странников проник в открытую дверь и чуть разрядил тьму подземелья. Кто-то вошёл. Следом вползла морозная ночь. Глаза пленницы, пообвыкшие к темноте, различили высокую фигуру в монашеском клобуке. Пришелец проволок по земле что-то тяжёлое, не обращая внимания на узницу. Где-то в глубине остановился, и послышался звон ключей. Замок, мягко лязгнув, разомкнулся, скрипнула потайная дверь. Тень с мешком исчезла. Какое-то время спустя вновь послышался металлический звук и лёгкое шуршание затаённых шагов по разбросанной соломе и ощущение прорвавшейся струи хладного воздуха.
Царь Поздей всё надеется сломить непокорную деву, заставить её покориться оттого и смертный указ не подписывает — запала она ему за душу, не вытравить. А колдун своё дело знает, последние приготовления заканчивает, готовится к чёрному дню, когда солнце сокроется и не за хмарой седой, а поволокой чёрной окутается в ясный полдень. Ждёт затмения солнечного.
И вот однажды, после полудня отобедав изрядно, чародей предался глубокому сну, сморил полуденный сон, обволокла дремота его единственный глаз. Солнца лучи, пробившись сквозь закопчённую слюду в окне, увлажнили широкий лоб каплями пота.
В камору тихо, затаённо вкралась чья-то малая тень, размерами сравнимая с кошкой; она так же мягко ступала по полу, и скрипучие доски в молчаливом согласии пропустили её. Прокравшись вдоль стены, она юркнула под стол, за которым сидел, развалившись в кресле, спящий хозяин. Звуки его храпа ободрили вторгшееся существо, и оно ловко взобралось тому на колени, затем, дождавшись новой волны храпа, отцепило от пояса ключи, а заместо снятых навесило связку похожих, чтоб не сразу бросалась пустота на шелковом кушаке. После чего малая тень тихо удалилась.
Растворилась дубовая дверь. Заряницу удивило время, в которое к ней пришли — с улицы день светлым снопом лучей так и брызнул. Ёкнуло сердечко — не настал ли уже последний час, что предрекал тиун* на допросах, тыча под нос царский указ. Она приподнялась с соломенного тюфяка и зажмурилась от ворвавшегося света. Ржавые петли вновь скрипнули, дверь захлопнулась, и всё богатство солнечного дня осталось снаружи. От резанувшей глаза вспышки света узница не сразу узрела вошедшего. Не успели глаза вновь свыкнуться с тьмой, как свеча осветила его лицо.
Слезами нежданной радости оросились бледные ланиты узницы. Она узнала Любима. Но тут же радость сменилась ужасом. Острой иглой кольнула мысль: «Неужели и его обрекли на погибель?» Девушка, охнув, обняла парня и зарыдала. Но не было времени у влюблённых для ласк. Поведал Любим о своём плане — враз высохли слёзы и блеснули девичьи очи пламенем гнева. Однако, следует им спешить, покуда Кукольник спит, опоённый маковым отваром, что Дейдра приготовила ему. Указала Заряница место, куда скрытно по ночам, не обращая внимания на узницу, под сенью тьмы, двигаясь, словно привидение, проносит чародей мешки с заблудшими душами. Освещая тёмные склизкие стены трепетным светом восковой свечи, Любим узрел в камне дверь, обитую железом и, найдя нужный ключ в связке, похищенной Петрушкой, с мягким лязгом провернул им в замочной скважине. Толкнул дверь и чуть устоял на ногах от вырвавшегося, будто из глубокого склепа, смрада. Густая тьма, стоящая у входа на страже, ничуть не шелохнулась от жалкого луча свечного огарка. Тогда человек, что решил покончить со злом, извлёк из-род одежды припасённые факела и связки свечей. От первого зажжённого факела мрак ужаснулся и с каким-то утробным урчанием отступил по каменным ступеням вниз. Держа в руке факел, смельчак шагнул на первую ступень адского подвала. Заряница, взяв в охапку всё, принесённое Любимом, последовала за ним. В этот момент входная дверь распахнулась от сильного удара. На пороге стояла зловещая фигура Кукольника.
