сказок, не к лицу такие глупости. И потом может быть я не такая красивая, как вам кажется. Что если мое лицо раскрашенная маска, а сама я старуха, Баба Яга?
- Мила Платоновна, вы на себя наговариваете. И потом вы прекрасны не только лицом, но и многим другим.
- Неужели? - сказала она, остановившись, и изящно ко мне обернулась, как это умеют делать только петербуржицы.
- Конечно, поверьте мне, это видно невооруженным взглядом. Вот мы и пришли. Извините, Мила Платоновна, могу я вас еще увидеть?
- Можете, если не будете за мной так откровенно ухаживать. Я, конечно, не нигилистка, но все же никому не позволю мне целовать руки.
- Хорошо. Можно вас спросить?
- Я слушаю.
- Вы решили поступать на курсы?
- Нет, что вы. Мне надо кое с кем здесь встретиться. Я пойду. До свидания.
- Давайте с вами встретимся завтра, если у вас есть свободное время?
- Может быть.
- Что если вечером, в 18.30 у входа в Александринку я буду вас ждать с билетами на «Много шума из ничего» с Савиновой в роли Беатриче?
- Как угодно. Ждите.
- До свидания, Мила Платоновна.
На этом мы расстались. Только сейчас я понимаю, что наша встреча была не случайна. На следующий день я заранее купил билеты на спектакль и пришел к императорскому театру задолго до начала. Тревожное чувство хрупкости и ненадежности красоты меня не отпускало. Я решил понаблюдать из беседки на углу за тем, откуда и как появится прелестная Мила Платоновна перед входом в театр. Но ожидания мои не оправдались. Мила Платоновна все не подходила. И вот когда на часах стрелки остановились на 18.30 за моей спиной внезапно раздался знакомый чарующий голос:
- Вот и я. Здравствуйте, Иван Васильевич. Я вижу, что вы за кем-то наблюдаете, не за мной ли?
- Нет, что вы, Мила Платоновна. А впрочем, да. От вас ничего не скроешь. Я хотел на вас посмотреть со стороны.
- Зачем вам это?
- Из чисто эстетического чувства незаинтересованного любования прекрасным.
- Я вам нравлюсь?
- Конечно. Но я понимаю, что в этом не оригинален.
- А в чем вы оригинальны?
- Не мне судить.
- Мы идем на «Много шума из ничего?»
- Да.
- Иван Васильевич, ау! Что вы думаете о названии?
- Можно просто Ваня, а то у меня такое чувство, что я уже состарился.
- Хорошо, Ваня. Но тогда вы тоже зовите меня Милой. Правда, в прошлой жизни меня звали Миалой.
- Мила, вы верите в перевоплощение?
- Я не верю, я знаю по своему опыту, что оно есть.
- Вот бы мне хотелось в вас превратиться.
- Ваня, это не так приятно, как вам кажется. Я не хочу это вспоминать.
- Миала! Я никогда не слышал такого имени. Что оно означает? Вас так звали в вашем снежном королевстве?
- Ваня, сколько много вопросов. Вы не ответили на мой.
- Я думаю, что Шекспир имел ввиду, когда назвал свою пьесу «Much Ado About Nothing», то, что люди из-за пустяков портят друг с другом отношения. Короче, из мухи слона раздувают. Из-за этого людского шума, слухов, клеветы чуть не испортили жизнь бедной Геро. А вы как думаете?
- Я ничего не думаю, пока.
- И все же, что означает имя «Миала»?
- Ледяная. Вроде Снегурочки. Помните сказку про Снегурочку?
- Помню, Мила. Можно я буду называть вас Беатриче?
- Ваня, вы перешли на «ты», чтобы я оттаяла? Если я растаю, я превращусь в ничто, исчезну. Вы этого хотите?
- Нет, я хочу пойти с вами в театр.
- А почему вы хотите называть меня Беатриче? Я что напомнила вам героиню нашей пьесы?
