Чему тут удивляться? А Мэлл и не удивлялся, он понимал, что все по закону, а значит он неправ и что закон надо соблюдать, и что сейчас надо куда–то идти. Идти к друзьям? Смысла нет. Да и какие они друзья, если честно, так, иногда пиво в одном баре пьют. Да и у них тоже есть жены, которые читают газеты. И ещё неизвестно, где сегодня те друзья будут ночевать?
Вот оно и решение, в смысле, куда идти. Мэлл сообразил, что сегодня в баре он был не один и не один он пил пиво. Он–то пил в основном пиво и совсем немного виски, а вот некоторые делали все почти наоборот – пили в основном виски запивая его исключительно пивом. Так что надо идти в бар, наверняка сегодня туда вернётся не только Мэлл, но и ещё много кто другой.
«Опять же, – подумал Мэлл. – бару прибыль, не будешь же сидеть там просто так, да и хозяин не позволит. А значит придётся пить пиво, так что и заведению, и КОШЭ прибыль, а ему, Мэллу, такой вот импровизированный ночлег. А может быть нарезаться как следует и пошло оно всЁ–поехало? Не, не надо, а то Эмма и завтра домой не пустит».
***
Насколько известно из того, чему известным дозволено быть: изначально в космонавты набирали исключительно лётчиков. И что интересно, лётчиков именно военных, а не гражданских. Но Первый Секретарь ЦК лётчиком не был ни военным, ни гражданским, зато он был коммунистом, причём коммунистом номер один.
Именно это и позволяло, ни в коем случае не дозволяло, проходить Никите Сергеевичу программу подготовки космонавтов с такими успехами, которым будущие космонавты, если бы узнали об этом, несомненно позавидовали бы.
Сама по себе программа подготовки космонавтов – штука засекреченная дальше некуда. Тем более была засекреченной программа подготовки первых космонавтов. Ну а что тогда говорить о программе подготовки Первого Секретаря ЦК, учитывая что в космос он собирался лететь самым первым? Наверное такого уровня секретности в природе не существует вообще, и она сделала исключение для Никиты Сергеевича.
Единственно, что доподлинно известно, так это то что для облегчения управления космическим кораблём все кнопки и тумблеры в нём пронумеровали в порядке их нажатия и включения–выключения. А вот сколько там этих самых кнопок и тумблеров так и осталось государственной тайной.
С кнопками и тумблерами как раз всё понятно. Ничего запредельного здесь нет, просто–напросто таким образом был составлен алгоритм управления космическим кораблём, делов–то. Везде где только можно и даже там, где совсем не обязательно, у нас всё подписывают, при случае обратите внимание…
Взять например дверь или ворота какие–нибудь. Не всегда конечно, но нет–нет да и напишут: «Посторонним вход воспрещён». Хорошо. Если вход этот воспрещён, то спрашивается: где оно то, через что вход разрешён? Не надо обладать непоколебимой логикой, чтобы предположить: если есть то, через что входить нельзя, то рядом обязательно должно быть то, через что входить можно, дырка в заборе например. Вот тогда полный порядок. Но совсем не обязательно подписывать то, куда нельзя. Достаточно подписать то, куда можно и всё. Какому дураку придёт в голову переться в неизвестность, если рядом обозначена известность? Но дверь всегда одна и очень часто на ней написано, что вход именно через неё запрещён. А двери, через которую этот самый вход разрешён, рядышком–то и нету. И что прикажете делать? Конечно же идти через то, через что идти нельзя. Другие варианты не просматриваются. Но это так, к слову пришлось…
– Вы меня особо–то науками не накачивайте. – говорил Никита Сергеевич тем, кому предстояло за немыслимо короткий срок сделать из него и лётчика и космонавта. – У меня в голове одна наука – марксистско–ленинская теория, а она, наука самая главная и в случае чего любую из ваших наук заменит.
Да, поначалу было хотели сделать теоретическое обучение, так сказать, инкогнито. Инкогнито, это когда обучаемый с одной стороны, обучающий с другой, а между ними занавеска. Ученику вообще–то наплевать, у кого он учится, лишь бы толк был. Но тем, кто обеспечивал «Как бы чего не вышло», было совсем не наплевать. Вообще–то, учителю тоже по большому счёту наплевать, кого он учит, лишь бы соображал более–менее. Может быть и в случае с Никитой Сергеевичем учителям, покуда не узнали, было бы наплевать, а дальше что? Пусть они, учителя эти, все в подписках о неразглашении как вор–рецидивист в татуировках, что толку? Человек–то слаб, и ой как слаб. И чуть что, летит всё к едреней матери, а то ещё куда подальше. Ведь никакая занавеска не смогла бы обеспечить Никите Сергеевичу это самое инкогнито. Достаточно ему было сказать пару фраз и все инкогниты, вместе взятые, полетели бы к чертовой матери без какой–либо надежды на возвращение. Как можно какой–то занавеской скрыть голос того, кого вся страна, да что там вся страна, весь мир знает. И его манеру говорить тоже знает, потому что другой такой на свете нет, и об этом тоже все знают.
Но и здесь Первый Секретарь оказался первым. Он предложил до умопомрачения простой и эффективный способ обеспечения секретности обучающего процесса.
– Вы ещё пограничников с собаками поставьте! – в свойственной ему приподнято–эмоциональной манере объяснял Никита Сергеевич организаторам и кураторам учебного процесса. – А ещё лучше, заминируйте преподавателя. Покуда в классе сидит, всё нормально, а вышел в коридор, тут же и взорвался.
