Соня ждала Матвея в маленькой квартире, в которой они скрывались.
Прошло уже много времени с того момента, как обезумевшая толпа вынесла их из театра, и им удалось затеряться, исчезнуть в череде узких улиц и подворотен. Она хорошо запомнила, как Матвей держал ее за руку своей крепкой, горячей и надежной ладонью. Это ощущение до сих оставалось с Соней, и в нем было многое. То, чего она не замечала, о чем не думала раньше. Они бежали, бежали, бежали, и он ее держал, пока Соне не стало казаться, что в этом беге и в этих сжатых ладонях они сливаются, проникают друг в друга, становясь одним целым. Когда Матвей посчитал, что они уже оторвались от возможных преследователей, и остановился, чтобы дать им возможность отдышаться, прижавшись спиной к стене какого-то дома и бережно обняв Соню, она посмотрела в его лицо и, едва переведя дыхание, поцеловала в губы. В этом поцелуе не было бешеной страсти и желания овладеть и отдаться, как это бывало с ней раньше, когда она думала только о себе и своих удовольствиях. Поцелуй был медленным, нежным, Соня неторопясь ласкала губы Матвея своими, словно стараясь раскрыть их вкус, хотя ее сердце бешено стучало, и инстинкт самосохранения вопил, что их могут обнаружить и схватить в любой момент, но отгоняла эти мысли во время поцелуя, чтобы прочувствовать его, чтобы убедиться, что это не морок, и она действительно понемногу начинает быть счастливой рядом с этим человеком уже прямо сейчас, не смотря на все обстоятельства.
- Я хочу быть с тобой до конца, - уверенно сказала Соня, наконец, прервав поцелуй и глядя Матвею в глаза.
- Я люблю тебя, - ответил он ей, прижимая к губам ее руки.
Теперь у них обоих снова появился смысл для того, чтобы жить, что теперь означало выживать и скрываться, чтобы не быть пойманными. Матвей не жалел о неудавшемся покушении и не думал о том, как подготовить новое. Соне тоже больше не хотелось ни с чем и ни с кем бороться, никому ничего доказывать. В неприметных квартирах, меняющихся городах и сменяющих друг друга зимне-весенне-летне-осенних пейзажах они растворялись друг в друге. Теперь Соне плевать было на весь мир, на все, что происходит вокруг, когда, наконец, пришло настоящее чувство, настоящая, без какой-либо доли эгоизма, любовь. Матвей был готов свернуть для нее горы и ставил любимую намного выше себя, но теперь и для Сони это было так. Она не считала себя лучше и готова была пожертвовать для него всем.
Беременность пришла, как новая волна счастья, хоть им и приходилось жить не в лучших условиях, иногда голодать, но Соня дала себе слово сохранить, сберечь этого ребенка. Она уже бесконечно любила его, так же, как и Матвея. И он был счастлив.
Повернулся ключ в замочной скважине, дверь скрипнула. Соня, по привычке прижимая руки к только начавшему округляться животу, вышла в прихожую. Матвей живо снял шапку и пальто и обнял ее.
- Я принес немного вкусненького тебе и малышу, - сказал он, целуя ее в висок, зарываясь лицом в ее волосы.
- А мы по тебе скучали, - улыбнулась Соня, прикрывая глаза.
Это были их последние спокойные, наполненные любовью дни, до страшной облавы, во время которой Матвей долго держал беременную Соню на руках, стоя в ледяной воде, до начала его тяжелой и необратимой болезни, и их она хранила в шкатулке своих воспоминаний, как величайшую ценность, пока не настал ее собственный последний час, но и тогда лицо Матвея, его голос, любовь в его глазах, все, что она помнила и чем она жила, закрыли от нее страх смерти, и туда, за последнюю черту, он очень быстро пришел к ней.
