - Витька! - воззвал Юрка к Меднису. - Есть ли добрые люди? Или их, как Гиппократу, днем с огнем искать надо?
    - У тебя в голове, как в салатнице - все перемешалось, - сказал Витька. - Во-первых: не Гиппократ, а Диоген. И искал он не добрых, а...
    - Денег?
    - Нет.
    - Ладно. Не важно. Я знаю, Меднис, ты добрый.
    - Откуда ты знаешь?
    - Диоген сказал.
    Нет, недаром говорят, что мир не без добрых людей. Дал ему Витька двадцать рублей. Только вот, добрый ли сам будущий космонавт. Не уверен, что он поделится со мной творожниками.
    - Вообще-то, завтра медосмотр, - сказал я