Наверное чиновный люд где–то специально учат, что в таких случаях на такое надо реагировать как на юмор, перспективы–то жуткие… Вот генералы с профессорами и хихикали тем самым давая Никите Сергеевичу понять, что они прекрасно понимают, и что здоровая шутка – вещь им не чуждая, но делать что–то надо.
– Я коммунист и советский человек! – не доходчиво–трибунно, а по простецки, как будто поездку в соседний город пересказывал, объяснял Никита Сергеевич. – Ну и что такого, подумаешь, за парту уселся?! Партия приказала, вот и уселся! Учить меня будут тоже коммунисты и советские люди, а это понимать надо. А раз понимать, то и доверять им! Расскажите всё как есть и никакой секретности в виде дурацких подписок не понадобится. Сделайте их, – Никита Сергеевич чуть не ляпнул: соучастниками.–участниками обучения и события в целом. Это куда большая ответственность, чем какая–то там секретность!
Те, кто всем этим руководил были в общем–то далеко не дураками, но до такого не додумались. Скорее всего они были уверены, что за исключением Никиты Сергеевича, ну и их конечно, все вкруг шпионы.
– Уж если вы и здесь шпионов боитесь, – продолжал вразумление Никита Сергеевич. – то гнать вас надо в три шеи, а то и самих к стенке ставить заместо тех шпионов, которых вы тут понапридумывали!
Так что там где для того, чтобы перейти речку собирались строить здоровенный мост, оказалось достаточно снять ботинки с носками и закатать штаны по колено. И никакого моста не надо вовсе.
Поначалу Никита Сергеевич решил, что во все эти теоретические науки особо вникать не будет. Незачем это, тем более что сам он был от пяток до макушки практиком. Для себя он решил: учиться конечно будет прилежно, но излишней старательностью себя изводить не собирался. Что запомнится, то запомнится, а что не запомнится, ну и… с ним. В этом случае Никита Сергеевич надеялся на природную смекалку и чутьё, которые, стоит сказать, его никогда не подводили. А уж какие «космосы» он прошёл–пролетел, не каждому самому учёному академику под силу.
Опять же, и об этом ему сказали сразу, во время полёта будет обеспечена бесперебойная связь с Землёй и в случае чего, подскажут, не оставят один на один с космосом.
Для того, чтобы связь была бесперебойной, лететь–то вокруг всей Земли придётся, были срочно перепроектированы и переориентированы два парохода изначально заложенные на судоверфях как обыкновенные сухогрузы.
Стоит сказать, что обеспечение бесперебойной связью, а на самом деле сведению к минимуму всех мыслимых и немыслимых возможностей для Никиты Сергеевича «ломки дров» во время полёта, оказалось гениальной находкой. В плане как мореходности, так и в плане эффективности аппаратуры на них установленной, пароходы получились невероятно удачными и после много лет обеспечивали бесперебойной связью уже настоящих космонавтов. Правда выглядели они просто чудовищно, ну прямо как инопланетяне какие–то и поначалу своим видом пугали неискушённых в вопросах космонавтики моряков, но постепенно те привыкли и перестали обращать на это внимание.
***
Но случилось то, чего Никита Сергеевич при всей своей постоянной готовности к любым сюрпризам и неожиданностям не ожидал – ему понравилось учиться. Понравились не науки как таковые, а то что он почти все эти премудрости понимал.
Никиту Сергеевича даже забавляло то, что он академий не заканчивавший, а имевший то ли четыре, то ли пять классов образования, он сам точно не помнил сколько, понимал то, что учат понимать только в школе десять лет, а потом ещё институты и аспирантуры всякие. Это ему невероятно понравилось и незаметно, как для ученика, сослужило хорошую службу. На самом деле изначально Никита Сергеевич смотрел на все эти необходимые науки не как папуас смотрит на коробок спичек, а как ребёнок смотрит на неведомую ему игрушку.
В Никите Сергеевиче сидело как бы два человека. Один – самый главный коммунист страны, которому партия поручила сверхответственное дело. То, что он это дело поручил себе он сам, а никакая не партия, Никита Сергеевич и не вспоминал, потому что отождествлял себя с партией и порознь не воспринимал. Как коммунисту, и не важно, коммунисту на тот момент номер один, или под каким–то другим номером, Никите Сергеевичу любая, даже самая дремучая наука, была по плечу и он её совершенно не боялся. Опять же, такой вариант как отчисление за неуспеваемость не существовал вообще. Это он мог отчислить, причислить и разогнать куда угодно кого угодно, хоть всех скопом, хоть группами, хоть поодиночке.
«Товарищи, партия поручила нам ответственное дело и мы его должны с честью выполнить, на то мы и коммунисты! – примерно так, если бы Никите Сергеевичу вздумалось бы произносить перед началом обучения речь, он бы и сказал».
Но речи, как торжественные, так и самые скучные, будничные, были не предусмотрены. Все и так всё понимали, ну а если понимали, то зачем время–то терять!
А под номером два в Никите Сергеевиче сидел обыкновенный мужик с минимумом образования, но с максимумом природного ума и природной же хватки. Сначала, да, сначала он воспринял науки как увлекательную игру, тем более что игра была совершенно для него безопасной. А уже по ходу обучения в нем зашевелились демоны и прочая чисть и нечисть.
«Это что же я, совсем какой–то там дурак, чтобы игреки с иксами путать? – думал Никита Сергеевич».
А поскольку путать он ничего не путал и почти всё из того, пусть и на каком–то непонятном для других уровне ему было понятно, Никитой Сергеевичем овладевал азарт и с молодецкими криками внутри себя: «Врёшь! Не возьмёшь!» и, «Я покажу вам Кузькину мать!», он постигал науки с такой быстротой с какой до него вряд ли кто постигал, ну разве что законченные гении.
Несколько
