мгновенно ставшими родными, запахи.
– Сына отдала, а сама осталась, – шепнула Зорька.
– Как хорошо, что вы приехали!
– А разве не ты сам посылал за нами?
– Сам, конечно, сам! – Дарник всеми силами пытался остановить счастливую улыбку на своем лице, но она его не слушалась, а расползалась, негодная, все шире и шире…
9
Прошло три года. Князь Дарник достиг всего, о чем мог грезить в самых смелых своих мечтах. Несмотря на то, что он больше не участвовал ни в одном значительном сражении, его слава первого словенско-хазарского воителя лишь упрочилась. Соединяя и разъединяя хазарские полки, он регулярно перемещался по всей Таврической степи, наводя везде должный порядок одним своим появлением. Его воины не ведали однообразия: сытая ленивая служба в укреплениях регулярно сменялась для них походами, а тяжелые боевые игрища вполне замещали настоящие ратные подвиги.
Привезенный из Корчева сундучок золота (7 тысяч золотых солидов равнялись 80 тысячам серебряных дирхемов) влил свежую кровь во все вены и артерии дарникского войска. Накупив на пятьсот солидов в ромейском Ургане зеркальц, шелковых лент и бисера, Дарник привез их в орду и выменял там эти безделицы на пятьдесят возов выделанных кож и войлока, и сердца хазарок, а, следовательно, и их мужей окончательно пали к его ногам, заодно был запущен маховик больших товарных сделок. Тут Дарник так же как в Липове использовал войсковые передвижения в качестве сопровождения торговых караванов. Возле мест постоянных стоянок войск и караванов вырастали селища и городища, которые неплохо наживались за счет купцов. Князь даже не назначал пошлины за проход по своим владениям, хватало податей, которыми платили харчевни и гостинные дворы.
Все лето после основания Новолипова продолжались бревенчатые набеги на окрестности Гребня, обеспечивая дарникские сторожевые вежи в Таврической степи добрым древесным материалом. Более того, в десяти верстах от враждебного города ниже по течению Малого Танаиса Рыбья Кровь заложил городище Бродницу, всем объясняя, что это вовсе не посягательство на гребенскую землю, а крошечная перемычка, соединяющая его липовское княжество с хазарской ордой, ну должны же в одних владениях беспрепятственно и беспошлинно передвигаться его ратники и торговые люди.
– Я поклялся на мече перед каганом Власом, что не стану проливать гребенской крови. И стараюсь это выполнять, – учтиво отвечал жалобщикам из Гребня Рыбья Кровь. – Во-первых, заплатите виру за половину сгоревшего Липова, во-вторых, не обижайте идущие ко мне через Малый Танаис обозы.
Запуганные гребенцы согласны были и на неприкосновенность липовских караванов, вот только многие ушлые короякские и остерские купцы немедленно стали выдавать себя за липовцев, лишая Гребень большого куска торговых пошлин.
Той же осенью в Гребне состоялось городское вече. Изгнав князя Алёкму, оно призвало Дарника на гребенский стол. Свой призыв городские старейшины скрепили письменным договором.
– Выходит, ты тогда не шутил, что быть тебе липовско-гребенским князем, – уважительно говорили дарникские воеводы.
По договору, составленному выборными гребенцами, в руках Рыбьей Крови сосредотачивалась военная и судебная власть (на убийства и тяжкие насилия), все же хозяйственные, податные дела и мелкие тяжбы оставались в ведении городских старейшин. Более того, городовые гриди и те подчинялись старейшинам, а собственная дружина князя внутри города не должна была превышать двести человек. Любопытства ради, Дарник взял с собой две сотни лучших гридей и въехал в Гребень, дабы ознакомиться с условиями княжения на месте.
Город встречал его без особой радости – истребленное гребенское войско еще живо было у всех в памяти. Осмотрев, полагающийся ему терем, судебный двор, гридницы и прочие общественные постройки, князь вынес решение:
– Я подпишу ваш договор. Защиту княжества от врагов беру на себя, свой суд над вашими головниками буду вершить четыре раза в год и за городскими стенами. Княжеский терем я продаю, потому что жить в Гребне не собираюсь. Также кроме моего княжеского жалованья вы будете оплачивать содержание моих двухсот гридей и княжеского двора в Броднице.
– Но дома увозить из княжества больше не будешь? – робко спросили его.
– Дома увозить больше не буду.
Фактически это был договор с завоеванной землей, лишь для виду прикрытый видимостью выборной законности. Зато подати из богатого города стали мощной денежной основой для всего Липовско-Гребенского княжества.
Набеги на гребенские селища действительно прекратились, да они были уже и без надобности. Новые торговые пути из Ургана через Новолипов на Айдар, а также на запад до Славутича, а через Таврический Перешеек до Херсонеса и так были налажены. Приличия ради княжеские гонцы и мелкие обозы время от времени отправлялись из Новолипова и в Гребень, однако это мало на чем сказывалось.
Зимой после договора с Гребнем Дарник поехал на очередной съезд князей в Айдар. Там его уже узаконенно величали липовско-гребенским князем, что было весьма приятно. Каган Влас тоже светился от удовольствия: соперничество с могущественным Гребнем прекратилось, беспокойное степное подбрюшье усмирено дарникской рукой, а сам Рыбья Кровь в Айдаре держался хоть и с достоинством, но весьма скромно.
Не преминула воспользоваться случаем пожаловать в Айдар и Всеслава. На этот раз у нее была серьезная причина для встречи с мужем.
– Я хочу иметь от тебя сына, – сказала она ему при встрече на гостином дворе.
Дарник никакой отговорки придумать не сумел и целую неделю прожил с княжной покладистым любящим мужем. Отчаянно замахал руками лишь, когда она заикнулась о своей поездке в Новолипов:
– Ни за что! Для тебя там места нет!
