Апокалипсис в шляпе заместо кролика.Гл.17

Что есть неожиданность, как не следствие ожиданий. Хоть часто и бывает, что обратных.
– Значит так, – как и должно вести всякому руководству, не встречая взглядом вызванных к себе в кабинет подчинённых, с порога обратился к ним Альтернатив Каутский, в своём кабинете царь и бог, и здесь ему никто слова поперёк и против не смеет сказать, окромя только уборщицы, кто, явно действуя в сговоре с людьми, угнетаемыми волей Каутского, то есть находящимися у него в подчинении, не только много себе позволяет по отношению к нему в кабинете, – тьфу, опять наследил пакостник, а ну подними ноги, оболтус, – но бывает итак, что и выгоняет его из кабинета: «А ну давай вали отседова, будешь только мозолить мне глаза».
А Михаил с Клавдием, ещё с утра и не продравшие, как следует свои глаза, которые они сомкнули в самом позднем для них времени (это тогда, когда не помнят) и, не успевшие ещё между собой многие вопросы выяснить и разъяснить, например: «А ты куда пропал и где всю ночь спал?– это был вопрос Клавдия к Михаилу, кого он поутру и не обнаружил у себя дома (у Михаила пока ещё не с формулировались вопросы)», как остановились на пороге кабинета Каутского, так и ничего и не сообразить не могут, так их пошатывает от вчерашнего (слишком большой разгон они сразу взяли).
Ну а такое затишье заставляет Каутского оторвать своё лицо от своего рабочего стола, в отражение поверхности которого он наблюдал за тем, как он величаво и бабам нравится выглядит. Затем он смотрит на стоящих на пороге Михаила с Клавдием, и что-то заподозрив в них, начинает присматриваться. А как только он к ним присмотрелся, то он с начинающей проявляться на лице радостной улыбкой поднимается из-за стола и, устремившись взглядом на Клавдия, начинает к нему приближаться.
– Дай-ка я на тебя посмотрю. – Подойдя к Клаве, а Клавдия мы пока что забудем, сказал Каутский, схватив его за плечи и, начав его подкручивать под лучший свет, чтобы с большим удовольствием рассмотреть то, что вылилось в свою синеву у него под глазом после вчерашнего удара Михаила. Когда же Каутский с трудом скрывая радость насладился видами Клавы, он делается серьёзным и с этой серьёзностью обращается к Михаилу. – А ты куда смотрел? – А Михаил на этот момент стоял к Каутскому не той стороной, на которой зиял шрам от пореза стеклом и поэтому претензия Каутского в нему была вполне себе обоснованной. При этом Михаил эту точку зрения на себя со стороны Каутского не только не разделял, а он к тому же не видел того, что по нему не видел Каутский. И он с этой позиции, в удивлении развёл руками и хотел ещё что-то от себя добавить, но в этот момент он повернулся к Каутскому как раз той самой стороной своего лица, которое была отмечена этим героизмом и отвагой, и Каутский, увидев, как Михаил на это всё дело с новичком смотрел, вынужден был дать заднюю. Правда в своей начальствующей манере.
– Да. Теперь вижу. – Предупредил возмущение Михаила Каутский. – Что вы не доросли до самостоятельного дела. И дай вам волю, – а я заметьте, пошёл вам на встречу, – то вы весь город верх дном перевернёте. – С наигранной суровостью проговорил Каутский, начав вышагивать вдоль кабинета. Когда же он достиг своего стола, то он задом присаживается на его край, складывает на груди крест-накрест руки и, с любопытством посмотрев на Михаила с Клавой, спрашивает их. – И чего вы такого интересного нарыли, как понимаю, не только носом, что это привело к таким интеллектуальным последствиям? Наверняка, что-то интригующее.
Ну а Клава не решается ответить, хоть он и ведущий в этой спайке журналист, и слово берёт Михаил, как всеми в общем, и ожидалось. – Вы о нас слишком высокого и хорошего мнения, что не плохо, нами ценится и всегда помнится, но хотя всё именно так, всё-таки ещё рано о чём-то говорить по существу, и нам надо ещё время.
