Рейд к крепости Дейдади

  К фельдшерскому пункту 1-го Таманского полка Закаспийской области подъехали на жеребцах алха-текинцах пятеро туркмен. Они одеты в синие полосатые халаты, на головах чёрные курчавые папахи, на поясе клыч (кривая сабля), за кушаком нож-бичак, за плечами кавалерийский карабин, на плечах погоны. Это воины Туркменского первого дивизиона вернулись из разведки. У одного, маленького невзрачного туркмена левая рука чуть ниже плеча перебинтована какими-то тряпками, пятно засохшей крови на них. Он лихо спрыгнул с коня и весело крикнул младшему фельдшеру Ивану Сорокину:
  - Эй, фельдшер, найдётся, чем помазать и замотать получше. Зацепило вот малость.
  Иван узнал в этом туркмене подполковника Лавра Георгиевича Корнилова.
  - Конечно, найдём.
  Корнилов что-то сказал по-туркменски своим спутникам и те ускакали.
  Сорокин спустился в погреб, взял оттуда всё необходимое для обработки раны и кружку холодной воды.
  Полковник с удовольствием выпил холодную воду.
  - Хорошо. В июне здесь всегда пекло, - сказал Корнилов.
  Сорокин кивнул, соглашаясь, и умело и ловко перебинтовал раненную руку подполковника. Корнилов оделся.
  - Температуру померить надо, ваше высокоблагородие.
  - Зачем? – удивился Корнилов.
  - Так положено.
  - Ну, если положено… Мы люди военные, придётся подчиниться. Только какое я «высокоблагородие?» Мы с тобой одного поля ягода, фельдшер. Ты линеец?
  - Так точно, казак Линейного Кубанского войска, станицы Петропавловской.
  - Вот. А я казак Сибирского линейного войска, станица Каркаларинская. Только я там жил до одиннадцати лет, потом мы в Зайсан перебрались. Каркаларинскую плохо помню: с трёх сторон горы, с четвёртой – степь, жара, пыль, нищета. Ты, говорят, в шахматы весь полк переиграл?
  - Ну, не весь, - улыбнулся Иван, - а рядовые больше шашки любят.
  - А ты?
  - Не знаю. И то и то, но шахматы больше.
  - Так давай сыграем в шахматы, пока ты мне температуру мерить будешь.
  - Как прикажете, - согласился Сорокин.
  - Тебе сколько лет, казак?
  - Восемнадцать. Девятнадцать в декабре будет.
  - А мне тридцать три в августе. Не велика разница. Как звать?
  - Иван.
  - А меня – Лавр. Называй меня на «ты». Мы с тобой ро́вня, одного казацкого сословия. Неси, Ваня, шахматы и градусник.
  Сорокин принёс градусник и шахматы. Корнилов засунул градусник подмышку, расставили фигурки на шахматной доске. Иван взял в ладони две пешки - белую и чёрную. Руки спрятал за спину. Подполковник дотронулся до правой руки, ему выпало играть чёрными.
  - Ходи, - сказал Корнилов, - а я в девятнадцать лет поступил в Михайловское артиллерийское училище.
  Сорокин сделал ход, Корнилов тоже.
  - Ты хорошо учился, Ваня?
  - Хорошо.
  - Я тоже. Я эти погоны своим умом добыл. Нас в школе в Каркаларинской было всего двадцать три человека учеников разновозрастных, а учили нас старые казаки. Чего сами знали, тому и учили. Потом в Зайсан мы переехали, отцу жалование повысили, земельный надел побольше дали. У твоей семьи, Иван, много земли-то?
  - Много, хозяйство большое. Мельницу имеем. Лошади, коровы овцы, свиньи, куры, гуси – всё как положено.
  - О, да ты из зажиточных. А ты высокоблагородие. А я голь перекатная. Будешь учиться, Ваня, тоже высокоблагородием будешь. Я всю жизнь учусь. Шах? О, ты какой! А я так. Учиться надо, Ваня. В тринадцать лет в Сибирский кадетский корпус поступил. Учился хорошо, потому и в Михайловское артиллерийское училище приняли. Отучился, и меня сюда направили, в Туркестан, в Ташкент, на Туркестанскую артиллерийскую батарею. Репетиторством подрабатывал, семье помогал и самообразованием занимался, языки учил. У меня мать киргиз-кайсачка, а зная один тюркский язык, другие выучить не так сложно, но фарси, персидский, то есть, дался тяжело, но - осилил.
