Виртуоз на отдыхе
О моих причудах и художествах говорено много чего. Домочадцы рассказывают о них чужакам с удовольствием, что не перестает удивлять, поскольку иногда мне кажется, что этим они попрекают меня за ум и сообразительность, отнюдь не считая их добродетелью, украшающей личность, то есть, меня.
К примеру, моя ловкость во время охоты на птиц. Для меня поймать птицу проще пареной репы, а для них это нечто грандиозное, хотя они ненавидят охоту. Жарким утром, когда балконная дверь распахнута настежь, а на балконе растянут тент, чтобы защитить от солнца мебель в столовой, я устраиваю засаду, притаившись за низенькой стенкой, увенчанной серыми металлическими перилами. В соседнем парке птицы перелетают с тополя на тополь, некоторые из которых намного переросли наш третий этаж. Иногда, стараясь спастись от жары, птицы садятся на перила, под навес, но я остаюсь недвижим как какой-нибудь предмет, лежащий на балконе, и даже не дышу. Успокоившись, птицы смелеют и перестают вертеть головой, глядя по сторонам. И вот тут я стремительно вытягиваю вперед лапу – всего и делов-то – а птичка уже попалась. Я прикусываю ее за шею, чтобы лишить сил, а затем впиваюсь острыми зубами, и все ее старания выжить напрасны, тем более, что паника парализует ее окончательно.
Эти простенькие сценки охоты для Бегонии-матери просто невыносимы. В отчаянии она исступленно верещит, застав меня за охотой, или того хуже, с птицей в зубах. Бегония гоняется за мной по всему дому до тех пор, пока я не выпущу добычу, причем, заметьте, добровольно, ибо иного выхода у меня нет. Впрочем, основное удовольствие заключено в самой охоте, а не в поедании птицы, ну и еще разве что в первом укусе, когда слышно, как рвутся сухожилия на шее летуньи. Ну как бы то ни было, а мне не понять, отчего мать впадает в истерику. Смешно, право. В конце концов, охота на птиц не только инстинкт, но и одно из немногих редких развлечений жарким утром в безлюдном доме с вызывающе чирикающими птицами. Защищая меня, Уксия очень верно говорит, что я по сути своей хищник.
Зато, когда я ловлю кротов или мышей в саду Мургии, домочадцы, наоборот, хлопают мне в ладоши. Впрочем, это совсем другое дело. Мургия – это иной мир, особенная жизнь, истинное приволье.
В Мургии я бываю три-четыре раза в году. От нас она довольно далеко, несколько часов езды на машине. В последние годы меня стали запихивать в проклятущую клетку, ехать в которой ужасно мучительно. И что только там не вытворишь от волнения – от пускания слюней из пасти до текущей по ноге струи как в лучшие дни под стулом в углу столовой. Раньше меня возили в машине без клетки, на заднем сиденье. Впрочем, я и сам отлично понимаю, хоть и бешусь, что не оставил им иного выбора, кроме как закрывать меня в переноске. Мои нервы не выдерживали быстрой езды, и от перевозбуждения я начинал носиться по салону, цепляясь за обшивку и перескакивая с переднего сиденья прямо на водителя, как правило, заправилу.
- Выбросите этого чертова кота на дорогу, – смертельно испуганный, кричал он, но, слава богу, никто не удосуживался выполнить его приказ.
Короче говоря, чего жаловаться, если я сам виноват, но от этого езда в машине не становится приятнее. Меня сажают за решетку как обычного воришку, коим я в какой-то степени и являюсь.
Хорошо еще, что мне, как правило, дают таблетку от тошноты. Я засыпаю и во сне немного успокаиваюсь, так что поездка переносится несколько легче.
В Мургии, как только машина останавливается возле металлической подъемной двери гаража, домочадцы первым делом открывают премерзкую клетку еще до того как вытащить ее из машины. Я знаю, что мое заточение в переноске им не в радость, а в тягость, почти так же как мне, и они при первой же возможности предоставляют мне свободу, облегченно вздохнув и наблюдая, как я медленно потягиваюсь. Разумеется, я устал лежать, свернувшись клубком; мое тело затекло, да меня еще и подташнивает при этом, так что я того и гляди рухну мешком на садовую травку. Иногда я и в самом деле ложусь, чтобы отдышаться, но быстро прихожу в себя и оглядываю свои будущие – на время отпуска – владения, а также места вылазок. Поначалу мне немного не по себе на новом месте, поскольку мадридский дом совершенно не похож на мургийский. В Мадриде, где я в основном и живу, у нас квартира в многоквартирном доме, а в Мургии – деревенский домик, где не шумят соседи и нет телефонных звонков.
Мои первые шаги по садовой травке неуклюжи и нелепы, но в Мургии всегда по-ночному прохладно и сыро, и влажный воздух быстро освежает мою голову. Я по-хозяйски отправляюсь в поход, чувствуя себя властелином огороженных земель, да и тех, что за забором тоже. Я горделиво вышагиваю по участку, всем своим видом стараясь показать, что это моя территория. Я иду не прямо, а зигзагами, и мои движения напоминают финты боксера, что перед началом боя молотит руками воздух, желая показать, что ринг еще до поединка целиком и полностью принадлежит ему. Я знаю все немногочисленные здешние деревья, помеченные мною раньше; помечу я их и сейчас. Мне известно, где находятся кротовьи норы и где они вырыли свои ходы. Я знаю, где можно спрятаться от собаки, которая так и норовит цапнуть меня зубами, и где можно притаиться вечерком, когда меня зовут домой, потому что собираются закрыть гараж и хотят, чтобы я вернулся в свое логово, точнее говоря, в подсобку – ныне гостевую – что находится между кухней и гаражом.
В особенности хорошо мне известно, где водится всякая живность, и в каких местах моего сада побывали соседские коты, пока меня здесь не было, а также где растет трава, благодаря которой я очищаю желудок от шерсти, проглоченной за время жизни в Мадриде. Жаль, что в столице нет такой травы... Не знаю, как домашние этого не замечают, и не привозят эти травки с собой; я бы время от времени ел их, чтобы хорошо себя чувствовать. Само собой, слабительные освобождают мое тело от лишнего хлама, и делать это можно только на свежем воздухе – для мадридского пола это так себе зрелище – но ведь можно же договориться: они дают мне траву, а я облегчаюсь только в указанном месте.
Выбравшись из клетки и машины, я буквально через пару минут становлюсь собственником земель и радуюсь как маленький котенок. В Мургии у меня вольница, и я делаю, что хочу: бегаю, где мне заблагорассудится, якшаюсь, с кем вздумается, пугаю соседских коров, гоняю птиц, когда они, к вящему моему удовольствию, садятся на свежую травку, а если появляется собака – коих в округе великое множество – я наблюдаю за ней издали, а при встрече ударяюсь в бега. Я крайне осторожен с незнакомыми собаками, поскольку не знаю, насколько они искусны в бою, а бойцовые качества всех местных псов я изучил досконально: все в порядке, если речь идет о Лаки – в последний раз я ее даже не видел – или о трусишке Дани, или о бедняжке Пули, когда она еще была жива. Вы только посмотрите, какие имена дают собакам в этой долине! Можно подумать, они живут при дворе или у какой-нибудь великосветской, хриплоголосой дамы в юбке с кружевными оборками.
