молчаливая, Ленка Семочкина. - Так вот, я в себе такие же способности обнаружила.
- Не заливай, Ленка, - сказал Лисицкий.
- Правда, правда. Вот, к примеру, сосед мой, дядя Витя, шел по улице, громко пел и сильно шатался. И я сразу прозрела, что он упадет около подъезда. Не дошел он до дому. Рухнул, как подкошенный. Правда, петь продолжал и лежа. Вот такая я провидица! Судьбы, как в открытой книге читаю. Сейчас вижу, как Сашка Прохоров подходит.
- Я тоже вижу, что подходит. Ну и что с того? - снисходительно сказал Женька.
- Я его грядущее вижу.
- Ну и каково оно?
- Печальное. Оно - иль пусто, иль темно.
- Гм... А у Томилина?
- Его грядущее - иль пусто, иль темно.
- А у Просикова?
- Его грядущее...
- Можешь не продолжать, - сказал Женька. - С его грядущим все ясно и без всяких предсказаний: оно - иль пусто, иль темно.
- Да ну их, этих мальчишек! - воскликнула Ленка Цветочкина. - Ты лучше скажи, какое будущее меня ожидает.
- Твое грядущее - иль пусто, иль темно.
- Вот заладила! Ты что, совсем сбрендила? У меня семеро детей будет - и муж в придачу. Какая же здесь пустота? Здесь густота сплошная.
- А я сама свое будущее знаю, - сказала Наташка Клещева. - Пойду на рынке семечками торговать. Наторгую, куплю трехэтажную дачу, где стану тюльпаны разводить, а с последнего этажа за лошадью буду наблюдать, по случаю купленной.
- Нет, - возразила Семочкина. - Конфискует государство твои семечки, в казну возьмет. А тебя отправят на дачу с крепкими решетками, да с замками нерушимыми. И будешь ты на этой даче сырость разводить, а не тюльпаны.
- Певицей я стану оперной, - вклинилась Людка, - много арий с песнями спою. Без всяких сивилл обойдусь.
- Увы! - вздохнула Семочкина. - Выступишь ты только один раз, и то в сельском клубе, споешь о страданиях молодой трактористки к немолодому уже пастуху. На тебя зашикают, засвистят и брюквой закидают. И все! И станешь ты по жизни шагать - ты отдельно, и песня отдельно.
Недовольные друг другом, девчонки стали ссориться.
- Чепуху говорят, - пренебрежительно отозвался о девчонках Женька. - Вот я - настоящий прорицатель. Только для этого, я должен впасть в состояние транса.
- Куда впасть?
- В состояние транса, - терпеливо повторил Женька. - В таком состоянии находишься, когда не выучил уроки, а тебя вызывают к доске. Или на контрольной.
- Теперь понятно.
- Желательно сидеть под деревом, лучше под яблонькой, что-то тихо напевать и ждать, пока на тебя упадет яблоко.
- Ясно. Как на Гомера.
- Яблоко упало на Ньютона. И он прозрел.
- А на Гомера упало очень большое яблоко - и он ослеп. Зато запел про Ахилла.
- Ахилл, он классный! Одно только слабое место у него было - пятка.
- А у тебя все места слабые, куда не ударь.
- Уж не ты ли собрался меня ударять?
- А хоть бы и я. Запросто накостыляю.
- Ну, попробуй, Волька Костыльков!
- Эй! Эй! - остановил задиристых петухов Женька. - Мне нужно что-нибудь съестное.
- Зачем?
- Это нужно для прорицания. Как съешь что-нибудь вкусное, то сразу расширяются горизонты. Я жду...
- Если бы у меня было что-нибудь вкусное, я бы сам съел, - сказал Вовка.
- У Славки всегда есть какой-нибудь бутерброд про запас.
- Есть, - сказал Славка. - Но я не дам. Начихать мне на его прорицание.
- Ты, Лисицкий, хитрый!
- Так я предсказывать не могу. Если никто ничего не даст... Тогда подарите мне хотя бы ожерелье из зубов кашалота или связку жемчужных раковин.
- А клыки бешеной собаки не подойдут?
- На худой конец - добрую, румяную и очень жирную свинью. Можно и кольца из кожи бегемота...
Но никто ничего не дал и не подарил Женьке. На том сеанс прорицания и закончился, не успев начаться.
А когда мы с Сережкой и Славкой уходили с пустыря, то пересеклись с Танькой Овечкиной из параллельного класса.
- Как ее увижу, то сердце начинает стучать, как отбойный молоток в неловких руках гастарбайтера, - признался мне Сережка.
- Ты очень лиричен, - заметил я.
Сережка, не зная как проявить свою приязнь к Таньке, подобрал с земли маленький камушек и запустил в ее сторону. Самое интересное, что он в нее попал. Не надо было этого делать. Погорячился он.
Словно лев рыкающий или нильский крокодил, напала на нас Овечкина. Мы секунд пять доблестно отражали ее атаки, но натиск ее был велик и стремителен. Не выдержав напора, мы бежали прочь. И она гнала нас до ближайшего травмпункта.
Витька Меднис обещал занести наши имена в книгу боевой славы нашего класса, а также выпустить экстренный номер газеты "Путь воина". Пусть те, кто придет к нам на смену, прочтут про наши подвиги и славные деяния. Прочтут... и прослезятся.
Когда Танька все же отстала, мы вздохнули с облегчением. Хорошо, что нам не понадобилась медицинская помощь. Мы так думали... Но худшее ждало нас впереди. И неожиданно путь домой оказался усеян шипами, а совсем не розами.
Еще мы говорили об Овечкиной, когда внезапно Сережка изменился в лице.
- Что не весел, буйну голову повесил? - спросил я его.