- Нет, хотя у вас острый язычок. У меня такое чувство, что вы, Мила, можете быть для кого-нибудь проводником в высший мир, каким была для Данте Беатриче и Маргарита для Фауста.
- Могу? Как? Я ведь обычная городская девушка. То я у вас колдунья. То злая дама. А теперь проводница в чистилище или прямо в рай? Для этого надо превратится в ангела. Кстати, у Фауста был проводником Мефистофель, а не только Маргарита. Да-а. Мы с вами, Ваня увлеклись, так что не заметили, что уже немного опоздали на спектакль, - сказала Мила, схватив меня под руку, и мы вместе побежали в театр. Это движение любимой я никогда не забуду.
На сам спектакль я мало обращал внимания, раздумывая над загадочными словами Милы. Теперь, чтобы не привлекать внимания Милы, я за ней наблюдал украдкой, любуясь ее профилем.
После спектакля мы долго шли молча, как заговорщики. Что-то происходило между нами, так что слова были излишни. Наконец, я решился спросить Милу:
- Мила, вы не против, если будете моей музой?
Мы остановились. Мила на меня внимательно посмотрела своими лучистыми лазурными глазами, проникая в саму душу так, что мне казалось, что я вместе с ними слился в одно целое, и сказала:
- Посмотрим на твое поведение, - и ласково рассмеялась.
Но недолго я тешил себя надеждой на взаимность. Мила добавила:
- Мне придется на время покинуть Петербург. Может быть, мы когда-нибудь еще увидимся. И не провожай меня больше. Прощай.
У меня от этих слов изменилось лицо и померк свет в глазах. Мила не могла это не заметить. Она нежно меня погладила рукой по волосам и промолвила:
- Бедненький Ваня, не переживай. Мы обязательно с тобой скоро увидимся. Если только ты будешь меня слушаться.
Тут я на прощание сглупил и решился ее поцеловать в губы. Но она легко от меня отстранилась. Я тогда прикоснулся губами к ее руке. Она ее непроизвольно отдернула, спросив:
- Почему вы любите целовать дамам руки?
- Потому что у них они такие нежные, - выдохнул я в ответ и добавил, достав из кармана сюртука коробочку с серьгами своей прабабушки:
- Можно я вам подарю эти серьги на память… обо мне?
- Я не могу принять такой дорогой подарок. Увольте.
- Я встану на колени и буду вас умолять об этом.
- Вставайте. Нет, впрочем, я уйду.
- Уходите. Я буду здесь стоять, пока вы не вернетесь.
Она и в самом деле пошла. А я стоял… на коленях на мокром и жестком асфальте. Какой же я дурак. Мало того, дурак упрямый.
- Упрямый дурак.
- Это кто сказал?
- Это я сказала.
- Ладно, вставайте и отдавайте мне ваши серьги.
- Это серьги не мои, у меня нет проколок в ушах. Это серьги моей прабабушки.
Мила надела серьги и спросила:
- Ну, и как они?
- В сам… В них ты мне еще больше нравишься.
- Не подлизывайся. Вот тебе и мой подарок.
И она сняла со своей красивой и нежной шеи бирюзовый кулон ромбовидной формы. Я с нежностью принял ее подарок. На этом мы расстались.
Мила повернулась и ушла, растворившись в тумане приближавшейся петербургской белой ночи. Я остался один на распутье, не зная, куда мне идти.
У меня долго в глазах стоял ее силуэт. Мила была девушкой среднего роста, примерно 5 футов и 8 дюймов. Стройная, с узкой талией и неширокими плечами. С высокой грудью. Волосы у нее были светлые, волнистые, заплетенные в густую косу, искусно уложенную на затылке. У нее был высокий лоб. Овал лица был правильной формы. Кожа чистая, с легким загаром. Изящный, чуть приподнятый носик. Скулы ровные. Глаза голубые, широко раскрытые. Губы правильной формы вытянутым сердечком. Нежный подбородок. Нельзя было не ощутить ее легкого дыхания и не увидеть ее грациозной походки. Ступала она мягко, но твердо стояла на ногах. Странным для девушки было только то, что она не использовала косметику, а если и использовала то так искусно, что было совсем незаметно, что она подкрашивает губы, накладывает тени, красит глаза и пудрит носик.