15
Недолог был сон, вызванный маковым отваром, у нового царского советника — сидевшая в нём нечисть переборола наркотические свойства мака. Внезапно нога его дёрнулась, и он очнулся. На какое-то мгновение единственное око раскрылось. Тупым, бессознательным взглядом окинуло окружающее пространство и мало-помалу вновь затянулось дряблым веком. Рука привычным движением скользнула по поясу и, нащупав связку ключей, замерла. Послышалось удовлетворительное похрапывание. Но пальцы, как бы живя своей жизнью, кропотливо-придирчиво перебрали ключи раз, другой и почувствовали подвох. Единственный глаз раскрылся и сна в нём как не бывало. Один ключ оказался лишний! Как безумный, советник вскочил из кресла и, сорвав связку с пояса, лихорадочно пересчитал ключи. Так и есть! Обсчиталась, видно, Дейдра, подыскивая ключи для замены, ошиблась. Выпученное единственное око на лице царского советника налилось кровью, а из гортани выдавилось слово:
— Измена…
И вдруг он в бешенстве заорал:
— Кто, кто подменил ключи?!
Вихрем промчался Кукольник по двору и ворвался в темницу.
Любим, видя, что их замысел раскрыт, говорит девице.
— Ступай одна. Всё, что мне было ведомо, я тебе передал. На тебя вся надежда, заря моя ясная. Сделай дело, тебе доверенное. Видать, доля такова нам выпала, настал каждому жизненный предел и конец приблизился. Встречу злодея здесь, где стою! И пока бодра душа да во здравии тело, не допущу безбожника к этой двери! Но помни, времени у тебя немного, ибо сила колдуна велика. Прощай! — Он передал факел и закрыл за ней дверь на ключ, который спрятал на своей груди. И встал на страже.
Дрожа от негодования, извергая, из горящих яростью глаз, молнии, Кукольник приближался к вдовьему сыну, широко раскинув руки, будто стремясь поглотить его своей мрачной тенью. В руке его блеснул меч.
Любим, готовый к подвигу, хоробрясь и не пряча лица своего пред опасностью, снял с пояса оружие, дарованное отшельником, и, поднеся к губам, шептал —«Поставь, госпоже, мать, пресвятая Богородица, кругом меня тын железный от земли и до небес со все четыре стороны… Ниспошли помощь и нетленною ризой твоей укрой от ран и смерти от рук нечестивца. Поможе справиться с извергом рода человеческого. Не дай врагу нашему злорадствовать над нами!» — и, поцеловав сей меч, почувствовал в теле своём не свойственную ранее силу, готовность вступить в единоборство с врагом.
Молча сошлись противники. Полыхнуло пламя, затрещала смола у факела, освещая лица дерущихся. Обе стороны отвагой и яростью не уступали друг другу, — наносили страшные удары, но, однако, с лёгкостью ускользали от смертельного лезвия. Сколько времени уже длился бой, не ведомо ни тому, ни другому. Никто не видел сей сечи, не считал ударов жестоких, ни слыхал речей бранных, опричь лежащей в стороне перчаточной куклы, зубоскала Петрушки. Факел тот, что освещал сражение со стены, утомился и стал терять силу.
Злодей, заперво налетевший словно коршун на курицу, надеялся на скорую победу, но видя неослабевающую силу человека, удивился: откуда это в сермяжном мужике столько мощи, что он не в силах одолеть его, и со змеиным коварством пустился на хитрость.