  Корнилов продекламировал что-то ритмичное на незнакомом языке.
  - Красиво? – спросил.
  Сорокин неопределённо пожал плечами:
  - И что это?
  - Стихи. Персидский поэт Фердоуси:
    Все в мире покроется пылью забвенья,
    Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:
    Лишь дело героя да речь мудреца -
    Проходят столетья, не зная конца.
    О том поразмыслив, что ждет впереди,
    Цель, выбрав благую, к ней прямо иди.

  - Потом Академия Генерального штаба, - продолжил Корнилов, - и через три года, в ноябре 98 капитан Корнилов прибыл в кишлак Патта-Гиссар, что рядом с Термесом, там находиться Амударьинская пограничная бригада. Шах. На твой градусник, надоел он мне, нормальная у меня температура.
  - Да, действительно. Я вот так пойду.
  - Иди.
  - И через пять лет подполковником стали? Стал, - поправил себя Иван. - Без войны, безо всего?
  - Да. Ходи. А что война? Всегда между государствами имеется какое-то напряжение. Англичане из Индии на север лезут, мы из Туркестана на юг. Мы, думаешь, зачем здесь под Ашхабадом стоим? Потому, что англичане там, в Персии и Афганистане, инородцев на нас науськивают. Плохие, мол, русские, кровь вам несут. А знаешь, почему мой отец в Зайсан переселился? Нет? Я расскажу. Договор мы заключили с Китаем и часть Илийской долины им отошла. А мусульмане не захотели жить под китайцами, побежали под защиту русских штыков, спрятались за спины плохих русских. Резали их китайцы. Вот и пришлось там укрепления возводить и сибирских казаков на юг переселять. Китайцы России за те земли девять миллионов рублей дали, так сказать за наведение порядка в крае. Но не в этом дело. Англичане копошились там, в Афганистане и здесь в Персии. Там для афганцев они крепость построили по последнему слову европейской инженерной мысли. А мы не знали ни как к ней подобраться, ни что она из себя представляет. Мне дали негласное поручение в генеральном штабе узнать у местных что, где, чего. Да у них разве узнаешь? Туркмены только смеются, говорят: «Таксыр, съезди, узнай».
  - Таксыр – это что?
  - Господин. Пришлось ехать. За это мне дали выговор, а моему командиру, генералу Ионову – строгий выговор.
  - За что, Лавр Георгиевич?
  - Как за что, Ваня? Если бы меня поймали, то меня бы афганцы лишили головы, в лучшем случаи, а между Россией и Англией разразился бы дипломатический скандал, хотя Афганистан и не был колонией Англии, но был от неё очень сильно зависим. А где ты так в шахматы научился играть?
  - Да был у нас в станице один грамотный хохол, Василий Степанович Пустовойт, учёный, всё пшеницей нашей интересовался. Вот он и научил.
  - Ты хороший ученик, Иван, даже я вспотел, с тобой играя. Мат.
  Сорокин сделал удивлённое лицо:
  - Как?
  - Вот так.
  - Ловко.
  - А ты думал.
  - А отыграться?
  - Ягши. Расставляй.
  На этот раз Корнилов играл белыми.
  - А как же ты, Лавр, за подвиг, как я понял, умудрился выговор получить?
  - Ха, Иван! Так это же Россия, тут всё возможно. Наказать-то наказали, да потом поручения стали давать. Я же до самого Индийского океана добрался. Отсюда и подполковник.
  - Как та крепость называлась?
  - Дейдади. Она и сейчас так называется. Ты что окончил, Иван.
  - Екатеринодарскую военно-фельдшерскую школу. С отличием.
  - Здесь отслужишь, иди дальше учись.
  - Подумаю.
  - И думать нечего. Ваше высокоблагородием станешь.
  - Подумаю. Так рассказывай про крепость, ваше высокоблагородие.
  - Там ничего интересного. Без приключений. Англичане, думаю, до сих пор не знают, что я там был
  Корнилов засмеялся.
  - Ладно, Лавр, рассказывай. Шах. Опыта я должен набираться у старших по званию?
