Лопнувшая струна

Дописывать финал в третьем часу ночи было плохой идеей. Обычно в это время писалось лучше всего, но сегодня Марине удалось выжать из себя лишь несколько строк. Ноутбук пожужжал, потом бессильно затих. Марина смотрела в экран бессмысленным взглядом, ничего уже не замечая, не понимая. Дедлайн завтра, а у неё — несколько строк. Она рассеянно погладила Вадика — он спал, развалившись на столе, и теперь довольно помурчал во сне. Капризный котяра пришёл в её жизнь вместе с новой любовью. Вадик был точь-в-точь его хозяин — рыжий, наглый и очень тискательный. Марине иногда даже казалось, что это Валя был приложением к своему коту, а вовсе не наоборот.
Валя вышел на кухню.
— Я тебя разбудила?
— Нет.
— Мучное ночью нельзя.
— Мне — можно. — Он улыбнулся, на щеках заблестели ямочки.
Марина потянулась к нему. Какая одуряющая нежность, Господи...
— Пишешь? — Спросил он.
— Пытаюсь. Помнишь, я договорилась с редактором, что изменю финал. А теперь... Ничего не получается.
— Изменишь завтра. Или никогда. У тебя же есть старый текст?
— Он... неправильный.
— Почему?
— Я писала его три года назад. Когда поссорилась с Алей. И сейчас он кажется мне искусственным.
— Но он был важен для тебя. Или ты хочешь перечеркнуть прошлое, сделать вид, что всё было иначе?
Марина посмотрела на него. Этот мальчик, круглолицый, смешной, красивый, понимал её слишком хорошо. Они познакомились случайно. Марина была недалеко от консерватории и решила зайти, вспомнив, что в этот день работает её профессор. Ей было (как она считала — уже!) тридцать, за спиной — неудачный брак, неудачные отношения и дикая любовь к человеку, которого она не знала. У Вали как раз заканчивалось занятие, когда она вошла. Марина разговаривала с профессором, пока он зачехлял виолончель, и не удержалась от улыбки, когда из футляра выпали ноты — потому, что Валя смотрел на Марину во все глаза. Он нагнал её в коридоре, стал что-то лепетать, а она только думала о том, какой он юный, чудесный, совсем мальчишка — второй курс! Второй курс она заканчивала десять лет назад — и, кажется, совсем забыла, что такое юность.
— Пойдём спать. — Марина выключила ноутбук. — Завтра репетиция.
— Опять будешь строить глазки бывшему мужу? — Проворчал Валя.
— Я знаю Филиппа двенадцать лет, и он — мой друг. К тому же, он концертмейстер группы. Тебе пора бы перестать уже ревновать. Моська. — Она поцеловала Валю, но он оставался недовольным.
— И вы были женаты всего полгода, я помню. Только паспорт запачкала.
— Не говори так!
Марина всего лишь бежала от другой любви...
— Ничего, в сорок пять получу новый. Если ты меня к тому времени не бросишь. — Марина улыбнулась.
— Перестань.
Скоро она должна была лететь в Вену отыграть пару концертов и провести презентацию книжки. Книжку перевёл Филипп, чем ещё больше раздражал Валю.
— Я прилечу к тебе через несколько дней, — сказал Валя за завтраком.
— Помню.
— Чёртова работа, могли бы полететь вдвоём. Но хотя бы выходные проведём вместе. Надо не забыть отвезти кота Валере.
— За какие такие награды он вообще на это согласился?
— А Филипп почему согласился на перевод?
Марина нахмурилась, но промолчала.
— Прости. Я люблю тебя дразнить.
— Юношеское, пройдёт. Бутерброд возьми.
Вена всегда была домашней, уютной, и, несмотря на лето, щемяще пахла маем, несбывшимися мечтами и новыми надеждами. Когда-то Марина хотела сюда переехать, не только из-за своей детской привязанности к этому городу, но и... Впрочем, теперь это было неважно. Она отогнала назойливую мысль, что сейчас он, возможно, где-то рядом, скорее всего, у него студия в центре... Неважно.
