БЛАЖЕННЫЕ И НЕГОДЯИ

жизни! Если вы меня выпишите, у меня будет хотя бы шанс попытаться.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Меня выписывают и переводят в третье отделение Новочеркасской психиатрической больнице на улице Орджоникидзе. Это маленькое тесное помещение всего на четыре палаты с крошечной столовой и туалетом, который чудовищней чем общественный туалет на вокзале. Вот это самый обшарпанный туалет с парашей выносит приговор всей психиатрии России. Я верю, что в тайне мой лечащий врач Кудымова Кристина Григорьевна мечтает все поменять, или точно мечтала.
Меня она встретила как гром среди ясного неба, на все отделения громко сказав:
— Приехал Революционер!
И ушла.
А через пять минут меня пригласили к Кристине в кабинет.
Кристина Григорьевна красивая, черноволосая девушка. Полная, но очень приятная. Такая чарующая и красивая полнота. Плечи, высокая грудь, статная и высокая.
Кристина строго на меня смотрела.
— Рассказывайте!
— Пытался взорвать храм!
— Знаю! Как до такого мог только додуматься? Если твою маму завтра снова оскорбят на улице или в магазине, ты снова пойдешь пускать на воздух всё и всех? Иди с глаз моих долой, — строго сказала Кристина, но я понял было видно, что она рада, что теперь у нее в отделение. И она попробует исправить мое настроение, своим вниманием и даром врача.
Но у Кристины не вышло мной заняться вплотную. Я это ей не дал.
На следующий день я выложил в интернет с помощью телефона, который пронес в отделение спрятав, статью про Бердника о том, что ему предлагали убить Путина.
Заведующий отделения Андрей Владимирович кричал на всю больницу:
— Чтобы я занимался этим уголовником, с претензией на классика русской литературы! Пусть пишет где угодно когда угодно, но только не у меня в отделение. Чтобы и духу его не было в моем отделение. По прописке его отправите. В Ковалёвку!
Я специально совершил переезд из Новочеркасска в Ковалёвку. Ковалёвка ближе к месту регистрации, и первостепенно мной будет заниматься тот же районный суд что осудил, суд родного города. Это было важно. Они не смогут меня долго продлевать и не освободить.
Прежде я уже там получил за содеянное очень милую статью, хулиганство, до четырех лет. С тюремным заключением я провел уже в неволе четыре с половиной года. Плюс полгода на общем, и так, когда будет суд, уже стукнет пять лет. Как бы там не было принудительное лечение тоже не может быть абсолютно резиновым и должно укладываться в рамке уголовной статьи.
Больница в Ковалёвке огромна. Пусть и состоит из бараков. Эта одна из самых крупных больниц в России.… Более тысячи больных. От того еще страшней каждый третий больной уже не выходит из стен больнице долгие годы. Некоторые больные даже имеют прописку в Ковалёвке. Если вы раз или два попали в Ковалёвку вы можете сюда кататься всю жизнь. Знаменитое провизорное отделение, приемное мужское отделение, разношерстно. От алкоголиков до наркоманов, приехавших за деньги снять ломку. Завидущий Стоякин, маленький худой врач не церемониться ни с кем, умный и злой. Меня сразу не возлюбил. Но я недолго был у него. В правизорке свой шарм это какой то маргинальный союз. Здесь бывали знаменитые музыканты, поэты и художники. Есть вип палата, в которой вы платите порядка одной тысячи долларов смотрите телевизор, употребляете наркотики, и уезжаете с больницы без пометки занесением в архив и оповещением нарколога и районного психиатра о пребывание вас в психиатрическом диспансере.
Мне сделали дежурную флюорографию, которую делают всем прибывшим в первый раз. Флюорография в Ковалёвке это что — то на гране фантастики. Покосившийся флигель, который построен полвека назад, весь обшарпанный с деревянной дверью нараспашку, а внутри современный аппарат за десятки миллионов рублей и врач старый мужчина которому за восемьдесят. Россия! Как говорил мой знакомый Михаил отличник по русскому языку.
Из провизорного отделения я попал в одиннадцатое отделение самое новаторское продвинутое и благополучное и шумное. Петр Борисович Крысенка из моего родного города Аксая. Заведующий молодой, умный и талантливый и старается шагать в ногу со временем. Особенная черта Петра Борисовича, это принудчики и в его отделение это всегда шумная многочисленная молодая компания. Меня встретила два десятка Ростовчан. Довольные и веселые все как один в дорогой и фирменной одежде. Один из принудчеков высокий парень, Леха, по прозвищу Бордюр присел ко мне.
— Ты с Мишкина?
— Да!
— Толика Романова знаешь?
— Да! Мы с ним хлебничили!