– Да не трону я твоих наложниц. Мне просто посмотреть интересно, – настаивала Всеслава. – А что будет, если я без твоего разрешения возьму и приеду?
– Все, кто с тобой приедет, будут казнены, – просто объяснил муж.
Она пристально посмотрела на него и поняла, что это отнюдь не шутка.
Отдав ей все солиды и дирхемы, что имел с собой, Рыбья Кровь удирал из Айдара во все лопатки. Простил жене даже смерть Адаш, только бы она держалась от него подальше.
Что действительно приносило ему удовлетворение, так это присутствие рядом сыновей, вернее их полное соответствие его отцовско-княжеским требованиям. Наверное, будь они поленивей и покапризней, Дарник отдал бы их словенскому, хазарскому и ромейскому учителям и раз в неделю узнавал бы об успехах. А так два неугомонных сорванца с двух сторон столь рьяно атаковали его смышленым, не по годам любопытством, что отцу приходилось изрядно напрягаться, чтобы должным образом отвечать на все их вопросы.
Уже через полгода Смуга и Тур свободно болтали по-хазарски и по-ромейски, мчались на лошадях не хуже степной ребятни и стойко переносили усталость в дальних поездках. Хорошо помня старое ромейское изречение: хочешь кого-то чему-то научить – позволь ему давать тебе советы, Дарник целиком взял его себе за правило.
– Я никак не могу найти в «Стратегиконе» то место, где говорится, что именно должно быть обеспечено в день сражения, – говорил сыновьям, листая толстую книгу.
– Что бы такое спросить у воевод, на что бы они не сумели ответить? – как бы случайно проговаривался он при них вслух.
– Не знаю, кого первым из послов принимать? – озабоченно вздыхал за игрой с ними в затрикий.
И тут же добивался нужного ответа от малолетних советников.
Когда Зорька сетовала, не слишком ли рано забивает он им всеми княжескими заботами голову, Дарник с улыбкой отвечал:
– Я же не для них стараюсь, а для себя. Мне самому это больше нужно.
Иногда сыновья капризничали, и отцу приходилось проявлять твердость. Ремнем и веревкой не стегал, но у стенки в углу по два-три часа заставлял стоять.
– А кто из них для тебя на первом месте? – с интересом спрашивала иногда Зорька.
– Тот, кто совершит к двадцати годам десять подвигов, – усмехался князь.
О чем он думал меньше всего, так о том, кто будет его наследником. Если к своим соратникам и наложницам боялся всю жизнь сильно привязываться, чтобы не грызть себя после от их потери, то сыновьям тем более не позволительно было сделать его уязвимым. Все, что нужно для них, он сделает – постарается уберечь от опасностей и поможет развиться их наклонностям – но заранее прикидывать, кто займет его княжеский трон, дело совершенно зряшное. Да и нет у него, Дарника, по-настоящему, никакого трона. Сидел бы в Липове, может быть, и обрел его, а мотаясь по степным просторам – вряд ли. У любого хазарского тархана шансов унаследовать его южные владения гораздо больше, чем у собственных сыновей.
Да и трудно было отдать кому-либо из них явное предпочтение. Смуга – смышлен, порывист, находчив, говорлив, Тур – сдержан, пытлив, настойчив, памятлив. Со Смугой проще и легче, с Туром непонятней и беспокойней, но в этой непонятности младшего сына таится больше ожиданий, чем в открытости старшего.
Иногда мальчишки жестко дрались между собой, и Дарник становился в тупик: совсем запрещать драться будущим воинам нельзя, но и наносить им друг другу увечья тоже недопустимо.
– Вот что, дорогие мои, – сказал князь им после особенно лихого побоища. – У князей в драках свои законы. Лучшая драка – это драка без крови. Кто первый кровь прольет, тот и проиграл. Понятно?
– А ломать пальцы и руки без крови можно? – тут же спросил Смуга.
– Ломать тоже ничего нельзя, но можно делать больно, кто первый вскрикнет, тот и проиграл.
Сам того не ведая, Дарник положил начало княжеской борьбе, которая вскоре широко распространилась среди его гридей и хазарских багатуров. Когда кроме любых захватов и бросков, в ней узаконились удары ладонями, предплечьями и босыми ногами, лишь бы не допускать пролития крови.
– Вот видите, к чему приводят ваши ссоры? – говорил сыновьям во время таких поединков князь.
– Точно наши правила! – восклицали мальчишки, старательно запоминая приемы взрослых поединщиков.
Доволен был Дарник и Зорькой. Не такая властно-обходительная и торжественная, как Всеслава, она сумела покорить его новый двор своей женской скромностью и мягкостью. Передавала князю все жалобы и ходатайства простонародья, заступалась за всех провинившихся и оступившихся. Иногда это заступничество имело успех, что возносило ее еще выше в глазах простых людей.
Если к Всеславе с самого начала накрепко пристало слово княжна, то Зорьку, едва увидели, как ее с сыновьями обнимает князь, немедленно все стали называть княгиней.
– Разве я княгиня? – удивилась в первый же вечер наложница.
– Раз народ так называет, значит, княгиня, – рассудил он.
– Ну, а явится Всеслава, или твоя ирхонская тарханша пожалует, немедленно запретишь княгиней при них меня называть.
– Пускай у наших дворовых голова болит, как им тогда выкручиваться. Веди себя как княгиня и пусть будет, что будет, – советовал князь.
Приехавший с Зорькой Фемел тоже оказался весьма нужен и полезен. Это с его подачи в хазарской орде началась большая Овечья страда, когда в дорожных городищах княжеские тиуны стали скупать у пастухов за мелкую монету овечью шерсть в любых
