Произведение «Драма в хлеву» автора Бриевич

В тот самый момент, когда синьор Заккария открыл глаза, он решил, что должен что-то изменить в своей жизни. Глубокая ненависть, которая росла в нем к этому подлому существу, преследовавшему его, заставляла принять жестокую реальность и признаться самому себе, что нет другого решения, кроме как вырвать проблему с корнем. И хотя до этого момента он старался избегать употребления таких слов как: удалять, упразднять, отменять, ключевое слово сейчас было одно и недвусмысленное - убить.

«Я задушу его своими руками», думал он, бреясь, расстроенный из-за резкого пробуждения.
«Ей-богу, это будет последнее, что я сделаю на свете…» прошипел он, смотря на себя в зеркало, не замечая блеска безумия, что мелькнул в его глазах. «Чем займешься сегодня?», - спросила его жена, наливая чашечку кофе. «Нужно бы закончить подрезку виноградника и…». «Сегодня у меня есть другие дела!», - решительным тоном прервал ее муж. Она не должна была ничего знать, это - мужское дело, и было бы лучше, если бы женщины остались в стороне. Бедняжка, однако, почувствовала атмосферу вендетты, которой дышало то серое утро, потому что она не добавила ничего и, внезапно отвернувшись, спрятала свое лицо в платок.

Синьор Заккария вышел из дома и холодный ветер, спускающийся с Большого Камня, хлестал его по лицу, посиневшему от злости. Он почувствовал озноб, пробежавший вниз по спине и заставивший оцепенеть его онемевшие члены и покрыться мурашками. «Может быть, одних рук не хватит», - подумал он, пробуя большим пальцем лезвие топора.

«Я убью его! Brutto bastardo!»,- процедил он сквозь зубы, пока он мощными и точными ударами изливал свою злость на каштановое полено. Когда корзина из ивовых прутьев наполнилась дровами для камина, он почувствовал себя набравшимся сил. Больше, чем когда либо, он был решительно настроен довести свой план до конца, мысленно повторял все его детали, когда услышал хрюканье борова в свинарнике. «Сейчас я тебе устрою…»,- пробурчал он в свою очередь.
Взял ведро, наполнил его двумя мерками дробленого ячменя, одной меркой кукурузы и одной отрубей. Высыпал корм в корыто, и пока голодное животное набросилось на еду, опытным глазом оценил его вес. Не растет эта скверная скотина! В Рождество спасся тем, что был очень худым, но перед Пасхой надо будет устроить ему праздник. Так он думал, когда знакомый голос заставил его вздрогнуть.

«Ты закончил подрезку винограда?»,- сказал мужчина, прильнувший к металлической сетке забора. Это был сосед-склочник, который измывался над ним, и в тот самый миг, глядя в ненавистное лицо соседа, в его мозгу проблеснуло, что, может быть, более подходящим орудием был бы нож.
«Язык бы отрезать этому зануде!», – подумал он. «Знает прекрасно, что я еще не закончил, но ему надо заметить, что я отстаю с полевыми работами, а если ему тотчас же не ответить, он привяжется, и я рискую опоздать». Он посмотрел озабоченно на часы, но мгновенно успокоился, в его распоряжении было еще полно времени, и поэтому он ответил соседу совершенно хладнокровно. Сказал, что нет, еще не закончил работу, но рассчитывает на неделе привести в порядок виноградник.

Сосед тут же понял, что сегодняшнее утро было неподходящим, чтобы упорствовать, поэтому поспешно поприветствовал синьора Заккарию и оставил его около загона с овцами. Двух овец, оставшихся в хозяйстве, было достаточно, чтобы приготовить кружочек хорошего пекорино и запечь для друзей молодого барашка, но не чаще, чем два раза в год. Он отделался от овец половиной тюка сена из хорошей люцерны второго укоса, и, наполнив ведро водой, вошел в загон для кроликов.

«А, кролики...»,- думал он каждый раз, входя проверить клетки и дать кроликам корму,- «животные изумительные, нежнейшие и неприхотливые». Сравнение было невозможным, он знал это, но как он мог в тот момент да к тому же головой, затуманенной ненавистью, не думать об эгоизме тех, кто в этом мире ничего не дает, но на все претендует.

Решительно настроенный привести свой план в действие, синьор Заккария вышел из хлева и твердым шагом направился в сторону курятника. В его кармане был складной нож, но собрав яйца и раздав птицам корм, он заметил в углу старую палку. Возможно, в прошлом это был черенок лопаты или мотыги: прочный, из твердого дерева, массивный. Он тотчас убедился, что палка могла бы стать смертельным оружием.

Несколько минут оставалось до полудня, времени, когда должен был показался старик. Можно было говорить все об этом самодуре, но нужно было признать за ним швейцарскую, почти маниакальную, пунктуальность. Именно на это и рассчитывал синьор Заккария. Отдавшись во власть безумия, и не заботясь о последствиях своего поступка, в ожидании он расположился под навесом за столбиком из красного кирпича.

Спустя несколько минут он увидел столяра Франческо, с трудом поднимающегося в гору на своем велосипеде. Потом была очередь почтальона. Проехал также фургон водопроводчика и, наконец, он услышал, что приближалась его жертва. Гадкий старикашка, так его называл синьор Заккария, объявил о своем появлении четырьмя преданнейшими спутницами, подошедшими поклевать птичий корм прямо ему под ноги.

Легкое порхание, взмах крыльев, известили о том, что пернатый вскочил на опору. И в то самое мгновение, когда петух готовился объявить полдень всей долине, он схватил его намертво за шею, подавив в горле птицы первую ноту, наиболее пронзительную, последнюю в жизни. Потом с помощью палки сбил петуха на землю и беспощадно положил конец дням тирана.

Когда жена увидела его входящим в дом еще нетвердой от волнения походкой, она посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «Мужайся, Заккария, мужайся! Знаю, что тебе было нелегко, но увидишь, с завтрашнего утра, наконец, мы сможем спать».