Коммерсант из Миннесоты

между вылетами он думал о Любочке. На сердце у него делалось тепло-тепло, он продолжал любить ее тихой грустной любовью, хотя здравым рассудком понимал — все прошло, в его будущей жизни уже не будет места Любаше. И все же, вопреки разуму, Семен мечтал, как, вернувшись из Испании (он знал, он был убежден — его не убьют), примчится в родной городок, разыщет Любу, придет к ней большой, красивый, в орденах, а она будет очень взволнованна и рада ему. И еще он непременно встретит ее сынишку Борьку (так и не ставшего его сыном) и подарит пацану что-то из своего боевого — чистого. Он расскажет им об интернационалистах. Она будет гордиться им, он же — любоваться ей и ощущать счастье. Потом скажет: «Мне пора...» — и уйдет...
      Но этим непритязательным и наивным мечтам не удалось сбыться. Да, Харламов остался жив, да, вернулся из «командировки» целым и невредимым, но как можно было предвидеть, что жизнь так круто повернет. По возвращении его прямо с вокзала отвезли в «Лефортово». Потом был суд. Перед началом процесса их повели в парикмахерскую (он не видел своего отражения целый месяц) — о Боже, из зеркала на него смотрел седой старик. Председателем трибунала был комкор Белов, потом Харламов встретит его на Печоре в арестантском ватнике. Семену дали «десятку», майор Харламов стал зека.
      Там, на севере, он уже не думал о Любаше. Зачем? Он стал забывать ту худенькую девочку с голубыми глазами. В сорок первом истекало три года его заточения, впереди еще долгих семь лет, еще семь лет таскать ему монтерские когти на своем тощем плече.
      Но грянула Война. «Испанцы» просились на фронт. В ноябре сорок первого Семен Харламов был под Москвой, ему дали «ишака». Рядовой Харламов бил фашистов также крепко, как и там, в Испании. Летом сорок второго ему вернули звание и ордена. Когда ребята, выпив сто грамм фронтовых, пели «Землянку», ему грезилась уже другая женщина, он строил уже другие планы. Семен не желал вспоминать о том довоенном времени. Проклятый сорок третий...
      Подполковник Харламов был сбит в неравном бою на «их» территории. Ему удалось выбраться из горящего «Яка», больше он ничего не помнил...
      Был плен. Польша, затем Бавария. В апреле сорок четвертого он, лагерный номер — который никогда не забыть, оглушив часового в карьере, с двумя англичанами ушли в горы. Через неделю были у союзников. Его не долго мурыжили, как знавшего испанский, направили в Северную Африку. Он слесарил, водил автомобиль, доверили санитарный биплан, затем он добивал немцев на «Кобре». В марте сорок пятого его сбили под Ремагеном, он еле перетянул через Рейн. Семен был ранен в шею, грудь и бедро. Когда он очнулся после операции, на него смотрели карие девичьи глаза. То была медсестра Рут — его жена. После госпиталя они уехали в Штаты. Харламов не отважился вернуться на Родину, заведомо пугали новые лагерные номера — хватит в жизни мрака. Его летное мастерство пригодилось Туайнингу(2), к тому времени Семен Харламов стал Семом Харрейном.
     
     
      — Простите («Ах, это Борька...»), а как вы попали на запад, не власовец ли? — в Борькином взоре гнездилось презрение...
      — Нет, — перебил Харрейн. — Я никогда не был предателем, ни в небе Испании, ни летом сорок третьего — никогда. Одним словом, уж так получилось...
      «Эх, ты парень? Меня уже не обидишь!» — подумал он, промолчав.
      Красавица стюардесса натягивала нейлоновый экран — покажут кино.
      — Послушай, — Харрейн поймал себя на том, что обратился на «ты», — а ваши родители живы, простите мою нескромность.
      — Отец да, а мать... мама умерла в сорок третьем, я ходил во второй класс, у нее было больное сердце...
      Харрейн смотрел на разноцветный экран и ничего не видел. Белая пелена застлала его глаза.
      — Извините, вам нехорошо, что с вами, у вас слезы?
      На впалых щеках Харрейна поблескивали две тоненькие влажные бороздки.
      — Так... я ничего, я так... давайте смотреть фильм.
     
     
      Она подошла к нему вплотную. Ее лицо загородило прочий мир, в ее печальных иссиня-голубых глазах молил вопрос:
      — Сеня, милый Сеня, вот и все, неужели все?.. Неужели у нас ничего больше не будет?..
      — Люба, как я тебя люблю, Любочка!
      — И я...
     
     
      Фильм давно кончился. Самолет подлетал к Сингапуру. Внизу поблескивали стеклянные небоскребы, краснела черепица старых кварталов. Сосед, ее сын — Борька, с любопытством прильнул к овальному оконцу.
      — Борис, Борис Николаевич, — добавил, задыхаясь Харрейн. — Вы знаете — я, верно, скоро буду в России. Дайте, пожалуйста, вашу визитку, я увижусь с вами...
      Борис Петунин недоуменно, однако без всяких вопросов протянул Харрейну глянцевый кусочек. Протянул и улыбнулся своими иссиня-голубыми глазами.
     
     
      Выйдя из храмовой прохлады аэровокзала в липкое тропическое пекло, Харрейн бросился к первому такси.
      — Куда изволите, господин? Могу предложить лучшие отели... — заискивающе улыбался шофер китаец.
      Пожалуйста... в советское к—к—ххх...
      Сердце Семена Харламова не выдержало.
     
     
     
      1. Вe so kind (англ) — будьте добры (любезны).
      2. Туайнинг — американский генерал Натан Ф. Туайнинг (1897–1982), занимал посты: начальника Управления материально—технического обеспечения ВВС, начальника штаба ВВС, руководителя Объединенного комитета начальников штабов США.