В ответ он залопотал:
- Кабан бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом, из ноздрей пламя пышет, нижняя губа до колен отвисла...
Я посмотрел на бегущего. И правда, Мишка Кабан. И он стремительно приближался. Мы, ребята не робкого десятка. Но здесь любой бы стушевался...
- Час пробил, - с дрожью в голосе произнес Славка. - Горький час... Пора вызывать санитаров.
Но на наше счастье, чем-то сильно раздраженный Мишка, пролетел мимо, не обратив на нас внимания, только хрипло крикнул:
- Рассейся, мелюзга!
Мы было уже возрадовались. Но рано... Счастье оказалось недолгим. Нет, Мишка не вернулся. Но за ближайшим поворотам мы наткнулись на Шестнадцатого.
- Ба! - закричал он. - Как я рад вас видеть, инфузорий мельчайших!
Мы, напротив, радости не испытывали и поздоровались с ним сдержанно.
- А ты что щеки надул? - обратился Шестнадцатый к Славке. - Да это не щеки, а закрома родины. Какой ты, малыш, тучный! На каких лугах пасешься?
- Я не корова, гражданин Шестнадцатый, - обиделся Славка. - А питаюсь я дома, куда сейчас направляюсь, поскольку околеваю от голода.
- Выше берите! Я теперь уже не Шестнадцатый, а Пятнадцатый. Иду вверх по карьерной лестнице.
- Так и до Четырнадцатого доберетесь, - льстиво сказал Сережка.
- Буду стараться, - ответил он и вздохнул. - Но много конкурентов среди коллег по цеху... - Деньги есть? - спросил он внезапно.
- Нет! - дружно ответили мы.
- Ладно, мальки. Пользуйтесь тем, что у меня доброе сердце. Теперь - исчезнете!
Что мы и сделали с превеликим удовольствием, растаяв словно рафинад в горячей воде.
Мы еще раз вздохнули с облегчением, но как выяснилось, опять рано.
- В последний раз, вон за тем углом, я встретил хулиганов, и они мне тогда здорово накидали, - сказал Сережка.
- Да, помню, - проговорил Славка. - Тебя по частям собирали.
И вот за тем же самым роковым углом, мы их снова повстречали. Они нас словно ждали. Конечно, по-хорошему, надо было запастись прижигающими средствами и бинтами. Но кто же знал, что все так обернется.
К счастью, Мишки Кабана среди них не было.
К несчастью, был Жорка Клевак.
Но, как справедливо потом заметил Сережка, хрен редьки не слаще.
- Сплю ли я, или вижу это наяву! - закричал Жорка. - Ущипните меня, други! Нет, не могу поверить своим собственным глазам! Это же маленькие имбецилы, будущие наследники и продолжатели наших дел.
- Да, дел мы наворотили немало, - сказал, пыжась, один из соратников Жорки.
Его активно поддержали другие.
- И каких дел!
- Наследство богатое.
- И не говори.
- А сколько дел еще предстоит!
- Да уж немало.
Испуганный Сережка, заикаясь, выдавил из себя, что мы очень рады знакомству со столь выдающимися...
- А вот рад ли я? - прервал Сережку не совсем дружелюбно Жорка. - Не знаю... Пожалуй, не очень. Какая мне польза от такого знакомства? Ну, раз вы уж здесь оказались, мы всегда готовы приветить бабуинов.
- Я не бабуин, - сказал Славка.
- Вот как! - удивился Жорка. - А кто же ты?
- Я - Гречнев Слава.
- Да брось! Совсем ты не похож на Славу Гречнева, а вот на бабуина - удивительно.
- Разве бабуины не обитают на деревьях? - проявил любознательность Славка.
- Совсем нет, - возразил Жорка. - Но если так хочется, я тебя сейчас туда быстро загоню - и обитай там на здоровье... Да, теперь я вижу, что ошибся. Вы не бабуины. Вы их двоюродные братья - гамадрилы. Впрочем, все павианы на одно лицо.
Славка был озадачен.
- Что, не знаешь, кто такой гамадрил? Нет? Поясняю. Гамадрил - это сын павиана.
- Я сын своего папы, - недовольно сказал Славка.
- А я что говорю.
Славке стало обидно за своего папу.
- Сам ты гамадрил, - сказал он Жорке. И тут же понял, что сказал непоправимое.
Наказание последовало незамедлительно. Наказали всех троих
Я лежал и думал о бренности всего сущного. Когда надо мной склонился Славка, я не сразу узнал его. Я думал, что это ожившее огородное пугало. Он был весь в грязи, и лохмотья, оставшиеся от его одежды, гордо полоскались на ветру. Я не брезглив, но у меня сложилось впечатление, что редкая птица села бы на него, чтобы долбануть по голове. Скорее бы, нагадила и улетела.
Сережка выглядел немного лучше. Правда, бессмысленно таращился в небо и чему-то загадочно улыбался. Потом зачем-то стал кукарекать, подражая петуху, ну, а затем и закрякал. Но скоро кукарекать и крякать перестал и затих, продолжая буравить небо глазами.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил меня Славка.
- Как?! Как я себя чувствую?!! Я растерзан! Я уже одной ногой по ту сторону того, не знаю чего. У меня ноют все кости и мягкие места тоже. Мне нужны мази и перевязки. И еще - один килограмм конфет!
- Зачем же конфеты?
- Разве ты не знаешь, что конфеты - сильное обезболивающее?
- Я думал, что это - шоколадный торт или вишневый пирог.
- Мороженое, мороженое, - слабо простонал, приходящий в себя Сережка.
Я был вынужден признать, что это тоже сильные средства.
Вот так, рассуждая о сильно действующих лекарствах, мы поплелись домой.