А Каутский от Михаила другого и не ожидал услышать, и он поэтому подступается к Клаве, во всех смыслах этого слова. – Ну а что вы, как понимаю, теперь Клавдий с большой буквы, скажите. Как вас, а может кого-то другого, из соперничающего вашей фамилии клана тех же Крассов, Марцелов, а может и самих Цезарей, угораздило так или по-другому отделаться при обоюдоострой встрече. – Но Клава сегодня ещё более неповоротлив на сообразительность. И, хотя он слышит и видит, куда и в какую сторону гнёт Каутский, – в сторону над ним насмешки, – тем не менее, он пока что не отвечает ему. А тому только того и надо – нужно Каутскому на ком-то отыграться после утренней встречи с уборщицей в его кабинете, которая в очередной раз вывела его из себя.
Так она, не имея, ни ума, ни фантазии, в той же последовательности прошлась тряпкой по всем пыльным местам в его кабинете, где как всегда к большой неожиданности Каутского (а ведь он каждый раз готовился к этой встрече), зацепила его плешь тряпкой. – Да как это безобразие, собственно, понимать?! – как обычно возмутился Каутский. – Слишком пыльно там. Вот так и понимай это там своё безобразие. – По своему обыкновению, бесстрастно парировала выпад Каутского уборщица баба Люба.
А Каутский, сбитый с толку такой прямой непосредственностью бабы Любы, которая говорят в курилке, умеет зрить в самую суть и корень, – и лучше ей наперекор не идти, проклянёт к чёрту, делился своими страхами и соображениями один из начальников отделов, – и не знает как реагировать на слова бабы Любы. Ну а той всё неймётся, и она добралась до эксклюзивных туфлей Альтернатива Каутского, которые он выписал из самого Милана и которые он берёг, как зеницу ока, надевая только в тёплую, но не слишком солнечную погоду. А тут она по ним, как по сусалам, грязной тряпкой со всего маху. И Каутскому даже не в ноги тряпкой прилетает, а у него складывается такое ощущение, что баба Люба ему с размаху по физиономии выдаёт этой половой тряпкой, со специальными дырками на ней, чтобы она и тряпка более омерзительней выглядели что ли.
А Каутский, отхлещенный по лицу всей этой мокрой грязнотой с тряпки, где крошки и всякие мухи отпечатавшись на его лице, там же и остались, – мух не обманешь, так и говорит обращённый на него взгляд удовольствия и мудрости жизни бабы Любы, – стоит обомлевший, покачиваясь (он в ярости подскочил с места и тут же получил), и так к жизни не внемлет до ухода бабы Любы, по своему уходу его заверившей: Я ещё вернусь. А ты смотри пакостник, ещё наследишь, то я тебя твоими же туфлищами по твоим щекам отхлещу.
И только тогда, когда дверь за бабой Любой была громко захлопнута, Каутский не просто сумел сесть, а он синхронно с дверью на своё кресло грохнулся и чуть не сломал его. – Надо с этой бабой Любой что-то делать. – Пробурчал себе в нос Каутский, глядя на себя в отражение поверхности стола с полировкой, откуда на него смотрело его лицо с мухами и крошками на нём. – Она меня так в могилу сведёт раньше времени. – А только Каутский так подумал о бабе Любе, как тут же понял, что это задача крайне непростая, если вспомнить то, какие о ней ходят слухи по редакции.