Прошел почти год после нашего грустного прощания. Я каждый день ждал с ней встречи, держа ее кулон в руке. Но она не приходила, обрекая меня на сердечные муки. Я понимал, что она для меня роковая женщина. И я в любви несчастен. Но мне нравилось мое несчастье. Я находил в нем свое, только так мне доступное счастье. Единственным моим утешением были занятия в университете, да, может быть, чтение Киркегора, которого тогда я для себя открыл.
Пришел месяц май и я вспомнил про трубадурную любовь издалека. Я шестым чувством почувствовал приближение встречи с Милой. Однажды меня кто-то окликнул на улице у Фонтанки. Мне послышался голос Милы. Но рядом никого не было. Я пошел в знакомый Адександровский сад, где впервые встретился с Милой. Сел на нашу скамейку. Задумался, забылся и заснул. Когда я очнулся, то вокруг никого не было и только конверт из плотной бумаги лежал на самом краю скамьи. Я осторожно взял конверт в руки. Его адресатом был Иван Васильевич Странников. Обратного адреса не было. Я раскрыл конверт. В нем лежало письмо с волнительным содержанием:
«Здравствуй, любимый мой Ванечка! Я никак не могу тебя забыть. Мне не дают тебя увидеть. Прости меня, что я доставила тебе много горя. Я не знаю сама, как произошло, что случайная встреча меня саму изменила. Я никогда еще никого не любила. Ты разбудил во мне это чувство. Разумнее было бы не посылать тебе письмо, чтобы тебя не мучить. Но больше я не в силах сдерживать свою любовь. Я тебя полюбила сразу. Но сначала этого не понимала. Я догадалась, когда мы с тобой расстались после нашей первой встречи. Поэтому и пришла к театру. Не надо было это делать. Но прошлое уже не вернешь. Во всяком случае, это на меня не действует. Я оказалась в Петербурге только потому, что зарекомендовала себя в качестве бесчувственной куклы. Недаром меня назвали «Ледяной». Но в лучах любви я растаяла, как какая-то Снегурочка. Я никак от себя этого не ожидала. Но это не важно. Важно то, что я буду искать возможности с тобой встретится. Ты не ищи меня. Найти меня не в твоей власти.
Твоя Мила».
Это письмо меня бесконечно обрадовало. Я был счастлив. Я не только люблю, но и любим любимой. Это самое главное. Я понимал, что скоро снова стану страдать от разлуки с любимой. Но сейчас я был на седьмом небе от счастья.
С течением времени страсть моя улеглась, и я стал здраво рассуждать о том, что было скрыто в этом послании. Очевидно было то, что есть препятствие нашей любви и оно серьезно. Кто или что нам мешало? Мой соперник, например, муж Милы? Из самого текста это не следовало. У меня не было соперника.
Значит, дело заключалось в другом. Вероятнее всего Мила принадлежала какой-то тайной организации и была связана клятвой верности общему делу, запрещающему какую-либо связь с посторонним. Что это была за организация? Может быть, революционная? Не являлась ли Мила членом «Народной воли»? Или какой-нибудь анархистской боевой группы, совершающей акты насилия против правительства? Как раз члены таких группировок должны отличаться отменным бесчувствием для успешного совершения актов насилия.
Что мешает ей со мною встретиться? Может быть тюремная решетка? Может быть, Мила сидит в тюрьме за свою революционную деятельность против царя?
Или она сидит в психиатрической клинике? Но та Мила, которую я знаю, не является сумасшедшей, а тем более умственно неполноценной. Или у нее было просветление, когда она со мной встретилась, а потом опять начался психический кризис, и она, чтобы меня не волновать, исчезла из моей жизни?
Но я был готов принять любую Милу: и революционерку, и бомбистку, и даже