  - Ну, хорошо, ягши. Слушай. Прибыл я в Патта-Гиссар в ноябре 98 года. А в разведку пошёл в середине января уже следующего года. Генерал Ионов постоянно жаловался, что крепость Дейдади в пятидесяти верстах от нашего берега, а добраться до неё нет никакой возможности, и поэтому никаких сведений об укреплении на границе мы не имеем. Дейдади не одна крепость, просто она построена англичанами, но были и другие крепости, построенные афганцами. А про Дейдади слухи ходили разные. Кто говорил, что это обычная азиатская кала́ с глинобитными стенами, а кто говорил, что она построена по последнему слову фортификационного искусства. Короче надо было проверить.  Я подумал, что самый простой способ раздобыть сведения об афганских укреплениях, это пойти и съездить туда, всё зарисовать, а ещё лучше – сфотографировать.
  - А до вас, подполковник, никто не догадался съездить и посмотреть?
  - А как? Посмотри вокруг: ни одного кустика до самого горизонта. Там такая же местность, такие же горы, только напротив Афганистан, а не Персия. Тайно никак не проскочишь, надо притвориться местным инородцем, а это кроме меня никто не может сделать. Я тебе говорил, что зная один тюркский язык, легко выучить другой. Через месяц я говорил по-туркменски, так же как и сами туркмены. Изучил их повадки, жесты. И сдружился с местными. Туркмены мне нравятся: гордые, смелые. Особенно я сошёлся с двумя братьями: Бекдурды – старший брат и Амандурды – младший, он был с той, другой стороны. Вот с ними я и договорился, что они будут у меня проводниками, но с условием, что в плен я не сдамся. Я им пообещал, что если что – я застрелюсь.
  - И вы бы сдержали слово, Лавр?
  - Конечно. А как иначе? Туркмены народ дикий, не цивилизованный, если они дали слово, то обязательно его выполнят. Что ж, по-твоему, я буду срамиться перед инородцами? К тому же, попав в плен, если мне повезёт, то мне просто отрубят голову, а если не повезёт, то снимут кожу с живого или на кол посадят. Лучше пуля в лоб. Да и подвёл бы я своих провожатых. И будут обо мне туркмены-эрсары сказки рассказывать, что, мол, был тут один русский трус, даже застрелиться испугался. Зачем мне такой позор?
  - Это верно и здесь не так инородцев, как своих подведёшь.
  - Правильно. Честь офицерская не должна быть пустым звуком. В общем, собрались мы. У Ионова я взял отпуск на три дня, он отпустил, даже не спросил: где я тут отдыхать буду? Я наголо побрился, усы подстриг, как подобает истинному мусульманину, надел халат, такой же, как этот, папаху. Поздно вечером подхожу к месту встречи, туркмены стоят, трёх жеребцов под уздцы держат. Ты же знаешь, Иван, что джигитам сесть на кобылу или мерина позор из позоров?
  - Знаю.
  - Я подхожу, поздоровался, а Амандурды отвечает: «Иди, путник, не останавливайся». Я говорю: «Кого ждёте?» А Бекдурды нагло так отвечает: «Кого надо, того и ждём, иди путник». Я говорю: «Куда идти? Я с вами собрался. Какой мой жеребец?» Они чуть не на колени падают: «Таксыр! Ты?» «Ну, - говорю, - похож я на туркмена?» «Истинный эрсары, - отвечают». Ну, поехали. Аму-Дарья река быстрая, так просто не переправишься, верстах в сорока есть место, где можно переправиться на другой берег и то не вброд. Одежду на бурдюки, надутые воздухом и вплавь. Вода холодная. Это как раз напротив городка Чушка-Гузарь. Там передохнули, поменяли коней и вперёд. Январь-месяц, погода не жаркая, можно и днём ехать. Ехали по пустыне, которая была мертвее мёртвой.
  - Это как понимать? – удивился Сорокин.
  - А так. Повсюду были видны развалины кишлаков, недавно брошенных, стены, минареты. Амандурды с горечью мне сказал: «Видишь, таксыр, это земля моего народа. Ещё недавно здесь была жизнь – цвели сады, в арыках журчала вода. Но вот пришли пуштуны и посмотри, что стало». Пуштуны – это афганцы. Рядом с Чушка-Гузарь расположены укрепления, обычная тюркская кала, но не брошенная, за ней