Да там, позади, на востоке, родной дом...
«А сколько было этих самых родных домов?..» — подумал Валентин.
Первый не запомнился по малости лет. Врезались в память только зловещие огненные языки над крышей и в окнах двухэтажного строения. Малыша, завернутого в одеяльце, несут прочь от пожара. А крошка, высунув наружу головенку, оглянулся и навеки запечатлел в себе этот ужас. Малютке тогда сравнялось годика два.
Сгоревшее помещение снесли, жильцы с полгода жили в местной школе — массивном здании довоенной постройки. В те годы власть действовала куда оперативнее, еще жив сталинский задел... Дом быстро отстроили заново, только теперь тот стал одноэтажным — четырехподъездным бараком. Но площади и планировка квартир для семей остались прежними.
В этом новом жилище прошло раннее детство мальчика. Поселились в первом подъезде, окно единственной комнаты оказалось с краю дома. Перед оконцем имелся маленький палисадник, не скрывавший постоянное мельтешение прохожих, что огибали квартал, срезав путь по дворовым территориям. В подъезде размещалось четыре квартиры (с кухнями — на две смежные). В первой жили Валька с матерью и бабушкой, рядом, во второй маленькой комнатенке — паренек Вовка лет на пять старше (оттого не бравший малолетку в приятели) с матерью — теткой Клавой. Однажды мальчик нечаянно зашел в соседскую комнату и, к удивлению, увидел сидящего на кровати чужого мужика в белых кальсонах и сорочке. Потом этот человек парнишке больше не встречался.
В общей кухне на не растапливаемой кухонной варочной плите стояли две керосинки. Когда, случалось, бабушка жарила карасей на сковородке, Валька представлял, как в арабской «Сказке о рыбаке» подобным образом поджаривали заколдованных людей, подданных окаменевшего наполовину принца. Мальчугану делалось не по себе, но уже за столом в комнате — хрусткие лакомые карасики подчистую выветривали страшную сказку из головы.
Дальше в подъезде, через коридор, имелось еще две квартиры. В большей двухкомнатной жила семья Шапкиных. По обыкновению в то время: муж работяга, жена — домохозяйка. У них росли три девочки, младшая Варька, на три года старше Валентина.
Валька уже в младшем детсадовском возрасте знал, чем отличаются письки девочек и пиписьки мальчиков, но впервые лицезреть сокровенную девчачью плоть довелось у Варьки. Бабушка часто ходила посудачить к тетке Марусе и брала внука прицепом с собой. И вот однажды недавно выкупанная в корыте девочка полураздетая сидела на кровати, туда же подсадили и гостя. Варя нечаянно раздвинула ножки, и паренек вблизи у собственного носа увидел лепесточки половых губок. Вот ведь гад! Валька сказал об этом Варьке, но та стала кокетничать и даже уточнять, что он там все-таки разглядел, повергнув мальчугана в полный конфуз.
С этой семьей у него связано много самых теплых воспоминаний, которых нет смысла пересказывать. Важно одно, семья жила бедно, как правило, питались одной картошкой с килькой, но радушно приглашали Вальку отведать не хитрую пищу. Валька донельзя любил это неприхотливое угощение. За что мать часто ругала бабушку, что та потворствует потчевать ребенка грошовой дрянью.
Кстати, бабушка, помнившая Войну, когда вечером не было матери, предлагала мальчику отведать тюри. А малыш обожал эту мурцовку. Брался черный хлеб, резался репчатый лук, еще добавлялась соль и подсолнечное масло, состав разбавлялся водой — настаивался, и тюрька готова. Мать же, узнав у сына, не умевшего еще держать язык за зубами, об этих кулинарных экспериментах, опять же ругала бабушку, но та не отступала и через месяц опять готовила тюрю на двоих.
Четвертую квартиру в подъезде занимали Тетюхины: возчик Егор с женой Груней и дряхлым дедом Яшуном, которого мальчик сызмальства боялся. Дети Тетюхиных, став взрослыми, поразъехались. Старший сын Федор — авиационный техник, проходил службу в Саратове, летом с женой и маленькой нарядно одетой девочкой приезжал в гости к родителям. Окрестные бабы, шутки ради, прочили Валентина в женихи той куколки, что мальчику нравилось. Но главным здесь было — «военный... офицер» — сладостно притягательные для Вальки в те времена слова. Кстати, возчик Егор носил армейские обноски сына и говорил мальчику, что сам тоже бывший офицер, а мальчуган наивно верил. Так вот, Валька еще тогда твердо решил, что непременно станет военным человеком. Играя, мальчик нацеплял на плечики рубашек колючки репьев, словно звездочки на погонах, и ретиво маршировал на лужайке за домом, считая, что скрыт от людского взора. Но соседи, конечно, видели эти «экзерциции» и рассказывали о такой добровольной муштре Валькиным близким.
Когда мать съехала из квартиры с новым мужем, Валентин еще года три прожил с бабушкой, но теперь спал на материной кровати, и вечерами подолгу слушал радио. Черный дерматиновый рупор висел как раз над изголовьем. По нему мальчик услышал о полете Гагарина. Правда, окружавшие ребенка люди в большинстве малограмотны и поначалу считали, что человек полетел на Луну. Еще паренек часто слышал, как мужики говорили о политике, мало что понимая в таких спорах. Но имена Маленкова, Молотова, Кагановича крепко запали в память мальчишки. Сталин, хоть тогда и умерший, непререкаемо оставался вождем, а вот Хруща-Кукурузника народ открыто ненавидел.
