Не один он такой красивый

Он был неказист этот самолет, сделанный Фимой Гельд из бумаги. Зато как летал – поднимется в воздух, и словно он дома. Подростки рты разевали, наблюдая его полет. Было от чего Фиме гордиться.
Многие хотели бы утереть Фиме нос, но сделать это сумел только Борька Калугин и то один-единственный раз, и ни к чему хорошему это, к тому же, не привело.
Бумажную копию палубного истребителя Борьке помог сделать отец. Вдвоем они прокорпели над ней весь вечер, но результат стоил того, а, когда увлекшийся работой родитель, сверх всего, скрупулезно раскрасил модель в цвета военно-воздушных сил, от нее и вовсе невозможно стало глаз оторвать.
Не удивительно, что нарядная копия истребителя сразу сделалась центром внимания сверстников Борьки. Вот только ее летные качества быстро свели на нет первоначальный успех. Они не шли ни в какое сравнение с возможностями фиминой этажерки.
Щегольской самолет как магнитом притягивало к асфальту. Что не делал Борька, все равно получалось одно и тоже: истребитель давно приземлился, а чудной самолет Фимы в это время парил себе в воздухе, да еще и покачивал, словно живой, крыльями.
В итоге, Фима улучил минуту, чтобы поблизости оказалось, как можно больше мальчишек, и вынес приговор самоделке новоявленного конкурента:
- Система ниппель – летает, как топор.
Возразить было нечего, и Борька, испытав краткий миг славы и ее вероломную сущность, впал в угрюмое немногословие. Из одного упрямства он продолжал раз за разом поднимать в небо свою злосчастную самоделку, пока не случилось вдруг непредвиденное. Налетевший порыв ветра подхватил бумажный плод вечерних трудов и вовлек его в восходящий перед домом поток воздуха, и модель истребителя, мерно описывая круги, принялась подниматься все выше и выше.
Все, кто был во дворе, замерли, ожидая, что вот-вот она начнет опускаться, Не тут-то было. Мало-помалу она достигла пятого этажа, потом крыши, поднялась над ней, и скрылась за ее гребнем. Борька, а за ним другие подростки сломя голову бросились на улицу и увидели, что, оставив позади себя дом, истребитель, стремительно потеряв высоту, приземляется в сквере через дорогу.
Без дальних слов вся компания метнулась к подземному переходу, и через несколько секунд, опрометью проложив себе путь сквозь окружавший газон кустарник, Борька увидел свое бумажное чудо. Слегка завалившись набок, оно лежало скромно в траве, точно отдыхало после своего, прямо-таки, неправдоподобного полета.
С бьющимся радостно сердцем Борька поднял его и тут заметил, что с другой стороны газона к нему приближаются четверо незнакомых подростков. Никакой опасности в них он не увидел, да и чего бояться было – он ведь не один оказался перед ними, рядом стояли ребята с его двора, которых было ничуть не меньше, чем этих неизвестных мальчишек.
Подойдя грудь в грудь к Борьке, предводитель державшейся кучкой четверки сказал вполне дружелюбно:
- Классно летает твой самолет. Сам сделал?
- Кто же еще? – подтвердил Борька.
- Молодец, - сдержанно похвалил подросток, и в руке у него, нате-здрасьте, тут же возник нож-бабочка.
Рукоятки ножа вспорхнули, сверкнуло лезвие и клиновидный кончик его уперся Борьке в живот.
- Дай-ка его сюда, - скорее учтиво, чем с угрозой распорядился бесстрастно мальчишка и протянул к модели истребителя свободную от ножа руку.
Борька похолодел. Он моментально понял, такому пырнуть ножом нечего делать, чуть что, глазом не моргнет, вгонит в тебя по самую рукоятку отточенное, словно бритва, лезвие, поэтому дать отпор даже мысли у него не возникло, и словно во сне он покорно вложил в чужую ладонь может быть лучший в мире самолет из бумаги.
Вселивший нешуточный страх подросток живо переглянулся с дружками, и в ту же секунду их всех словно ветром сдуло, так быстро они скрылись за густой стеной кустарника.
- Кандыбенские пацаны, - с завистью проговорил знающий каждую собаку в округе коротыш Стасик, – бандюки в натуре. Ни за хрен ни про хрен порезать запросто могут, рыпнись только…
- Айда во двор, - перебил его крепыш Вадик. – Нечего здесь пустозвонить.
Разгоряченные стычкой с кандыбенскими беспредельниками подростки, почувствовав себя во дворе в безопасности, скучились вокруг стола, за которым мужская половина дома вечерами стучала в домино, и принялись с жаром обсуждать, известные им, правда, только по слухам, нравы городских криминальных группировок.
У одного Фимы разговор не вызывал интереса. Он стоял в стороне занятый своей неказистой самоделкой, которую во время сыр-бора с кандыбенцами старательно прятал у себя за спиной. Теперь он любовно оглядывал ее со всех сторон и бережно поправлял в ней то то, то это, разве что не сдувал пылинки с нее. В конце концов, Борька не выдержал и, хотя понимал, что, как говорится, поезд ушел и рельсы остыли, напомнил Фиме:
- Слабо твоей этажерке выше дома подняться.
- Хвальба номер два, улица четыре, - проговорил в ответ Фима с невозмутимым видом и со смешком прибавил. – Варежку в сквере раскрывать не надо было Тю-тю теперь твоя невидаль. Жалко небось. Второй раз твой отец так стараться не станет, а тебе самому ни в жизнь такую не сделать – руки не оттуда растут.
Борька аж языка лишился. Не помня себя от гнева он выхватил из рук насмешника счастливо уцелевший самолет и, бросив его на асфальт, раздавил каблуком.
Фима остолбенел – стоял и таращился бестолково на Борьку, прежде чем в голове у него уложилось, что он безвозвратно потерял свою бесценную самоделку. Тогда он взвизгнул фальцетом и кинулся на обидчика, но тот ударил его кулаком в ухо, и воинственный пыл в Фиме разом угас. Фима сник и разрыдался. Никто не вступился за него, и он, загребая башмаками пыль, побрел одиноко домой, на ходу всхлипывая и утирая рукавом слезы.
- Четыре сбоку – ваших нет, - сумничал Вадик и укорил рассудительно Борьку. - Зря ты так, хороший был самолет.
- А пусть не залупается, - возразил ему Стасик и задрал заносчиво подбородок. – Не один он такой красивый на свете живет.