ту пушинку, водрузили Емелину бочку на печь. Емеле, тому и участия принимать не пришлось, а он и не собирался. Емеля уже видел себя в стольном граде и благодаря искусствам своим чудесным уже считал себя чуть ли не ровней самому князю. Поэтому стало быть слуги князевы, а они теперь и ему слуги, так что, пусть сами бочку таскают, Емеле, оно как бы уже и не по чину.
Бочка была погружена и вроде бы всё, можно было ехать. Петро так бы и сделал, но поскольку руководство на себя взял Афанасий, а он был человеком грамоте умеющим, то и сказал Емеле:
– Ты, мил человек, давай, собирайся. Только недолго, а то нас князь уже ждёт–дожидается.
– А что мне собираться? – удивился Емеля. – все моё богатство, вот оно, а остальное вроде бы как без надобности или избу с собой взять прикажете?
– Нет, избу здесь оставь, глядишь, пригодится ещё. – каков вопрос, таков и ответ, поэтому Афанасий и щёлкнул ответом своим Емелю по носу.
А тот, вспомнив что–то, сказав: «Я щас…», метнулся в избу. Покопавшись в углу, пол–то земляной, Емеля достал мешочек, а вернее будет сказать, кошелёк. В нём, в кошельке в этом, Емеля хранил деньги, своим, а в большей степени Щукиным волшебным трудом заработанные. Ясно дело, в деревне деньги–то особо и не нужны, для того чтобы их тратить в город надо ехать, а в городе Емеля бывал не часто. Сами понимаете, на печи особо в город не наездишься, вопросами, охами, да ахами замучают, а ходить пешком – лень матушка. Теперь же, когда Емеле предстояло жить в городе, да ещё в стольном, применение тем деньгам можно будет найти очень даже разумное, не извольте беспокоиться.
Больше всего Емеля хотел, мужик один рассказывал, что в городах есть девицы, которые за небольшие деньги на всё согласные. Вот этого и хотел попробовать Емеля, так сказать, испытать на себе. Сами понимаете, в деревне на этот счёт никак, ну почти никак, не разбежишься и не разгонишься. В деревне с этим всё очень просто: или женись и тогда пожалуйста, и сколько душе угодно, или же лежи на печке и тоскуй. Но попадаются исключения, и Емеле оно попалось, в виде молодой вдовы, повезло, стало быть. Вдова та была вдовой рыбака, такого же как и Старик. Вышел однажды тот рыбак в море, да так и сгинул, понимай как звали. А вдове, ей–то что делать? Ну поплакала как полагается, только всю жизнь–то не проплачешь, надоест, да и жизнь молодая продолжается, своего просит. Да что там говорить, бывает так просит, что аж всё тело зудит, кости ломит и настроение хуже не придумаешь. Вот вдова и обратила внимание на Емелю, а потому что больше в деревне и внимания–то обращать не на кого было, не на пацанов же сопливых его обращать? А Емеле что, ему оно вроде бы как и в удовольствие, к тому же почти такой же молодой, лет на пять той вдовы моложе, так что, сговорились. Сговориться сговорились, сеновал вдовий для этого облюбовали и вроде бы всё хорошо и всем только в радость, но не тут–то было!
Вдова та, видать расчувствовалась очень, начала донимать Емелю, чтобы тот женился на ней. Представляете? Совсем обнаглела! А Емеле, ему–то зачем вдова эта нужна, да ещё слегка придурочная, это он сразу приметил? Ему, если уж и жениться, молодую девку подавай, да и то не всякую. А тут вдова какая–то и старше его к тому же. Вот и приходилось Емеле ещё по одной причине маяться и терпеть. А куда денешься, жизнь молодая, она как ни крути, своего требует и настаивает…
Теперь же, в городе, решил Емеля до девиц тех добраться и разобраться, что там и как, врал ли тот мужик или нет, ну и радость с удовольствием получить, это само собой. Привязав изнутри к штанам кошелёк Емеля пошёл на двор. Он даже сменку с собой не стал брать, а зачем? Если уж определено ему жить при князе, значит князь и одёжкой его обеспечить должен и не какой–то там, крестьянской, а как минимум, боярской, а то и княжеской.
Выйдя во двор Емеля пошёл к сараюшке. Там он разобрал выгородку и выпустил курей, тех, здоровенных, что из бочки, на волю. Куры ничего не поняли и куда–либо идти отказывались, поэтому Емеля оставил дверь сараюшки открытой, мол, надумают, сами выйдут. Зачем он это сделал, Емеля и сам не знал, сделал и всё тут. Ну и дурак же ты, Емеля…
Забравшись на печку, к тому времени Афанасий с Петром уже были в сёдлах, его дожидались, Емеля скомандовал, мол, знай наших:
– Поехали! – «По Щучьему велению, по моему хотению…».