Не помышляя о себе и наградах, Любим, сражался с большим мужеством и отвагой. И неизвестно, что в его силе было больше — волшебства, дарованного отшельником, или ненависти к противнику. Однако, физические силы не бесконечны. Тяжелеет меч в руке, слабость от колен растекается по всему телу. Кровавый пот застит глаза, и в этот момент пред его взором, откуда ни возьмись, возникает отец. Не злобного врага видит пред собой Любим, а собственного, плоть от плоти, отца. Вот он, отец, живой, стоит в исподней рубахе и протягивает руки, будто желая обнять, прижать к своей груди. Любим опешил от неожиданности. В недоумении отступил, опустил занесённый над головой родителя меч. Этим и воспользовался коварный чародей — размахнувшись, рубанул соперника. В последний момент опомнился вдовий сын, отклонился в сторону. Но не суждено было избежать злодейски нанесённого удара. Отсёк вражий меч правую руку по плечо. Упала, истекающая кровью, десница на землю. Разжались пальцы, крепко сжимавшие рукоять боевого оружия.
Тем временем Заряница, преодолевая сопротивление тьмы, спустилась в подвал, держа в руке яркий факел. Каменные своды, нависшие над головой девушки, придавили своей тяжестью, вжали голову в плечи. Черные камни, готовые в любую минуту рухнуть и размазать живую плоть по земле, застонали от яркого света.
На полу, в сырой земле и тлене взращивались зачатки зла, пороки гнусные от грешных душ. Их серые, цве́та безразличия, листья тянулись к мерзости и грязи невежества, будто к солнцу цветы живые. В этой клоаке, в искусно созданных тепличных условиях, готовилось будущее новозданного мира*.
Заряница, обходя шаг за шагом эти адские чертоги, оставляла свет, факелом иль свечой рождённый. Ростки от сего света чернели и, извиваясь в заслуженных муках, гибли, издавая звук глухой и мерзкий. Из углов, где свету не хватало, чтоб сразу умертвить родившуюся во тьме тварь, распространялось ядовитое зловонье, будто от скотной ямы. Но не все ряды пороков осветила безвинная душа, рождённая в любви при свете солнца. Свечей в руке не стало, опустела ладонь. И уж было возликовала гнусная тьма, торжествуя победу. Но нет! Заряница ударила себя ножом и кровью, освящённой святой невинностью, окропила оставшиеся зародыши зла. Истекая кровью, обошла она смрадную клоаку и в конце пала на землю. В лице её не сохранилось ни кровиночки, ни искры жизненной в глазах. И в тот же миг свет воссиял в подвале, словно тысячи солнц вспыхнули разом, умертвив даже малую толику мрака. Невесть откуда взявшийся ветер очистил от мерзких миазмов воздух. Но мертва дева, смертью своей даровавшая жизнь.
Любим от полученной раны пал на колени, ещё не осознавая свершившегося. Колдун, видя поверженного противника, восторжествовал. Единственный глаз сверкнул дьявольским огнём. С перекошенным страшной улыбкой лицом поднял он меч, чтобы добить раненого. Но Любим, изловчившись, вкладывая в свои движения последние силы, поднимает свою отрубленную руку, лежащую поодаль, и с презрением швыряет её в лицо злодея. Окровавленная рука вдруг впивается в горло колдуна и душит его. От неожиданности тот роняет меч и пытается оторвать от себя кровавую десницу. Но она цепко впилась в его плоть, словно клыки аллигатора в обречённую жертву, и не отпускала. Раненый Любим в полусознательном состоянии доползает до колдовского меча, поднимается, опираясь на него здоровой рукой и, подняв орудие смерти высоко над собой, видит, как колдун, упав на колени, с пеной у рта взывает к нему с мольбою о пощаде. Не внемля его поганым устам, срубает он колдуну голову и сам тут же рядом падает бездыханный.
Петрушка лежал в углу и всё слышал, всё видел, но помощь оказать был не в силах, только живые глаза наполнились слезами при виде как умирает младший брат. Кровь Любима, вытекая из жестокой раны, достигла куклы и, коснувшись её одежд, с последним вздохом умирающего вселила в тряпичное тело жизнь. Чары разрушились. Ожил вдовий сын, вернулось ему прежнее человеческое