– А всё этот Жилин, заведующий отделом развлечений, где особое место занимает экстрасенсорика, распустившей о ней такие слухи. Баба Люба однозначно какая-нибудь его родственница, вот он её и продвигает. – Каутский, когда ему надают по сусалам, начинает куда как быстрее соображать. – А ведь только такой человек, кто не имеет за душой ни гроша, так сказать, находящийся даже не в самом низу социальной лестницы, а он забрался под неё, умеет зрить в корень и суть проблем. И он обладает тем самым, вызывающим шок и трепет, даром предвиденья, который так всех поражает своей пророческой точностью. А уж взглянуть как надо на людей, находящихся на самом верху всё той же иерархической лестницы, он не только умеет, а он в момент всё за ними заметит, а затем в свой прогноз на их счёт вставит. А всё потому, что они, эти пророчествующие люди, снизу видят всё их исподнее, – Каутский не удержался оттого, чтобы взглянуть себе под ноги, – и исходя из анализа увиденного, делают далеко идущие выводы. И тут не нужно обладать особым даром, чтобы сделать все эти предвиденья. А наличие этого якобы дара, – Каутский пальцами рук сделал кавычки, – необходимо только для продвижения на рынке астрологических услуг этого своеобразного экстрасенсорного продукта. Это своего рода агрессивная реклама. Не обратишься к нам, то мы на тебя порчу нашлём или вообще сглазим. – А на этом моменте у Каутского глаз заслезился, и он в момент потёк тревожными мыслями.
– Чёрт побери всех этих ведьм! – истерично одёрнулся Каутский, принявшись платком осушать свой глаз. – Однозначно меня кто-то из них сглазил. С чем он подскочил из-за стола и, вынув из кармана телефон, принялся в него себя рассматривать. Но там вроде как никаких существенных изменений не произошло, и Каутский, остановившись посередине кабинета, как-то невзначай заглянул себе под стол. – А ведь баба Люба имеет прямой доступ к самой что ни на есть конфиденциальной информации. – Каутского вдруг накрыло тревожное озарение. – А имея её, совсем не трудно спланировать чьё-то будущее. Нужно всего-то уметь составлять логические цепочки из разорванных не на совсем мелкие кусочки балансовых отчётов (а Жилин в этом ей поможет). – Каутский прямо в рос в пол от этих расстроивших его в край мыслей, приведших его к мусорной корзине, куда он по неосмотрительности выбросил, как он думал, в клочки разорванные чеки из дорого ему стоящих бутиков, куда он, как и полагается всякому человеку из своего круга, водил свою юную знакомую.
Где он, отдавая дань её красоте и тому, что она по своей наигранной наивности преступает вместе с ним в съёмной квартире, прикупил ей несколько желаемых ею безделушек. А баба Люба значит, влезла в это мусорное ведро со всеми этими чеками, посмотри на которые его супруга, то у неё немедленно, категорического свойства возникнут вопросы к нему, и так сказать, своим вмешательством в его личную жизнь, начала влиять на него. И теперь бабе Любе только и остаётся, как свести воедино полученную ею из корзины информацию, – нужно-то только склеить все эти чеки, – а затем предъявить их к оплате ему.
Ну а если он не будет слишком податлив, – ты, баба Люба, того, чтобы столько с меня требовать, да и куда тебе столько денег при твоей паскудной внешности, – и по невыносимо слышать Каутскому словам бабы Любы, здравомыслия у вас нисколько, то она обратится к его супруге с этими, не просто чеками, а доказательствами его уже непростительной глупости на старости своих плешивых лет. «А уж ваша супруга, Разоретта Самсоновна, по достоинству оценит эти чеки, тут же вышвырнув вас из дома, а затем и с этой тёпленькой должности, которую вы занимаете по её соизволению, как основного акционера и учредителя этого издания». – Заявит баба Люба. И вот спрашивается, откуда вот это всё в бабе Любе, с полуслова умеющей доходчиво объяснить будущее любого человека, если он ей будет интересен.
– А если я ей скажу, что плевать хотел всегда на Разоретту Самсоновну и все её большие деньги, которые уже и удовольствия прежнего не приносят и не могут оттенить все её видимые недостатки внешности и характера. – На одно лишь мгновение Каутский попытался дерзнуть и бросить вызов судьбе. Но только он