На светофоре

Аня влетела в холл — лёгкая, неземная. Она опаздывала. Алексей с Сашей были уже у класса. Она виновато улыбнулась (концертмейстерство в училище, задержали). До весенних каникул оставалась пара недель. У Саши вот-вот должен был состояться зачёт. Ему было девять, и он учился у Ани первый год — перевёлся из другой школы. Ей нравилось с ним заниматься — многое схватывал на лету.
Ане было тридцать семь. Всё в её спокойной, тихой жизни будто происходило по расписанию: никаких всплесков и неожиданностей. Никто был не в силах выбить почву у неё из-под ног. Она прелестно выглядела, смеялась всегда искренне и бурно, не как принято у дам её возраста, да и на даму похожа не была. Каждые выходные Аня поднималась не раньше одиннадцати и ходила пешком по несколько часов, иногда играла концерты, раз в год ездила в отпуск...
Класс затопило солнце. Аня прошла к фортепиано, открыла крышку. Саша сел рядом и заиграл этюд. Он играл, а она думала: четыре урока, потом домой, упасть лицом в подушку и забыть обо всём. Пролежать так часок-другой, пока мягкая заботливая рука не выдернет её из состояния полусна, не кинется на неё с хохотом...
— До-бекар, — сказала Аня. — Здесь до-бекар, Сашенька.
Она наиграла отрывок, где он ошибся. Алексей сидел в глубине класса, делая пометки в нотах. В последнее время он смотрел на неё странно, словно желая высказать что-то, но никак не решаясь. Аню это пугало, но она притворялась, что не замечает, продолжая увлечённо наблюдать, как ходят по клавишам Сашины пальцы. Когда пару месяцев назад старенькая учительница сольфеджио сказала ей: «Он ведь один с ребёнком, вы знаете, как это тяжело?» — Аня почувствовала жалость и горечь, но уже через час, встретившись у метро с подругой, она об этом не думала. Кажется, он работал на дому переводчиком, чтобы постоянно быть с сыном; о его жене Аня толком не слышала. Иногда Аня тоже смотрела на него украдкой. Сколько в нём было острых углов, замкнутости, усталой обречённости; выражение его лица казалось застывшим, будто восковая маска, даже когда он улыбался. Потом Аня отворачивалась обратно к фортепиано, мечтая о том, чтобы рабочий день поскорее закончился. Нет, школу она любила, любила учеников, особенно тех, кто проявлял рвение в занятиях, и всё же, будь у неё возможность не ходить сюда, она бы ею воспользовалась.
— Ритм, пожалуйста, ритм, — сказала Аня, хлопнув несколько раз по коленке, а потом нехотя потянулась за метрономом.
Алексей снова сделал пометку и посмотрел на неё. Аня сидела на стуле, прямая, ногу на ногу, подперев щёку рукой. Весь её чёрный силуэт, подсвеченный солнцем, внушал ему непонятные чувства. Иногда она напоминала ему Ирину, его первую и единственную жену, сидевшую когда-то у него на лекции в такой же позе, с лёгкой, таинственной задумчивостью во взгляде, с усталым выражением на бледном лице. Он помнил примостившегося рядом с ней Юру, плотного высокого мальчика, помнил, как она полунежно, полуигриво ему улыбалась. Это за него она потом вышла замуж, и теперь они жили друг для друга, друг в друге, а Алексей... Алексей был ошибкой юности — и местью Юре за какой-то глупый поступок. Ирина одурела от этой любви, от ревности, и бросилась в другой брак, как в омут. Он помнил, как она уходила два года спустя, как вдруг снова расцвела, будто вернулась на несколько лет назад, и просила у него прощения — ошибка, ужасная ошибка, но ведь у него теперь есть Саша, он так хотел ребёнка... Ирина приезжала раз в месяц с деньгами и дорогими подарками, виновато смотрела на Алексея, а он только думал о том, что их короткое счастье было для неё мукой — и оказалось для них обоих страшной ложью. Для сына Алексей делал всё, что мог, уходил в заботы с головой, пытаясь забыться, но в глубине души у него было ощущение, что он не живёт, а лишь существует по инерции. И Аня, красивая, сохранившая девичью эфемерность, постепенно становилась его новой болезненной страстью, которой он не решался дать выхода. Он почти ничего не знал об Ане, и она производила на него впечатление свободного, счастливого человека.