Марина позвонила Вале.
— Я долетела. Стою, смотрю на Хофбург. Соскучился уже?
На ресепшене в отеле с Мариной забавно пофлиртовал какой-то американец. Очутившись наконец в номере, она рухнула на широкую постель и засмеялась, почувствовав внутри необыкновенную лёгкость и свободу. Жаль, что Валя прилетит только в пятницу, подумалось ей, и эта мысль была странной. Она ведь не относилась к нему всерьёз, не могла...
На презентации была юркая журналистка из англоязычного издания, она подошла к Марине после и назвалась Кэти.
— Мы бы хотели пригласить вас на интервью.
Марина думала сказать, что у неё концерт через пару дней, ей некогда, не надо, пожалуйста, но что-то щёлкнуло в ней, хотя с губ уже почти сорвался ответ. И она согласилась.
— У нас только фотограф немного эксцентричный, — неловко сказала Кэти, когда Марину красили. — Вы не обращайте внимания.
Марина хотела уже разозлиться, но ей со вчерашнего дня было так чудесно и легко, что она решила отложить бурю.
— Пройдемте на съёмку.
Первое, что выхватил Маринин взгляд, были выкрашенные в белый волосы. Закутанная в чёрное худая фигура. Он повернулся, и она вздрогнула. Он, конечно, её не узнал, они виделись всего пару раз на его выставках в Москве. Шесть лет прошло. Саша. Марина выхватила его фотографию в сети тринадцать лет назад, и с тех пор он не отпускал её, только прятался где-то в глубине, а потом снова захлёстывал её мысли.
Саша представился, заинтересованно изучая Марину. Вспыхнул фотоаппарат. Из неё вдруг разом ушли все чувства, будто она превратилась в пустую куклу. И когда Саша позвал её выпить после, Маринино «хорошо» прозвучало с каким-то безвольным отчаянием.
Шесть лет назад на выставке она ещё была для него никем, а сегодня вот стала интересна.
— Я читал вашу книгу, — сказал он.
Марина изучала его лицо, казавшееся ей всегда неправильно-идеальным, холодные глаза, цепкие худые пальцы, держащие стакан.
— Сильно, конечно. Любопытно. Вы знаете, — продолжал он, — когда я делал выставку в Москве, ещё до отъезда...
Марина была там. Но он не помнил. А она помнила, как подошла к нему и начала говорить что-то неловкое, чужое, нелепо возвышенное. Как будто перед этим не было нескольких лет её любви, как будто он был всего лишь художником, чьим творчеством она восхитилась. Не более. Как отстранённо звучали её слова, громкие и пустые. Не выражающие и капли того, что она чувствовала — да и она не чувствовала тогда ничего, только зияющую дыру во всё тело. Прямо как сейчас.
Есть люди, которые говорят с тобой, а есть те, которые говорят о себе. И Саша говорил — о выставках, встречах, забавных ситуациях, проблемах на съёмках... Он улыбался, но его улыбка показалась ей тусклой и застывшей, как отчуждённая маска.
У Марины зазвонил телефон. Она сбросила и быстро написала Вале сообщение. Занята, интервью. Не говорить же ему о Саше.
— Вы надолго здесь?
— На неделю. У меня концерт послезавтра, и я так устала...
— Вас проводить?
— Спасибо. Я возьму такси.
— Увидимся завтра?
Она столько раз в течение стольких лет рисовала у себя в голове, как они наконец встретятся, поговорят, узнают друг друга, словно две переродившиеся души, возьмутся за руки и больше не расстанутся никогда. Шесть лет назад, когда она говорила с ним, ей ещё хотелось его поцеловать. Один раз. Просто узнать, каково это. А сейчас она смотрела на него, не понимая, кто перед ней, почему она здесь, зачем это всё. Абсолютно чужой человек в чужом шумном баре. Не тот, кого она любила, не тот, от кого она бежала и всем сердцем стремилась обрести. Просто красивый, успешный, неглупый. Не имеющий к ней никакого отношения. Она хотела только сказать «спасибо» — за ту самую книгу, которая вышла теперь на немецком. Она ведь писала её из-за него, для него — и сейчас вспомнила, как год назад Валя читал вслух третью главу и восхищался. Валя, который, казалось, догадывался, но никогда не спрашивал...