Случалось, мать брала Вальку ночевать в полученную с мужем крохотную комнатушку (бабушка не приветствовала то новое замужество — мужинек «любил заложить за воротник»). Валентин даже знал тамошних ребят... Но приятельской компании с ними, как в бабушкином доме, — увы, не получалось. Теперь Валентин понимал, что в том доме жила одна босота, и те ребятишки отъявленные голодранцы, в отличие от него — ухоженного мальчика в чулочках и коротких штанишках с бретельками.
Вскоре у него появился маленький братик, а через два года мать с отчимом построили себе дом — литой, из шлака, и Валентин переселился к ним, бабушка же стала приходящей к братику няней. Потом отчим стал сильно пить, и паренек опять стал жить на два двора: то у бабушки, то у матери. Мальчик уже ходил в школу, так продолжалось лет до четырнадцати. В конце шестидесятых бабушкин барак пошел под снос, жильцам предоставили благоустроенные квартиры в другом микрорайоне, но бабушке, по-прежнему исполнявшей функцию няни-сиделки с чадами дочери, пришлось разменяться на утлую довоенную «фатеру» поблизости. Когда мать все-таки покинула горемычного мужа, они втроем переехали опять к бабушке.
И уж когда Валентин пришел из армии (отчим к тому времени скончался), произошло обратное переселение — уже с бабушкой в пустующий дом, а старушкину жилплощадь держали в резерве, про запас... В этом (собственном) доме Спицыны-Куницыны живут по сей день.
Эти воспоминания огрызками киноленты проскочили в мозгу Валентина. А за стеклом кабины развертывалась примечательная панорама церковных сооружений, судя по прочной каменной ограде — бывший монастырь... Белокаменный шатровый собор, смахивал на церковь в Коломенском, вокруг него, как грибы-боровики, выкрашенные облупленной известью, крепко стоят на земле постройки с малюсенькими окошками: трапезная, келейные корпуса, дом настоятеля. Валентину захотелось осмотреть запустелую обитель, но постеснялся попросить шофера об одолжении. Парень понимал, что водитель сочтет такое желание неуместным в дороге баловством, да и не поймет — к чему такая прихоть... Попроси Валентин тормознуть у винного ларька, шофер бы безропотно остановился, соблюдая для себя «сухой закон». Но вожделение пассажира, разумеется, одобрил бы, да еще бы и крякнул с сожалением, якобы — хороша, зараза, но дороговата. Валентин с чувством понесенной утраты оглянулся на проплывший мимо величественный храм с гордо сидящим на маковке почернелым крестом.
Началась Рязанщина — древние русские земли, видевшие и монголов, и опричнину, и ратные сборы Петра. Этот старинный край выпестовал самого искреннего русского поэта. Лет десять назад Валентин, чтобы понравиться одной «литературной» девочке, выучил наизусть нехрестоматийного «Черного человека».
К слову сказать, и чернозем закончился, да и панорама снаружи изменилась — вошло нечто неуловимо-чужое, уже не как в «родных палестинах». Местность слегка всхолмлена, деревеньки стали голей, уж нет «райских кущ» в палисадниках, да и листва на деревьях пожелтела. Очевидно, у парня взыграл этакий «местечковый шовинизм», вероятно, слишком предвзято отнесся к явившемуся пейзажу. А собственно, явных различий-то и нет... Дома, поля, деревья — те же, да и немудрено, отъехали, вовсе ничего — сто километров ерунда по российским масштабам.
На косогоре показались контуры сонного городка. Михайлов — так сообщал синий указатель с облупившимися белыми буквицами. Не доезжая до города, случилась развилка: сама трасса шла прямиком на Москву, влево дорога на Тулу, вправо — на Рязань. Вопреки ожиданию Валентина, «газик» сошел с московской трассы и свернул на тульскую. Санька пояснил: «Не к чему катить до столицы, поедем коротким путем...» А как хотелось промчать по бетонке «Каспий» до «белокаменной», пусть даже до «кольца», но только вдохнуть воздух Москвы, ощутить себя чуточку москвичом.
Михайлов остался по левую руку... Русским «автобанам» присуще высокомерное отношение к городам, лежащим вне строго проложенного курса. Вот и Михаилов обойден с тыла — само собой, тут главенствует здравый смысл, но, ей-богу, обидно вот так проскочить мимо города, ничегошечки там не узрев. Следующим по курсу — числился Новомосковск.
Проехали стелу — границу областей. Началась Тульская губерния — земля Куликовской битвы, место славы Дмитрия Донского. Здесь родина «Батюшки Тихого Дона», говорят, тот берет начало в природном парке Новомосковска, жалко, не удастся постоять у истоков могучей русской реки, удостовериться лишний раз, как всякое начало слабо и беззащитно...
Что это такое возвышается вдали — неужели угольный террикон? Ну конечно — новомосковский уголек... Валентин с любопытством взялся рассматривать незнакомый горняцкий край. Проехали мимо дымящейся горы отработанного отвала, потом подернутые серыми облачками конусы пустой породы стали попадаться чаще. Шоссе петляло между ними, став чисто «промышленной» дорогой, пытаясь угодить каждой из шахт. Двухэтажные здания из красного кирпича — шахтоуправления, специально выстроенные вдоль шоссе, поражали изысками дореволюционной архитектуры. Безудержная эклектика сочетала и замысловатый модерн, и строгий ампир, и рельефную, стреловидную готику.
Да и прилегающие окрестности под стать — много пышной зелени в парках и скверах, у контор встречаются даже фонтаны со скульптурными фигурами. Но вот беда, тут же неподалеку снуют замурзанные тепловозики-ЧЕМки, петушино покрикивая у многочисленных шлагбаумов переездов. Случается, путь автотранспорту преграждают «опереточные» составы из двух-трех вагонов, впрочем, не вызывая раздражения, сцепки напоминают детскую игрушку — сборную «железную дорогу». Над этим