— Этюд уже хорошо получается, — сказала Аня с улыбкой, выдёргивая Алексея из размышлений. — Осталось доделать буквально пару моментов. Сашенька, давай теперь пьесу.
«Поссориться из-за костюма во второй сцене, какая ерунда! — Думала Аня, рассеянно слушая Сашу. Играл он складно, волноваться было не о чем. — Теперь будет дуться весь вечер, ищи подход... Художник. Надо зайти в Север».
— Зачёт через неделю, в зале. Саша пусть не волнуется, у него всё замечательно. Пару педагогов позовём, никакой большой комиссии. — Аня потрепала Сашеньку по плечу. — Главное сейчас — не расслабляться. До вторника.
Следующий ученик должен был прийти через пять минут. Аня всегда оставляла себе возможность свободно вздохнуть. Телефон мигнул парой сердитых сообщений с фотографиями набросков. Аня усмехнулась. Подождёт. Раздался лёгкий стук, и в класс заглянула хорошенькая девочка.
— Да, Зоя, привет. Проходи. Начнём с Баха...
В субботу Саша был у бабушки. Алексей разрывался между желанием поговорить с Аней и боязнью, что Саша потеряет хорошего педагога. Возникнет неловкое чувство, и это чувство будет постоянно их преследовать. Алексей видел, как Аня иногда изучает его исподтишка, но это ничего не значило. Бывало даже, ему казалось, что она как-то по-особенному ему улыбается, но потом он вспоминал, что Ирина тоже улыбалась на лекциях. Не ему — себе. И Юре, даже когда смотрела не на него.
Выходные выдались яркие, солнечные. Алексей шёл по центру, подставив лицо встречному ветру, и на несколько секунд ему вдруг почудилось, что он вернулся в тот день, когда Ирина поцеловала его недалеко от университета (на глазах у злого, бессильного Юры, но сейчас Алексей забыл это). Он тогда был ещё молод, влюблён и полон пьяного ощущения бесконечности любви...
И вдруг Алексей увидел их — они шли ему навстречу, неумолимо приближаясь. Не шли, а парили. Она (безвольно расстёгнутый плащ, на шее аляповатым пятном — размотавшийся шарф) повисла на нём, и с хохотом, захлёбываясь в словах, рассказывала какую-то, должно быть, смешную историю. Он улыбался довольно, по-мальчишески — очень красивый, из тех, чей возраст сложно определить, но слишком мягкий. Мягкость в лице, в жестах, в походке. Не мужчина, облако в штанах. Он с нелепой нежностью ткнулся губами ей в висок, она снова засмеялась. Они подошли ближе и...
— Алексей! Какая приятная встреча! — Аня быстрым жестом закинула шарф на плечо. — Познакомьтесь, это Павел, мой супруг. Паш, помнишь, я тебе рассказывала про Сашеньку...
И в его холёной руке, и в улыбке было что-то неприятное, будто Алексей видел перед собой Юру — та же мягкость, то же мальчишеское самодовольство, полудетское лицо. Аня говорила что-то ещё, потом они попрощались до вторника и разошлись.
Алексей замер и посмотрел им вслед. Уже зажёгся красный, и они стояли обнявшись. Он заглядывал ей в лицо, вслушиваясь в каждое слово. Они были словно шестнадцатилетние дети, ничем не обременённые, проживающие лучшую в мире жизнь. Бывает, человек уже в восемнадцать кажется умудрённым старцем, а в некоторых детство живёт бесконечно. В них было это детство, с которым они никак не желали расставаться, оно сделалось их сущностью, сутью, смыслом.
Потом вспыхнул зелёный, и они пошли, не замечая ничего вокруг, не видя никого, кроме друг друга. Алексей так и не сдвинулся с места, наблюдая, как удаляются две слитые воедино чёрные фигурки, как они уходят прочь по другой стороне улицы, а зелёный снова сменяется красным.

(напечатано в журнале «Кольцо "А"»)