ПРОВЕРКА НА ВШИВОСТЬ

Работа у меня сейчас не пыльная, служу простым корректором. А ведь когда-то большие должности пропагандистские занимал. И лекции читал за рубежом о нашей миролюбивой внешней политике, и на всякие вопросы каверзные отвечал: о войне в Афганистане, о сбитом южнокорейском боинге, о здоровье генсеков... И понятное дело – залихватски врал, хотя и сам во всю эту лажу по молодости лет верил, хотел верить... К тому же и положение обязывало, то есть пресловутое бытиё по Карлу Марксу…
Но это тогда, в далекое советское время. А вот теперь даже не знаю: смог бы я в нынешней стрёмной ситуации также верно служить нашей власти, защищать её с прежним пылом от всяких вражьих нападок, проникаться ее неоспоримыми идеями?  Ведь и мозги уже не так бойко работают, и жизненный тонус снизился, либидо… Больше все-таки о душе думаешь.
И начал из любопытства представлять себе эти картинки. Ну, вот, скажем, дают мне задание представить предложения по нейтрализации в СМИ нашей неконструктивной и продажной оппозиции. 
Ну, и чего я буду делать, как стал бы выкручиваться?
Напишу то, что думаю – быстренько без объяснений выгонят, – и прощай мое благополучие, такая клёвая зарплата, льготы, статус важного госчиновника…
Попытаться сделать это как-то аккуратненько, тонко, по-умному (и нашим, и вашим)? – работали же когда-то у Брежнева в советниках такие либералы, как Арбатов, Загладин, Бовин, и ничего, позволяли. Но это дело рисковое, сейчас умники явно не в моде. Остается одно:  никаких поблажек противнику, давить его всей мощью Левиафана, бить по слабым местам (а у кого их нету?)… А заодно и упорно себя переламывать – мол, чего с этой братией церемониться, с ними только так и надо, а иначе пропадём, развалим державу… – Как, пойду я на такое? Ой, не уверен.
Или вот другая ситуация. Спросит меня какой-нибудь  дебил-журналист про отравление, обнуление и прочие замысловатые сюжеты из нашей действительности.  И прямо воочию представил себе, как я сразу завибрирую, начну внаглую всё отрицать, чеканить, словно диктор, обкатанные формулировки,  какая ухмылочка низкопробная на лице вылезет... – Да я даже бабам уже лет двадцать, наверное, не вру, стараюсь не опускаться – а теперь, что же, всё по-новой?
Да и престижа уже в такой работёнке прежнего нету, скорее наоборот. Мне, ей-богу, и сказать уже было бы как-то неловко, что я в пропаганде тружусь, раньше не стеснялся, а теперь прямо язык цепенеет.  А это, между прочим, тоже фактор немаловажный. Человек гордиться должен своей деятельностью.
Попробовал (раз уж так завелся) мысленно представить себя  на другой статусной службе – та же примерно история. Рвался когда-то попасть в какую-нибудь крупную монополию, стать топ-менеджером по пиару, а теперь вот засомневался. Очень уж чумовые там заработки. Как бы я тогда народу в глаза смотрел? Неужели смог бы эдак по-тихому, в соответствии с их корпоративной этикой, вовсю наживаться, когда столько бедных кругом?
Представлял себя в своем воображении, словно юноша-абитуриент,  и губернатором, и депутатом, и генералом-силовиком – и везде этот раздрай внутренний: положение, конечно,  завидное, но уж слишком тяжкий груз для души, не хочу больше позориться. Не для меня все эти элитные должности. Лучше уж, как есть, – корректором.
А еще подумал: «Спасибо тебе, Господи, что избавил меня от этого жесткого выбора, не устраивал мне проверку на вшивость, а позволил хотя бы сейчас жить и доживать не замаранным...»
Сам бы я, честно скажу, от таких соблазнов вряд ли ушел.