Рокот, напоминающий рев фашистского танка, издавала огромная толстая гром-баба. Подбоченясь, она стояла перед двухшереножным строем одинаково одетых людей, и злобно орала, глядя вниз:
-Будешь, сука, бл..дь, убегать?!
Люди, маленькие щуплые детишки четырех лет от роду, испуганно жались друг к дружке.
Я, совсем-совсем маленький, четырех лет от роду, смотрю вверх, в небеса. Именно оттуда несется громоподобный бас жирной обрюзгшей воспитательницы детдома.
Толстуха распаляется от моего скромного молчания:
- Старый хрен! Будешь, бл..дь, знать, как убегать!
Меня подхватывает страшная сила и возносит куда-то вверх. Перед моим лицом - злобный оскал гестаповки:
-Молчишь, сученыш?! Будешь убегать, твою мать?!
Я молчу, как партизан на допросе.
Два часа назад я совершил дерзкий побег из ненавистного детдома. Все просто. Перелез через забор, пошел к панельным пятиэтажкам. Свобода!
Конфетку старухи мне не дали. Отстучав "куда следует", они злорадно передали меня детдомовской воспитательнице. Очевидно, была договоренность излавливать детдомовскую "шпану".
И вот гестаповка держит меня на вытянутой руке.
Огромной, как лопата, ладонью, резко бьет по моей гордой голове:
-Молчишь, сука!?
Двухшереножный строй испуганно замер.
Застывший тягучий испуг тишины неожиданно прорезал тоненький девичий голосок:
-Не бейте его!
Ошалевшая от такой наглости воспитательница разжала бульдожью мертвую хватку.
Я плавно десантировался с двухметровой высоты на пол.
Выпущенная на свободу, моя Оксанка десантировалась с двухметровой высоты.
Страшная сила опять подхватила меня и бросила под самый потолок:
-Волчонок, бл..дь! Щас я, бл..дь, тебя!
Но ударить гестаповка не успела. Дернувшись, она завопила:
-Ай, бл..дь! Ай! Ай!
Моя Оксанка! Она впилась маленькими острыми зубками в жирную рыхлую ляжку воспитательницы.
Рев озлобленного быка хлестнул по узкому коридору. Детдомовцы в ужасе побежали прочь.
Гестаповка, продолжая дико реветь и материться, с трудом оторвала Оксанку от своей жирной вонючей ноги.
-Щас, бл..дь! - рыкнула она, хватая девчушку.
Держа нас за шиворот, на вытянутых толстых руках, воспитательница толкнула ногой дверь большого актового зала.
Швырнула нас на пол. Грозно рыкнула:
- Сидеть, бл..дь! Карцер, бл..дь!
Щелкнул замок. Время остановилось.
Но тишины не было. Динамик громкоговорителя, устроенный под потолком, издавал бравурные торжествующие звуки. Радостный советский человек радовался свободной советской жизни:
Ширр-ррока страна моя ррродная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вооольно дышит человек!
Обняв мою милую подружку, я слушал стук ее маленького смелого сердечка. И думал о побеге.
Когда слезы перестали капать из прелестных голубых глаз моей Джульеты, я подошел к окну.
Ага! На уровне нашего второго этажа - толстая ветка дерева!
Я распахнул окно:
-Оксанка! Сможешь на ветку прыгнуть?
Девчушка испуганно глянула вниз. И замотала головой.
Но уже через секунду она решительно шепнула:
-Прыгну!
Первым на ветке оказался я. Вытянув руку, я почти дотронулся до Оксанки:
-Давай руку! Я помогу!
Яблоньку, спасшую нас, поблагодарить мы не успели.
- Попались, суки! Бляденыши, бл..дь! От меня не убежишь, сука, бл..дь!
Оказавшись на двухметровой высоте, мы плавно перелетели в мрачный темный сарай. Звякнул замок:
-Карцер, бл..дь!
Я обнял свою милую Джульету, слушая стук ее маленького храброго сердечка. И думал о побеге.
Часа два я бродил по сараю, выискивая слабые места.
Их, этих мест, в карцере не было.
Мы сидели и от злости скрипели злыми своими зубками. Выхода из плена не было!
И тут из-за двери послышался шепот:
-Петро! Ты здесь?
Я подскочил от неожиданности. Голос принадлежал моей маме!
Но как она здесь оказалась? Здесь, в городе Волжском?
От станицы Островской, где мы жили с мамой, километров двести!
Месяц назад там, в станице, состоялось сборище.
На этом сборище какие-то грубые оручие тетки постановили отобрать меня у мамы. И отдать в детский дом.
За что? Наверное, виноват был я.
Год назад, в свои три годика, не послушал я материнского наказа. Она пошла на работу, оставив меня скучать одного. Ну а я?Каким-то чудом открыл дверь в неизведанный мир и пошел его изведывать.
Кружился я по узким станичным улочкам долго. И остановился только тогда, когда увидел свою смерть.
Смерть хищно щурилась на меня из кабины тяжелого автокрана, неумолимо накатывающего на меня.
Как вкопаный, замер я посреди дороги. Широко раскрытыми глазами смотрел, как автокран, скрипя железом, приближается ко мне. А сил убежать нет!
Набежавшие со всех сторон станичники с удивлением наблюдали невероятное:
Посреди дороги стоит трехлетний чумазый пацан и орет благим матом. В полуметре от него - капот тяжелого автокрана. В кабине машины спит мертвецки пьяный шофер.
Схватив меня, кто-то крикнул:
- Ты чей, сынок?
Размазывая по глязным щекам слезы, я честно признался:
- Мамин я!
Погудела-погудела тогда станица, выискивая мою маму. Но отбирать меня, неразумного, не решилась.
А через год какие-то оручие грубые тетки пришли и отобрали! Под видом того, что мама моя сильно верующая, имела прозвище "Валя - богомолка".
Советскому человеку, да еще в прекрасном 1970 году, такое не прощалось! Это ж самый вредительский антисоветский элемент! Нельзя доверять воспитывать детей! Только детдом!
И вот моя антисоветская мама здесь, на пороге нашего узилища!
Раздался скрежет выдернутых с корнем петель замка, и свобода нас радостно приняла у входа!
Мама присела и обняла нас с Оксанкой. Ура, свобода!
-Попались, бл..ди! - из кустов вылезала огромная туша нашей воспитательницы. - Все, мамаша, тюрьма тебе, бл..дь!