— Может быть. — Марина вежливо улыбнулась. — Вы знаете, Саша, у меня здесь плотный график. Но спасибо вам. За приглашение. И за фотографии.
Она встала и вышла, не оглянувшись, не зная, смотрит ли он ей вслед. Марина заметила его в зале на концерте, скользнула взглядом. Он позвонил ей, сказал, что интервью выйдет на следующей неделе, снова пригласил выпить, но она засмеялась. Засмеялась — и положила трубку. В ней даже не было соблазнительного ощущения собственного превосходства.
«Валя прилетит завтра, — подумала она, — и мы пойдём в Бельведер».
Она засыпала, полная предвкушения счастья. За окном было тепло, и Марина оставила его приоткрытым. Ветерок лениво покачивал занавески. Она даже подумала, хорошо бы остаться в этом моменте навсегда, когда столько хорошего уже случилось — и столько хорошего ещё случится. 
Проснулась Марина поздно, взяла телефон. Сообщений от Вали не было — наверное, очень спешил. Уже должен был вылететь. Она ответила редактору и набрала подруге.
— Ты видела, какой кошмар? — Сказала подруга вместо приветствия. — Самолёт «Санкт-Петербург — Вена» взорвался на взлёте двадцать минут назад. Непонятно, что там, скорее всего, теракт... Как ты теперь полетишь, Господи, Мариночка! Какой ужас!
Она сбросила звонок на автомате, ничего не понимая, словно кто-то сделал это за неё.
Говорят, перед смертью у человека за несколько секунд проносится перед глазами вся его жизнь. Очевидцев нет. Так пронеслась у Марины, застывшей в каком-то мёртвом оцепенении, её двухлетняя жизнь с Валей, маленькая — и такая огромная, поглотившая всё, всё перечеркнувшая, бесконечная — и в один крошечный миг оборвавшаяся. Марина неловко пошевелила рукой, выпуская телефон, будто в попытке отодвинуть время назад, во вчерашний вечер, чтобы сказать: «Не лети, пожалуйста, останься дома, просто послушай меня и не лети». Она вспомнила его полудетские глаза в аэропорту, когда он провожал её, его бездонный печальный взгляд, его губы на её подбородке.
«Мы увидимся через несколько дней, что ты так переживаешь?» — Сказала она, засмеявшись, поцеловала его и пошла на регистрацию.
Теперь ей хотелось остаться здесь навсегда, замуроваться в этом солнечном, ничего не подозревающем номере. Ей казалось, жизнь остановилась, и она повисла где-то между этим миром и тем, не в силах переступить последнюю черту. Всё её слабое, раздавленное существо охватила одна-единственная
мысль: «Я не успела, не успела, не успела сказать ему, что я его...»
Телефон взорвался однообразным рингтоном. Наверное, звонила подруга.
Марина закрыла уши. Она хотела закричать, но даже не смогла разомкнуть губ. Телефон всё звонил, и она наконец взяла его бессильной рукой, нажала «ответить», даже не прочитав имени.
— Ты почему не отвечаешь? Разбудил? Марина, я такой кретин! Я проспал рейс! Заснул сразу после третьего будильника. Что теперь делать, Боже, что теперь делать? Я идиот!
...И Марина лопнула, как слишком сильно натянутая струна, обмякла — ожила. Грянули слёзы — долгожданные слёзы, которых не было, настолько сильно её сразила боль, но теперь... Она задыхалась от них. В окно бился солнечный луч.
— Мариночка, ты чего, плачешь? Перестань, я такой идиот, я...
Она слушала его голос, говорящий всякие глупости, как самую прекрасную в мире музыку. Да он и был самой прекрасной музыкой для неё сейчас.
— Валь...
— Ну ты чего?
— Я тебя люблю.