Леша улыбнулся:
— Это мой двоюродный брат! Пошли! С ребятами познакомлю.
— Знакомьтесь парни! Артур! Хлебник моего брата!
Бордюр блатной. Да и все на отделение принудили по сути своей не простые ребята и не из рабочих семей.
Принудчики питаются отдельно от всех держаться особняком. Это не из высокомерия, а потому что в отделение сто человек и это тяжелобольные. Многие уже здесь по десять и более лет. Другие, пробыв месяц, побудут дома несколько дней и снова оказываются в больнице. Всех перечислить невозможно. А и не к чему. Общий режим это кавардак, бардак и абсолютное преступление против человечности. Крысенка, только видно чтобы не сойти с ума, держит принудчиков. Да еще, пожалуй, Дарья Рубан. Красивая, молодая и умная. Подолгу со мной говорила и прописала мне дорогостоящие новаторские препараты на восстановления нервной системы, которая была истощенна за четыре с половиной года. И с заботой и наставлением мне говорила:
— Артур ты спортсмен, штангист, возьми себя в руки! Я не хочу больше тебя никогда видите в больнице! Тебе здесь не место!
Я первый раз иду в туалет и мне говорит молодой и высокий молодой человек по прозвищу Лис:
— Смотри не законтачься!
Это значит ничего ни у кого не бери и не кури после больных.
Туалет на общем режиме это клоака, это ада на земле. Не видно лиц иза табачного дыма. Вы не можете курить вы задыхаетесь от вони и глохнете от гула скорбных и мученских слов, которые только сводится к одному значению, чтобы вы оставили покурить.
Ваш бычок никогда не долетит до пола. Вас никогда не оставят в покое, и вас проклянут если вы не оставите покурить. За ваш окурок начнётся драка до крови. Вы выскочите из туалета, и вам предстанет коридор райям, но мысль, что если вам приспичит в туалет по нужде и вам придется снова окунуться в смрад это вас угнетает и давит на все сознания.
Выхожу из туалета, словно после пожара из горящего дома. Меня зовут в палату.
Молодой чернявый интеллигентный человек по прозвищу Лестар бережно на много частей, всем по дольке, ломает шоколадку.
— Мама из Швейцарии, прислала! — говорит Лестар и угощает меня.
— Малой кончай филонить! — говорит спортсмен борец Денис, обращаясь к самому младшему из нас Александру.
Он худой и слабый на вид и Денис его гоняет и заставляет отжиматься.
Сашка отжимается.
По ночам Саша дает мне сигареты и ждет когда приедет его мама, которая любит его больше жизни, как всех нас любят матери.
Я думаю о том, что моя мать в это же самое время, может быть, прозябает в соседнем больничном корпусе. Мучаюсь от этого и не сплю ночами.
По субботам приезжает Красный крест, благотворительная крестьянская организация, раздает какао и зефир с конфетами и рассказывают из жизни святых и крестьянских праздников.
В конце рассказов всем желающим раздают бумажные иконки. Я беру Богородицу и держу икону как закладку для книги. Богородица часта у меня на глазах, и я продолжаю думать о матери и сам того не замечая начинаю читать Отче наш.
Самый большой трепет у Петра Борисовича вызывает книга, с которой я никогда не расстаюсь и которая лежит у меня на тумбочке. Преступление и наказание Достоевского.
— Хорошая книга! Правильная! — говорит Петр Борисович каждый раз, когда заходит ко мне в палату.
Через полгода я выхожу из зала суда. Но свобода не становится для меня пьянящим вином. Дома я снова оказываюсь в аду из цинизма и равнодушия.
Мать как затравленный зверек лежит на старом диване в пустом разграбленном и сожжённом доме, в темноте накрывшись одеялом и тихо спрашивает, не поднимаясь с грязной постели, после пяти лет, как я не был дома:
— Сынок, может, ты хочешь, кушать? Я схожу в магазин! Возьму в долг!
Ларису останавливают на улице и ругают, мальчишки кидают в спину камни. В церкви смотрят злобно и не дают молиться, она стоит на паперти и побирается. И прихожане, и дьяк с батюшкой словно довольны. Ларисе падают хорошо, видят в подаяние что-то особенное, словно вот она такая дрянь и сынок ее, а мы же все же, прекрасные, потому что даем копейку. Благодари Бога Лариса.
— Я не хочу, есть, — отвечаю я и прячу от матери слезы, которые сами собой начинают литься у меня из глаз. Комок горечи и боли застревает у меня в горле, я задыхаюсь от душевной боли, понимая, что есть, хочет мать.
Я не могу всех избить, наказать и отомстить всему миру, но верю, что жива душа, и освещает душа сквозь смерть вам путь к спасению и любви.